Атомный спецназ - Гончар Анатолий Михайлович - Страница 14
- Предыдущая
- 14/43
- Следующая
– Для успокоения общественности. А иначе нельзя. Сам посуди – мужики живут, живут и внезапно осознают, что умрут они не в восемьдесят-девяносто, как думалось, а в пятьдесят или шестьдесят… И времени почти не осталось, а тут все-таки десять лет добавочных. И как за такую власть не постоять? Популизм это, а не арифметика. Ты говоришь, прогноз в среднем, а где ты видел это среднее в деревне? Да тут, считай, каждый третий мужик до пятидесяти не дожил, а бабы? Раньше хоть бабы жили, а сейчас? Тьфу ты, господи, хоть обматерись, и они мрут. Нет, брат, к чертям твою арифметику! Живи, пока радость есть, и ни о чем не думай. Время само придет, вот тогда и справим поминки! – Петрович громко чихнул.
– Будь здоров!
– Спасибо, – ответил Северов, плеснул себе в кружку новую порцию чая и, подумав о российском руководстве, неодобрительно покачал головой. – Сложно все, по мне, так современным миром правит гений зла. Именно потому, что кому-то нужен хаос, мир и находится в такой злобе и такой… заднице. Ты думаешь, что у нас в стране когда-нибудь будет покончено с нищетой и преступностью? Никогда. В скором времени нас запугают так, как запугали среднего американца. Да, да, ты не поверишь, но средний американец всю жизнь живет, дрожа от страха. Он всего боится – своего босса, безработицы, страшится не уплатить проценты по навязанному ему рекламой кредиту, боится бандитов, в конце концов, террористов. Именно потому, что американцы страшно запуганы, они так легко впали в панику при крушении нью-йоркских небоскребов. Но вдобавок к этому средние американцы еще и полностью оболванены – они существуют и поступают согласно велению рекламы. Знаешь почему, я думаю, мы никогда не покончим с преступностью? Нет, нет, Семеныч, я не буду пытаться доказать тебе это философствуя, просто посмотри на Америку. У них уровень преступности едва ли не самый высокий в мире, значит, если мы пойдем по их пути, то ничего не изменится. Нагнетая страх, американцам ясно дают понять – мол, сиди в своем болоте и не рыпайся, тогда будешь жить долго и довольно неплохо. Одним словом, шаг вправо, шаг влево – означает побег.
– Можно поспорить, – Анников почувствовал пробежавшие по спине мурашки. – Америка – это Америка, а мы – это мы.
– Семеныч, – Аркадий Петрович в сердцах махнул рукой, – когда же ты наконец поймешь, мы всего лишь американский хвост! Мы будем повторять все их ошибки, к тому же с гораздо худшими последствиями.
– С чего бы?
– Мы – оккупированное государство. Мы не проиграли войны, но нашу страну сдали.
– Ну, это ты хватил! – Анников протестующе хмыкнул.
– Именно так. Сегодня этого не скрывают даже депутаты от правящей партии. Залезь в Интернет: депутат Государственной думы, действительный государственный советник Российской Федерации Евгений Федотов в открытую говорит об оккупации. Он озвучивает те выводы, к которым я пришел еще полтора десятка лет назад. Мы оккупированы, и нас уничтожают. Не качай головой, никакому Гитлеру не снились подобные успехи в завоевании нашей земли. Народ вымирает по миллиону в год, сто двадцать тысяч без вести пропавших, из них двадцать девять тысяч доказанных убийств, тридцать тысяч смертей на дорогах, промышленность развалена, сельское хозяйство в упадке…
– Погоди, погоди, – запротестовал Семеныч. – Насчет сельского хозяйства ты не прав. Мы входим в четверку основных экспортеров пшеницы…
– Семеныч, не смеши. Производство зерна в России в среднем не больше восьмидесяти миллионов тонн в год! Да, мы продаем зерно, но за счет чего? За счет отсутствия развитого животноводства! – Аркадий Петрович назидательно потряс пальцем в воздухе. – Чтобы полностью обеспечить страну продовольствием, в том числе мясом, нужно производить тонну зерна на душу населения. А теперь сравни: восемьдесят и сто сорок. Дебет с кредитом не сходится. Хотя что от нас зависит? Ничего! Мы пешки, – махнув рукой, Северов замолчал. В предбаннике повисла тишина, и стало слышно, как завывает за дверью набирающий мощь ветер. Некоторое время сидели молча.
– К дождю, – прервав молчание, заключил Семенович. – Что ж, еще разок в парную и по домам?
