Дочь снегов - Лондон Джек - Страница 9

• Предыдущая
• 9/58
• Следующая

— О !, — пожал плечами в знак того, что сдается. — Хорошо! Что же мне теперь надо делать? — Помочь мне устроить постель, разумеется. Мешки положены крест-накрест! Благодарю вас, но мне они не под силу. Вот… Подвиньте-ка их сюда.

По ее указанию он положил мешки вдоль стен палатки в два ряда. Между ними образовался неудобный провал. Но она сровняла его, плашмя ударив несколько раз топором и таким образом уменьшив наклон мешков к стене. Потом сложила втрое одеяло и постелила его между нами.

— Гм! — буркнул он, как бы рассуждая сам с собой. — Теперь я понимаю, почему мне было так неудобно спать! Сделаю и я то же самое! И он быстро последовал ее примеру. — Я вижу, вы не привыкли путешествовать по здешним краям, — заметила она, расстилая сверху еще одно одеяло и усаживаясь на постель.

— По всей видимости, да, — ответил он. — А что вы знаете о таких путешествиях? — проворчал он немного погодя.

— Достаточно, чтобы делать то, что надо, — уклончиво ответила она, вытаскивая из духовки сухие ветки и заменяя их мокрыми. — Послушайте! Вот так буря! — воскликнул он. — На дворе становится все хуже и хуже, если это еще возможно.

Палатка качалась под напором ветра, парусина надувалась и трещала при каждом его порыве, между тем как снег и дождь барабанили над головой, точно предварительная схватка уже перешла в настоящее сражение. В короткие мгновения затишья слышно было, как вода льется по боковым стенкам палатки, шумя словно маленький водопад. Он протянул руку и с любопытством дотронулся до мокрого потолка. И внезапно с этого места прямо на ящик с провизией хлынул поток воды.

— Не делайте этого! — воскликнула Фрона, вскочив на ноги. Она прижала палец к тому же месту и быстро провела им по парусине до земли. Течь немедленно прекратилась. — Не надо этого делать, — укоризненно повторила она.

— Господи! — послышался его ответ. — Вы сегодня прошли весь путь от Дайи! Неужели вы еще можете двигаться?

— С большим трудом, — призналась она чистосердечно, — мне очень хочется спать. Спокойной ночи, — пожелала она ему несколько минут спустя, с наслаждением растягиваясь под теплым одеялом. Но спустя четверть часа окликнула его: — Послушайте! Вы не спите?

— Нет. — Его голос с противоположной стороны печки звучал глухо. — В чем дело? — Вы накололи щепок?

— Щепок? — сонно переспросил он. — Каких щепок? — Чтобы растопить печку завтра утром. Встаньте и наколите!

Он молча повиновался. И не успел он кончить свою работу, как она уже спала.

Когда Фрона открыла глаза, в воздухе пахло неизменной копченой грудинкой. Наступило утро, и буря прекратилась. Солнце весело освещало затопленную дождем местность и заглядывало в палатку сквозь поднятое полотнище. Люди уже занялись своими делами и шагали мимо палатки, нагруженные тяжелыми тюками. Фрона перевернулась на другой бок. Завтрак был готов. Ее хозяин только что поставил в духовку грудинку с жареным картофелем и теперь подпирал дверцу двумя лучинками. — Доброе утро! — приветствовала она его. — Здравствуйте, — ответил он, поднимаясь на ноги и беря в руки ведро. — Я не спрашиваю, хорошо ли вы спали. Я знаю, что хорошо. Фрона засмеялась.

— Я иду за водой, — пояснил он. — И надеюсь по возвращении найти вас готовой к завтраку.

Греясь после завтрака на солнце, Фрона заметила знакомую ей группу людей, взбиравшихся по леднику от озера Кратер. Она захлопала в ладоши.

— Вот идут носильщики с моей кладью, и с ними Дэл Бишоп! Ему, вероятно, очень стыдно, что он потерял меня. — Она обернулась к приютившему ее человеку, одновременно вешая через плечо свой фотографический аппарат и дорожный мешок. — Итак, мне остается только проститься с вами и поблагодарить вас за вашу любезность.

— О, совершенно не за что! Не стоит и говорить об этом. Я сделал бы то же самое для каждой. — Опереточной артистки!

Он укоризненно посмотрел на нее и продолжал: — Я не знаю, кто вы, да и не желаю знать. — — Ну, я не буду так жестока, потому что знаю ваше имя, мистер Вэнс Корлисс! Я ведь прочла его на пароходных ярлыках, — пояснила она. — И я прошу вас навестить меня, когда вы доберетесь до Доусона. Меня зовут Фрона Уэлз. До свидания!

