Пасьянс на красной масти - Шелестов Кирилл - Страница 15

• Предыдущая
• 15/106
• Следующая

— Ты считаешь, что она неспособна на убийство? — спросил я, радуясь, что у нас есть посторонняя тема для Разговора, который в последнее время все чаще приобретал характер скрытых упреков, невысказанных обид и заканчивался ее слезами.

— Еще как способна! — убежденно возразила Наташа и для убедительности пару раз выразительно похлопала своими длинными, словно наклеенными, ресницами. — Но не таким образом. Она могла застрелить его во время ссоры! В гневе, в ярости. Но задумать убийство, распланировать и выжидать?! Никогда! Так поступил бы твой Храповицкий. Но не она! По-моему, она вообще не умеет сдерживаться. Она же истеричка. Ей нужно немедленно выплескивать на других свои дикие эмоции.

Разноцветная девица рядом с нами забила шар в лузу и завизжала, подпрыгивая. Я покосился на нее, подавил раздражение, утешился тем, что спать с нею придется не мне, и отпил минеральной воды.

— Ты говоришь так, как будто хорошо ее знаешь, — сдержанно заметил я. От нестройного шума вокруг у меня начинала болеть голова.

— Я встречалась с ней только один раз в ночном клубе, — отозвалась она, пожимая плечами. — Но этого вполне достаточно. Женщина видит другую женщину с первого взгляда. Особенно если в них есть что-то общее. Она приехала в клуб с мужем, подругой и толпой охраны. Ей не хватало только болонки в руках. Подруга, кстати, может быть, как раз эта Собакина, о которой ты рассказывал. Такая рыжая, вертлявая, по виду из бывших шлюх, которые удачно выскочили замуж.

— Похоже, — кивнул я, вспоминая откровенные позы манерной собакинской жены.

— Такие всегда лезут в наперсницы к богатым женщинам, в надежде, что и им что-нибудь перепадет, — поморщилась Наташа. — Свозят их за границу или хотя бы обедом в ресторане накормят. Самого Хасанова я тогда толком не разглядела, он сразу прошмыгнул в ВИП-зону и оттуда уже не появлялся. Зато на его жену насмотрелась! Ты заметил, как она идет в толпе? Ни на кого не глядя! Прямо на людей! В абсолютном убеждении, что все должны уступить ей дорогу! А знаешь, как они танцевали? Охрана оттеснила народ с площадки, чтобы дать им место. Они вдвоем с этой рыжей зажигали, а вокруг стояли четыре здоровенных жлоба в костюмах и наушниках, чтобы, не дай бог, их кто-то не толкнул! Представляешь?

Я представлял. Собственно, я не представлял другого.

— Даже вы с Храповицким так себя не ведете! — не удержалась она, чтобы не съязвить.

— Ну, на танцах-то мы по-другому и не умеем! — заверил я. — А в жизни мы, да. Тихие.

— А потом был вообще смех! — Наташа оживилась и чуть подалась вперед. — Они вошли в дамскую комнату. А там же полно всяких девиц, и охрану туда не заведешь! И какая-то глупая девчонка, вся в блестках, случайно задела рыжую. И у той на кофте остался этот крем. Как рыжая верещала! Ты себе вообразить не можешь! «Лохушка! Дура! Ты знаешь, сколько эта кофта стоит?! Это же «Кензо»!» В таком роде! А Хасанова ей так свысока, сквозь зубы: «Успокойся, я тебе новую подарю!»

— Надеюсь, подарила, — заметил я, чтобы что-то сказать.

Наташа внезапно переменилась в лице и вновь откинулась на стуле.

— Она тебе понравилась? — вдруг спросила она упавшим голосом, обжигая меня своим ночным взглядом.

Я слишком хорошо изучил эту интонацию. Тема других женщин была для нас запретной.

— Скорее нет, чем да, — ответил я поспешно. Я всегда так отвечал на этот вопрос. Разница заключалась в том, что на сей раз я говорил правду.

— Почему? — настаивала она недоверчиво. — Она же очень красивая.

— Красивая, — согласился я осторожно. — Но мне она показалась уж слишком эгоистичной. Даже не знаю, любят ли такие женщины кого-нибудь, кроме себя?

— То есть, ты уже примеряешься? — ревниво подхватила она. — Тебе бы хотелось, чтобы в тебя влюбилась?!

Что последует дальше, я знал уже наизусть. — Тебе не кажется, что нам пора? — кротко осведомился я. — Согласись, что дома ссориться как-то удобнее постели легче мириться.

