Доказательство Рая - Эбен Александер - Страница 21

Доктор Уэйд оказался прав.

В то первое утро Бонд с гордостью показал мне рисунок, на котором они с Эбеном изобразили сражение лейкоцитов с бактериями Е. coli.

— Здорово! — похвалил я его.

Бонд расцвел радостной улыбкой.

Затем я продолжил:

— А какие метеоусловия? Что говорят данные компьютера? Давай шевелись, я собираюсь прыгнуть.

Бонд расстроился. Что и говорить, не на такое возвращение он рассчитывал.

У меня начались самые причудливые галлюцинации, я переживал самые восхитительные моменты своей жизни. Находясь в самолете на высоте трех миль, я готовился последним совершить затяжной прыжок с парашютом, что мне всегда так нравилось, потому что давало возможность долгого свободного полета.

Выбросившись из самолета в сияющий солнечный свет, я сразу нырнул вниз головой, убрав руки за спину (все это мысленно), почувствовал знакомый толчок, оказавшись под потоком воздуха от винта, видя из своего перевернутого положения огромный серебристый самолет, взмывающий в высоту, землю и облака, отражающиеся в его днище. Я размышлял о странном виде клапанов и колес (будто приземляющихся), хотя по-прежнему находился высоко над землей.

Я еще плотнее прижал руки к туловищу, быстро увеличивая скорость до двухсот двадцати миль в час, чтобы мой синий в крапинку шлем и плечи, преодолевая сопротивление разреженного воздуха, противостояли силе тяготения лежащей внизу огромной планеты. Я пролетал в секунду расстояние, превышающее длину футбольного поля. Ревущий ветер мчался мимо со скоростью урагана.

Я устремился в яркий разрыв между грудами облаков. Далеко внизу виднелись зеленая земля и сверкающее темно-синее море. Я с восторгом несся к моим едва различимым друзьям, которые образовывали сверкающую разноцветную снежинку, становящуюся все больше по мере того, как к ней присоединялись другие парашютисты, и все это далеко-далеко внизу.

Меня бросало взад-вперед между моей палатой и галлюцинацией, в которой я наслаждался полетом в небе.

Я был в плену бреда и наслаждался им.

Два дня я бредил скайдайвингом, самолетами и Интернетом, обращаясь к тем, кто меня слушал. В то время как мой мозг восстанавливался, я погружался в странную и мучительно ненормальную вселенную. Стоило мне закрыть глаза, как меня начинали одолевать неизвестно откуда появляющиеся ужасные «послания Интернета»; иногда, когда глаза у меня были открыты, они возникали на потолке. Закрывая глаза, я слышал монотонный скрежет, странным образом напоминающий песнопения, который обычно сразу пропадал, как только я снова их открывал. Я все тыкал пальцем в пространство, будто нажимая клавиши, пытаясь работать на плывущем мимо меня компьютере с русской и китайской клавиатурой.

Короче, я был как помешанный.

Все немного напоминало Страну Червяка, только более страшную, поскольку во все, что я видел и слышал, врывались обрывки моего земного прошлого. (Я узнавал членов моей семьи, даже если, как это было с Холли, не мог вспомнить их имен.)

Но в то же время моим видениям недоставало поразительной ясности и вибрирующей живости — реальности в высшем смысле — Врат и Средоточия.

Я определенно возвращался в свой мозг.

Несмотря на первый момент видимого полного сознания, когда я первый раз открыл глаза, вскоре я опять лишился памяти о моей человеческой жизни до комы. Я помнил лишь о тех местах, где только что побывал: о мрачной и отвратительной Стране Червяка, идиллических Вратах и райски блаженном Средоточии. Мой разум — мое настоящее «я» — снова сужался, возвращаясь в слишком тесную физическую форму существования с ее пространственно-временными границами, прямолинейным мышлением и скудным словесным общением. Всего неделю назад я считал, что это единственно возможный вид существования, но сейчас оно казалось мне невероятно убогим и несвободным.

