Изумрудная рыбка: палатные рассказы - Назаркин Николай Николаевич - Страница 9
- Предыдущая
- 9/11
- Следующая
За мороженым
Во вторник иногда на завтрак давали пшенную кашу с хлебом с сыром, а иногда с яйцом. Мне с яйцом больше нравится. Поэтому когда тетя Света приехала в нашу палату с тележкой, где завтраки, я сразу спросил:
— Теть Свет, там сыр или яйцо?
Она говорит:
— Яйцо, Кашкин, яйцо твое любимое. Но два не дам, у меня еще шесть палат некормленых.
Это значит, она с нас начала развозить. Хорошо: значит, каша не до конца холодная.
— Ну те-еть Све-ет! — говорю я. — Вон, Черемушкин яйцо не будет. Правда, Черемушкин?
— Фиг тебе, — говорит Черемушкин. — Буду я яйцо! Я кашу не буду.
— Ну ладно, — говорю я, — Эрнестик, кушай-кушай!
У Черемушкина имя такое дурацкое, ужас прям! Как ему не стыдно только?!. Мы его поэтому обычно по фамилии зовем. Ну, чтобы человека не смущать. Но Черемушкин сделал вид, что на «Эрнестика» не обиделся, и стал ложкой масло на хлеб мазать. Ну и пусть. Я ему за это соль не дам. Мне мама принесла соль в маленькой солонке, которая на грибок похожа. Она красивая, только неудобная — все время в тумбочке переворачивается. Так что теперь у меня вся тумбочка соленая.
Потом я кашу съел, и яйцо с хлебом и чаем съел, и лег обратно. У меня коленка все никак не проходила, так что я только с костылем мог. А с костылем просто так, без дела, не очень удобно прыгать. Плечо потом болит.
Я лежал и слушал, как тетя Света с тележкой по коридору гремит. И угадывал, когда она в какую палату заезжает. А когда она закончила завтрак развозить и уехала в кухню, я тумбочку открыл и стал смотреть, чем бы мне заняться. У меня новый набор был игрушечный, мне мама в последнее посещение принесла. Там были разные пластмассовые звери — тигры всякие, зебры… Только я в него играть не хотел, я в самолеты хотел. А набор взял, потому что нельзя же маму огорчать. Она же старалась.
Я этих зверей на одеяло высыпал и немножко их помешал в куче-мале. Подумал: вдруг мне захочется с ними играть? Нет, не захотелось. Так что я вздохнул и обратно их в мешочек ссыпал и в тумбочку убрал. Потом еще посмотрел в тумбочке прямо, не доставая, на альбом. Но рисовать мне тоже не хотелось. И читать не хотелось. Ну, то есть читать нечего было.
Меня Пашка спас. Он как раз зашел и говорит:
— Привет. За мороженым пойдем?
— Можно и за мороженым, — говорю. — Только после обхода.
— Ага, — говорит Пашка. — Забито. Я потом зайду.
Пашке обход не нужен уже, он уже выписанный, он просто бабушку ждет. Бабушка уже должна скоро приехать, завтра, наверное.
Ладно, теперь можно спокойно обхода ждать. Чтобы потом за мороженым пойти. У нас мороженое в буфете продается. Буфет вообще-то для врачей и других всяких сотрудников, но мы туда тоже ходим.
Потом тетя Света еще раз проехала, чтобы посуду забрать после завтрака. И Черемушкина наругала, потому что он кашу не съел, а в нее очистков от яйца набросал. Так ему и надо, жадюге!
Когда обход был, моя Елена Николавна пришла и стала мою коленку смотреть. Еще она меня слушала и пальцами по груди стучала. Щекотно так. Про выписку я не спрашивал, терпел. И она сама тоже ничего не сказала. Эх! Ну ладно.
А после обхода сразу Пашка заглянул.
— Пошли, что ли? — говорит.
— Пошли, — говорю я. — Счас только костыль возьму.
Я костыль взял, и мы с Пашкой пошли. Мы медленно шли, потому что я с костылем был. А когда мимо ординаторской проходили, то на немножко совсем остановились. Там дверь открыта была, и мы послушали — вдруг моя Елена Николавна другим врачам про меня чего-нибудь скажет? Например, что меня уже можно на той неделе выписывать? Но она ничего не сказала, а потом из ординаторской вышел Евгений Палыч и закрыл за собой дверь. Он самый вредный из врачей, это все знают!