С этим она спорить не стала.

— Ты догадываешься, в чем твоя проблема? — многозначительно спросила она в машине, когда мы ехали ко мне. В ней, кажется, пробуждался дух обличительства.

Вообще-то у меня было много проблем. Иногда, например, мне не хватало денег. Порой мне не нравилось, когда меня обличают. Но моего ответа не требовалось, и я промолчал.

— Ты выбираешь сильных женщин, а хочешь, чтобы они вели себя с тобой как слабые! — продолжала она с накопившимся укором. — Чтобы они терпели. Ждали тебя сутками. Прощали твои измены.

— Терпеть и прощать — это огромная сила, — задумчиво пробормотал я. — Скандалить легче!

— Я видела, как живет моя мать! — отозвалась она холодно. — Я так не хочу.

Я мог бы возразить, что не я выбираю сильных женщин, а они выбирают меня. И что мне ли не знать, насколько слабы женщины, которые считают себя сильными. Но все это не имело значения.

Сколько я себя помню, лет примерно с четырех, я всегда был на ком-то женат, причем официальный брак часто не совпадал с реальным. При этом я постоянно пребывал на этапе тяжелого, надрывного развода. Менялись женщины, но ситуация оставалась прежней. Причина была во мне. Я не менялся. Хотя временами очень старался.

В бесконечном перечне моих недостатков женщин всегда особенно привлекали два: я не умел их бросать и не мог хранить им верность. И то и другое диктовалось моей повышенной ответственностью или моим тупым мужским самолюбием, что, по сути, одно и то же.

Я люблю заботиться о женщинах, мне доставляет это радость. Дарить им дорогие подарки, покупать тряпки, баловать их и отравлять роскошью — для меня как дышать. Я не решался расстаться с ними, поскольку мне казалось, что без меня они погибнут во враждебном им мире, пропадут в одночасье. И не мог долго оставаться с какой-то одной, поскольку полагал, что во мне нуждаются многие. Мой жизненный опыт свидетельствовал об обратном, о том, что они бывали счастливы и до меня, и после. Но против инстинктов он был совершенно бессилен.

Первый из этих пороков женщины угадывали своим безошибочным чутьем. О втором я сам честно ставил их в известность заранее. Мой первый недостаток внушал им уверенность в себе, во втором им чудился вызов. Им хотелось меня укрощать. Смириться с мыслью, что тебя ждет участь всех остальных, значит, отказаться от убеждения в своей исключительности. С этим не согласится ни одна женщина даже под пытками.

Увы, я не поддавался дрессировке и оставался совершенно диким. С Наташей все обстояло еще хуже, чем с другими. Я так и не смог забыть историю с ее фотографиями. Ревность к прошлому неизлечима, поскольку изменить его мы не можем. Даже в первый месяц наших отношений, когда все чувства еще были обнаженными и острыми, эта ревность порой захлестывала меня и толкала на нелепые измены, в длинную вереницу которых я пускался с дурацким мальчишеским ожесточением.

В свою очередь, Наташа была не из тех, кто терпит. И пережив череду страстных скандалов и болезненных расставаний, мы научились держать дистанцию и не задавать друг другу лишних вопросов. Ей было труднее, чем мне. У нее было море подруг, единственное занятие которых, похоже, состояло в том, что они шпионили за мной по всему городу и, когда я все-таки попадался — а попадался я почти всегда, — неслись со всех ног доносить Наташе. Она страдала. Их рассказы ее растравляли, но не слушать их было выше ее сил.

Я тоже мучился. В основном оттого, что мне надоело чувствовать себя злодеем и негодяем. Мне это мешало. Особенно в личной жизни. Иногда я с затаенным нетерпением ждал, когда она объявит мне о разрыве, бросив на прощание уже слышанную мной не раз сакраментальную женскую фразу:

— Я думала, что смогу. Но я не смогла.

Ночью, впрочем, обычно становилось немного легче. Ее плавное боттичеллиевское тело все еще сводило меня с ума, я обожал ее губы и сладковатый медовый запах ее черных волос. Ощутив мою ей принадлежность, она на время успокаивалась.

Однако и здесь был некий взаимный обман. Я не принадлежу к тому типу вялотекущих мужчин, которым нравятся женщины с бурной биографией. Для меня нет ничего более скучного, чем проститутки, то громко стонущие в ухо, то с чавканьем жующие жевательную резинку и готовые за триста долларов изображать бурное сексуальное удовлетворение, даже если вы мирно сидите в разных углах дивана.

• Предыдущая
• 15/106
• Следующая