— Ваш отец Джекоб Уэлз? — крикнул он ей вслед, когда она легким шагом сбежала на тропу. Она обернулась и кивнула головой. Дэл Бишоп не только ничего не стыдился, но даже и не беспокоился.

«Уэлзы нигде не пропадут», — утешал он себя, засыпая накануне вечером. Но он был зол, как тысяча чертей, по его собственному выражению.

— Доброе утро, — приветствовал он Фрону. — По вашему лицу видно, что вы и без моей помощи хорошо провели ночь.

— Надеюсь, вы не беспокоились? — спросила Фрона.

— Беспокоился? О дочке Уэлза? Кто? Я? Совсем нет! Я был слишком занят, высказывая озеру Кратер все, что я о нем думаю. Я не люблю воды. Я уже говорил вам это. И хотя она всегда поступает со мной подло, я все-таки не боюсь ее. Эй, вы там! — обратился он к индейцам. — Поторапливайтесь! К полудню мы должны быть у озера Линдерман.

«Фрона Уэлз?» — повторял про себя Вэнс Корлисс. Все случившееся показалось ему сном, и он пришел в себя, только когда обернулся и увидел ее удалявшуюся фигуру. Дэл Бишоп и индейцы уже исчезли за поворотом скалы, а Фрона как раз огибала ее подножие. Солнце ярко освещало ее, и она была подобна лучезарному видению на черном фоне скалы. Она помахала ему альпенштоком, и в то время, как он снимал свою фуражку, она уже скрылась из виду.

Положение, которое занимал Джекоб Уэлз, без сомнения, было необычным. Этот богатейший торговец в стране, не имеющей никакой торговли, был зрелым продуктом девятнадцатого века и процветал в первобытном обществе, подобном обществу средиземноморских вандалов. Промышленный магнат и блестящий монополист, он господствовал над сборищем самых независимых людей, какие когда-либо сходились вместе со всех концов земли. Бережливый миссионер, апостол Павел от торговли, он проповедовал законы выгоды и силы. Веруя в естественные права человека, сам дитя демократии, он подчинял ,всех окружающих своей неограниченной власти. Правление Джекоба Уэлза для блага Джекоба Уэлза и народа — вот в чем заключалось его неписаное евангелие. Он создал свою власть единолично и простер ее над пространством, равным дюжине римских провинций. Он мог диктовать свою волю людям, жившим на территории в сто тысяч миль, по его указу вырастали и исчезали города.

И все же он был обыкновенным человеком. Воздух земли впервые наполнил его легкие у берегов реки Платт, в бесконечных прериях. Над его головой простиралось небо, и его нагое нежное тельце было распростерто на зеленой траве. Первое, что увидели его глаза, были лошади, еще оседланные и с кротким удивлением взирающие на совершившееся чудо; его отец был траппером и только свернул с большой дороги, чтобы дать своей жене возможность разрешиться от бремени. Часом позже они — теперь их было уже трое — вновь уселись на коней и догоняли своих товарищей-охотников. Они никого не задержали, не было потеряно ни минуты временя. Наутро его мать приготовила на костре завтрак, и до захода солнца они проделали еще пятьдесят миль верхом.

Отец Джекоба происходил из семьи крепких валийцев, перекочевавшей с многолюдного Востока в только что созданный штат Огайо, а мать его была дочерью ирландских эмигрантов, осевших в Онтарио. От родителей он унаследовал жажду скитаний, лихорадочную потребность к движению и стремление во всем испить чашу до дна. В первый же год своей жизни, едва научившись ходить, Джекоб Уэлз проехал верхом на лошади тысячу миль по дикой местности и провел зиму в охотничьей хижине у истоков Северной Ред-Ривер. Его первой обувью были мокасины, его первым лакомством — жир американского лося. Сначала он думал, что мир — это огромные пустыни и обширные снежные пространства, населенные индейцами и белыми охотниками, похожими на его отца. Несколько шалашей, покрытых оленьими шкурами, были для него городом. Почтовая контора казалась ему храмом цивилизации, а торговый агент самим господом богом. Реки и озера существовали только для того, чтобы передвигаться. С этой точки зрения горы приводили его в недоумение; они составляли для него часть необъяснимого, и он перестал размышлять о них. Иногда люди умирали. Но мясо их было несъедобным, и кожа не представляла никакой ценности, может быть, потому, что она не была покрыта мехом. Меховые шкуры очень ценились, и тот, кто имел их много, мог купить все на свете. Животные были созданы для того, чтобы человек мог их поймать и содрать с них шкуру. Для чего были созданы люди, он не знал, возможно, для нужд торгового агента.

• Предыдущая
• 9/58
• Следующая