В отличие от духовной жизни физической форме нашего существования свойственна оборонительная позиция. Это единственное приходящее мне в голову объяснение того, почему мое возвращение сопровождалось такой сильной паранойей. На какое-то время мной овладело убеждение, что Холли (имя ее я не помнил, но каким-то образом признавал в ней свою жену) и мои врачи пытаются убить меня. У меня продолжались бред и сны о полетах и парении в воздухе — порой они были очень долгими и невероятно живыми. Однажды меня посетило самое продолжительное, явственное и подробное видение — я очутился в Южной Флориде, в какой-то онкологической больнице с наружным лифтом, где меня тянули на кабельных тросах Холли, двое местных полицейских и два фотографа в образе японских ниндзя.

Фактически я переживал состояние, называемое психозом. Это нормальное, даже ожидаемое состояние пациентов, чей мозг восстанавливается после длительного бездействия. Я часто наблюдал его как врач, но изнутри — первый раз. Изнутри все ощущалось совершенно иначе.

Самое интересное в этих бесконечных кошмарных и параноидальных фантазиях, как я теперь понимаю, было то, что они и были фантазиями. Иногда — особенно это касается продолжительного видения с ниндзя в Южной Флориде — они были невероятно впечатляющие и даже пугающие. Однако потом — фактически сразу после окончания этого периода — я стал легко идентифицировать их как галлюцинации, порождаемые моим заблокированным мозгом, который пытался восстановиться. При всей кажущейся правдоподобности галлюцинации только подчеркивали огромную разницу между состоянием бреда и реалистичностью пребывания в глубокой коме. А что касается бесконечных сюжетов, связанных с прыжками с парашютом, самолетами и ракетами, позднее я понял, что с символической точки зрения они были весьма точными. Потому что на самом деле я совершал опасное возвращение из невероятно далекого места к отключенной, но начинающей снова функционировать космической станции моего мозга.

Не только Бонду было трудно воспринять решительно ненормального человека, каким я был в первые дни моего возвращения к жизни. В понедельник, когда ко мне вернулось сознание, Холли вызвала по скайпу нашего сына Эбена.

— Эбен, вот твой папа, — сказала она, направив на меня видеокамеру.

— Привет, пап! Как дела? — весело спросил он.

Сначала я только смотрел на экран и радостно улыбался. Когда же я заговорил, Эбен страшно расстроился. Я медленно выговаривал слова, которые казались почти лишенными смысла. Потом он сказал мне, что я говорил как зомби, как человек, находящийся в тяжелом наркотическом дурмане. К сожалению, его не предупредили о возможности временного психоза.

Постепенно галлюцинации уходили и мое мышление становилось более разумным, а речь отчетливее. Через два дня меня перевели в неврологическое отделение. Филлис и Бетси предоставили койки, чтобы они могли спать рядом со мной. Я доверял только им — с ними я чувствовал себя в безопасности, они связывали меня с новой реальностью.

Зато теперь у меня началась бессонница. Всю ночь я не давал им спать, неся всякий вздор об Интернете, космических станциях, двойных русских агентах и прочей чепухе. Филлис выпрашивала у сестер сироп от кашля, надеясь, что он поможет мне заснуть. Я вел себя как новорожденный, еще не привыкший спать по ночам.

Когда я находился в более спокойном состоянии, Филлис и Бетси занимались со мной, помогая вернуться на Землю. Они вспоминали разные истории из нашего детства, и, хотя зачастую эти истории казались мне незнакомыми, я выслушивал их с большим интересом и удовольствием. Чем больше они рассказывали, тем больше я внутренне пробуждался и постепенно вспоминал, что эти случаи действительно происходили со мной.

Потом сестры говорили, что, несмотря на параноидальный бред, во мне довольно быстро стал проявляться их прежний любимый брат.

— Это было поразительно, — рассказывала Бетси. — Ты только что вышел из комы, еще не до конца осознавал, где находишься и что с тобой, почти все время нес дикий бред и вместе с тем уже демонстрировал свойственный тебе юмор. Это был именно ты. Ты вернулся к нам!