– Пожалуй… – мрачно согласился Северов. Хорошего настроения как не бывало.
За толстыми стенами бани в такт ветру завыла, предчувствуя слякоть и сырость, сидевшая на цепи собака…
Черный джип, меся широкими колесами проселочную грязь, выполз на усеянный ямами асфальт дороги и, быстро набирая скорость, рванул к районному центру. Дача гостеприимного Семеновича с его просторной баней скрылась за нагромождением других строений. Вечерело. Еще один день оказался прожит. Аркадий Петрович коснулся щетинистого подбородка – в день, свободный от дел, он позволял себе оставаться не бритым – и горько усмехнулся. С конца перестройки и начала конца всего прошло столько лет, что можно было привыкнуть, позволить себе не задумываться о происходящем, как это делали другие, и жить… просто жить, не дыша «всем воздухом мира». Но Северов так не мог, точнее, не весь Северов, а тот, все еще находившийся в глубине его души офицер Советских Вооруженных сил. Бизнесмен Северов не помнил случившегося, и как раз-то он вполне мог смириться с происходящим, но подполковник Северов воспринял развал СССР как личную трагедию, к тому же знал о произошедшем все. Знал и помнил. Знал о врагах и помнил о предателях. Все эти годы он жил, втайне надеясь на какое-то высшее правосудие. Но тщетно. Предатели оставались у власти, а враги под видом покупок вывозили из страны награбленное. И противопоставить им было нечего. Армия превратилась в жалкий огрызок былой мощи, милиция стала крышей для отмывания и накопления нечистых денег. Правительство… да что можно сказать о марионетках? Обещанное наведение конституционного порядка на южных границах оказалось фарсом с последующей выплатой дани. Борьба с коррупцией… Неужели кто-то всерьез полагал, что змей станет рубить самому себе головы?
«На глазах людей вымирает и спивается Россия, но многие ли позволяют себе это заметить?» – Северов крутанул руль, уворачиваясь от выбежавшей на дорогу кошки, машину занесло, левое колесо ударилось о край рытвины. С трудом выровняв автомобиль, Аркадий Петрович поморщился и возвратился к своим раздумьям.
Жить одним днем стало привычно и удобно. «На мой век хватит», «После нас хоть потоп», многие, очень многие живут этими мыслями. Мог бы и он жить так же? А почему бы и нет? Позади остались тяжелые девяностые годы, когда от вечного безденежья ушла жена. Ушла и безвозвратно исчезла. И она, и ребенок. Сколь он ни пытался ее разыскать – все безуспешно. Сгинула в круговерти лихих лет, словно и не было. И мать, и многочисленные родственники давно ее оплакали, а он все надеялся… Не хотел верить в то, что лежат его дорогие в какой-нибудь канаве, присыпанные тонким слоем земли, убитые просто так, по пьяному недоразумению, или глубоко запрятаны их тела в темном лесу, а извлеченные из них органы исправно работают на какого-нибудь толстосума. Не хотел верить. Не мог. Хотел, чтобы они были живы. Он бы даже предпочел, чтобы они находились все эти годы в темных подвалах, в неволе у современных рабовладельцев. Пока человек жив – его не должна покидать надежда. Тогда, в девяностые, Аркадий Петрович с трудом выжил, сам едва не сгинул, но выдержал, сумел вырваться, не скатиться в липкую пасть алкогольного забытья, не подался в бандиты, а ведь звали. Отказался. Завел свой бизнес. Нашлись суки, обложили данью, как всех… Платил, как не платить, и не потому, что боялся оказать сопротивление, не видел смысла. На смену одним пришли бы другие, еще более наглые и ненасытные. Устоялось. Сейчас у него есть все: дом, квартиры, машины, солидные счета в банках, но не было и не могло быть одного – счастья. Семьи он так и не завел. Да и принесла бы ему счастье новая семья? Может ли быть счастлив патриот, когда его Родина обливается кровью, когда слава ее втоптана в грязь, честь попрана, враги открыто торжествуют, а люди… Люди некогда величайшей страны мира, превращенные пропагандой в пьяную электоратную массу, прячутся в свой кокон и предпочитают ничего не видеть, не слышать? Уже много, много лет в душе Северова вместо некогда царившей гордости за мощь своей страны поселились горечь и боль. И еще тоска… Тоска от собственной беспомощности и невозможности сделать ответный шаг, отомстить измывающимся над Родиной оккупантам и предателям.
- Предыдущая
- 14/43
- Следующая
