Девушка с зелеными глазами - Хайес Собиан - Страница 59

• Предыдущая
• 59/62
• Следующая

— Ты думала только о себе, — обвиняюще сказала Женевьева.

Голос Ребекки дрожал.

— Нет, это неправда. Я думала, что могу дать одной из вас родной дом, но никогда не прекращала сожалеть о том, что вас пришлось разделить. Я переживала этот кошмар каждый день и тонула в чувстве вины…

Женевьева нахмурилась и дернула меня за руку. Мы спрятались от непогоды под церковной аркой с каменными скамьями и старинным полом из плит. Женевьева села рядом со мной, а Ребекка осталась стоять и отпивала что-то из фляжки. Я коснулась ее руки.

— А что на самом деле случилось в тот день?

Она стала рыться в карманах в поисках платка и не сразу заговорила.

— Все было так, как я тебе уже рассказывала, за исключением одной вещи. Я взяла запасной ключ, чтобы попасть в квартиру Джессики. Я знала, где он спрятан, и подумала, что она просто плохо себя чувствует. Детский плач был просто невыносимым.

Я почувствовала, как при этих словах напряглась Женевьева, сидевшая рядом со мной, но она не стала перебивать Ребекку.

— Джессика была еще теплой, но ее глаза были абсолютно безжизненными. Они уже остановились, но все равно будто умоляли меня сделать что-то. Коляска стояла рядом, но в ней был только один ребенок. А другой лежал в постели. Я взяла ее на руки, сказав себе, что это только чтобы успокоить. Ее пеленки были запачканы, поэтому я взяла ее наверх…

— А где была твоя собственная дочка? — прошипела Женевьева. — Куда она делась?

Ребекка высунула голову наружу и стала смотреть на падающие снежинки. Когда она наконец оглянулась, ее лицо блестело то ли от снега, то ли от слез, и намокшие волосы прилипли к голове.

— Моя милая Кэти была холодной и безжизненной, — только и смогла прошептать она. — Когда я засыпала, она была еще теплой от молока, но ночью почему-то просто перестала дышать.

Было трудно смириться с фактом, что та Кэти, о которой она говорит, не была мною. Я лишилась индивидуальности и больше не существовала. Даже мой день рождения на самом деле приходился не на тот день, в который его отмечали последние шестнадцать лет.

— Может, это был синдром младенческой смерти? — предположила я, пытаясь как-то облегчить ее страдания.

Ребекка кивнула и с трудом сглотнула, зашмыгав носом.

— Я так думаю и надеюсь, что причина не в том, что я что-то сделала или не сделала.

— Теперь никто уже не узнает ответа на этот вопрос, — прорычала Женевьева.

Глаза Ребекки затуманились.

— Я никогда не забывала о моей дорогой Кэти и всегда хранила память о ней.

Теперь я поняла ее горе. Эта женщина, которая украла меня и заменила мной своего ребенка, так и не смогла преодолеть его.

— Ты думала, что можешь вот так бесцеремонно забрать чужого ребенка, и это нормально? — горько сказала Женевьева.

— Мне придется ответить за все, что я сделала, — сказала она со всем возможным достоинством, и мне стало интересно, что она теперь задумала делать. Сдаться в полицию? Но это не исправит потерянного детства Женевьевы.

— Мои приемные родители говорили мне, что нас разделили потому, что я была слишком злой, — яростно начала Женевьева. — А когда я стала старше, то узнала, что мою маму все считали виновной в смерти моей сестры-близнеца.

Ребекка всхлипнула, и Женевьева обожгла ее ненавидящим взглядом, прежде чем продолжать.

— А потом в тот день, Кэти, я увидела в автобусе тебя и сразу осознала, кто ты такая. Мне не понадобилось много времени, чтобы понять, как все произошло на самом деле.

Ребекка потеряла самообладание и отвернулась от нас, опершись на толстые деревянные двери церкви. Мне вдруг захотелось подойти и успокоить ее, но я не смогла.

— Вы имеете полное право ненавидеть меня, — рыдая, сказала она. — Мой поступок ужасен, и ничто не может его оправдать. Я попытаюсь все исправить.

Женевьева встала с лицом, искаженным от злости.

— Что бы ты ни сделала, этого уже никогда не исправить.