А мы с Пашкой пошли дальше. До лифтов. Там уже много народу стояло, и мы тоже встали ждать. Когда лифт приходил, то все спрашивали: «Куда? Вверх или вниз?» — и заходили, если им по пути и место было.
— Через второй или через четвертый? — спросил Пашка.
Это он дорогу спрашивал. Буфет в другом корпусе, туда можно через второй этаж пройти или через четвертый. Только не через наш четвертый, а наоборот — через другое отделение. Я немножко подумал. Через второй — там ступеньки. И через четвертый если — там тоже ступеньки. Но на втором ступеньки широкие.
— Давай через второй, — сказал я. — Прогуляемся.
Пашка кивнул, и тут как раз лифт опять приехал. Мы тоже зашли, потому что он вниз шел и там место было. Там еще стояли две незнакомые сестры с седьмого, из реанимации. У них халаты голубые, и они пахнут так — очень химически как-то.
Потом мы из лифта вышли и по коридору пошли. К другому корпусу.
— Смотри, опять лавочки красят, — сказал Пашка.
Это в окно увидел.
— Угу, — сказал я.
Мы так шли и шли, мимо всяких плакатов и дверей. На плакатах были нарисованы разные части внутренностей — печени там всякие и другое тоже — и как там в этих внутренностях работают лекарства. Но это только для новеньких интересно, потому что они уже сто лет висят, эти плакаты несчастные.
Двери вот — другое дело. Они были разные и постоянно открывались и закрывались. Входили и выходили разные тетки и дядьки, иногда в халатах, но иногда без: просто в платьях, например, или в костюмах. Эти тетки и дядьки открывали двери, и тогда в коридор вырывались кусочки разговоров из комнат и запахи разные. Какие-нибудь химические, или духи женские, или просто кофе. Интересно!
Около одной двери я сделал вид, что отдыхаю от прыганья на костыле, и мы с Пашкой остановились. Мы ждали, не откроется ли она тоже. Там, внутри, стояла такая штука, для которой к нам в больничный двор привозят жидкий кислород. И если мимо этой двери пройти, когда она открыта, то оттуда так холодом дунет, как будто с Северного полюса. Ух!
Но дверь не открывалась все никак, так что мы дальше пошли. В буфет.
Мы рано пришли, так что народу было немного. Мы встали в очередь, и Пашка сказал:
— Ты какое мороженое будешь?
Я немножко подумал.
— Я в стаканчике буду. Вафельном.
— Тогда я «Лакомку», — сказал Пашка.
И тут я подумал, что тоже хочу «Лакомку».
— Я тоже «Лакомку» буду, — сказал я. — Оно в шоколаде. А в стаканчике я дома сто тыщ раз ел.
— Хитрый какой! — сказал Пашка, обидевшись. — Я первый «Лакомку» захотел!
Я подумал, что и правда — Пашка первый «Лакомку» захотел.
— Ладно, — сказал я. — Тогда я…
— Давайте-давайте, молодые люди, чего вам? — это мне продавщица помешала.
Так что я ничего не успел еще придумать, и мы купили один стаканчик и одну «Лакомку».
— Дадим друг другу укусить? — предложил Пашка. — Чтобы по-честному?
Это и правда было по-честному, и я согласился. Потом мы еще постояли там у буфета, потому что с костылем неудобно мороженое есть. И обратно пошли.
Мимо плакатов и дверей с длинными надписями на тусклых желтых табличках; через запахи спирта, нагретого металла, духов и кофе, вылетавшие из дверей; потом на лифте и опять в наше отделение.
— Ну, пока, — сказал Пашка. — Я потом еще зайду.
— Угу, — сказал я.
Жалко только, что мороженое в нашем буфете невкусное.
Наш коридор
Я встал за конфетой. Мне мама в прошлое посещение конфет принесла шоколадных. С орехами. Так что я их потихонечку ел.
А баба Света, Виталикова бабушка, сразу начала ворчать, что «вот-де ходят туда-сюда, ироды, по только что повымытому полу, никакого уважения». Как будто мне ее повымытый пол нужен!
А когда я в холодильнике свой пакет искал — там листок с фамилией перегнулся, — я вспомнил, что последнюю конфету еще вчера съел. Пока «Всадника без головы» читал. И книжка тоже кончилась, эх!
- Предыдущая
- 9/11
- Следующая