Я увидела, что Ребекка кусает губы и сжимает их, словно боясь того, что она еще может сказать. Я выглянула наружу и испугалась. Снежинки стали еще крупнее и сейчас по диаметру походили на пятипенсовик и падали с возрастающей скоростью. Наши следы на тропинке уже полностью замело.

— Нам надо идти, — постаралась я убедить их. — Вернуться в машину и решить, что делать дальше.

Ребекка кивнула, соглашаясь со мной, и мы обе посмотрели на Женевьеву, чтобы она показала нам дорогу назад. На секунду на ее лице показалось заинтересованное выражение, и мне стало интересно, о чем она подумала, но она только ниже натянула шапку и поправила перчатки, прежде чем одним кивком поманить нас за собой. Назад мы шли вдвое дольше, и у Женевьевы, похоже, было отменное чувство направления, потому что лично для меня теперь все пустые улицы выглядели абсолютно одинаково. На земле почти не было следов, потому что все решили последовать совету оставаться дома. Когда мы дошли до машины, мы были совсем мокрые и изнуренные, с красными носами и обмерзшими лицами.

Ребекка плюхнулась на водительское сиденье.

— Надо бы послушать радио, — сказала я. — Автостраду могли перекрыть или что-нибудь в этом духе.

Она отмела все мои предположения одним скупым взмахом руки, и я была озадачена такой неожиданной бравадой. Уже был закат, и с тех пор как мы выехали, выпало еще несколько сантиметров снега, а она приготовилась бороться и со снегопадом, и с обледенением, и плохим обзором в машине пятнадцатилетней давности. Когда я думала о предстоящей дороге, желудок болезненно сжимался. Я подумала, боится ли Женевьева так же, но она погрузилась в молчание и равнодушно смотрела в окно.

— Давайте остановимся в каком-нибудь мотеле по дороге, — предложила я, но мой голос прозвучал нервно и пронзительно.

Ребекка протянула руку к заднему сиденью и успокаивающе похлопала меня по ноге.

— Я поведу медленно и всю дорогу не буду никого обгонять. Все будет хорошо, поверь мне.

Я попыталась откинуться назад и расслабиться, но во мне с каждой минутой крепло дурное предчувствие. Я не могла поверить в то, что Женевьева оставалась такой спокойной. Пейзаж за окном напоминал какое-то сюрреалистическое кино о конце света, где машины бросали в самых странных местах и города оказывались без жителей. Ни одну из полос не посыпали песком, и наша машина ехала просто ужасно. Она издавала скрипучие глухие звуки и частенько колеса прокручивались так, будто нас заносит или мы съезжаем к бордюру.

— Автострада будет расчищена, — оптимистично заявила Ребекка. Спидометр не поднимался выше десяти миль в час, и мы едва двигались. Я заметила указатель на местную библиотеку и испугалась, потому что мы проезжали его только пять минут назад.

— Я не думаю, что это была удачная идея, — еле слышно сказала я. Горло сжималось, будто меня кто-то медленно душил. Я чувствовала какую-то неизбежность и ничего не понимала.

— Кажется, это та дорога, которой мы приехали, девочки. Она ведет к двусторонней проезжей части и потом к съезду на автостраду.

— Я не помню этого моста, — шепнула я, когда машина начала подниматься по съезду.

Ребекка издала нервный смешок.

— Я тоже, но посмотрим, куда он нас приведет.

Женевьева не обронила ни слова и не пошевелилась с тех пор, как мы выехали, и мне очень хотелось закричать и начать трясти ее, чтобы вывести из этого оцепенения. Выглядело так, будто она полностью отключилась и отгородилась от нас. Я переключила внимание на дорогу. Все говорило о том, что мы где-то очень далеко от города и уезжаем все дальше в сельскую местность. Вокруг не было фонарей, и наша поездка начинала напоминать путешествие в ад. Что-то пошло совсем не так. Я точно это знала, но ничего не могла поделать. Даже когда Ребекка признала, что ошиблась, чувство тревоги не пропало. Она попыталась развернуться, но дорога была очень узкой, и выпавший снег не позволил ей сделать этого. Она в отчаянии уронила голову на руль.

— Может, поехать задним ходом? — предложила я.

• Предыдущая
• 59/62
• Следующая