Выбери любимый жанр

Крещенные кровью - Чиненков Александр Владимирович - Страница 6


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

6

Затем хмуро глянул на Калачева:

– Аверьяшку как пса, на цепь садить велю! Пущай ночь мозгами ворочает, а с утреца раннева прямо к покаянию ево и призовем!

* * *

На следующее утро Ивашка сам пожаловал в баню и развязал Аверьяна.

– Эх ты, лапоть ушастый, – укоризненно покачал он головой. – Ты нам чуток все таинство в балаган не обратил. Девку, видишь ли, спасать мылился… А от ково, скажи на милость?

Аверьян не помнил, как провел ночь, но вот издевательство над девушкой не забыл и брошенный Ивашкой упрек встретил во всеоружии.

– Она не жалала оскопляться, – сказал он, хмуря брови и растирая на запястьях рубцы от веревок. – Ты же сам сказывал, што оскопленье завсегда таинство добровольное.

– И щас от своех слов не отрекаюсь, – согласился Ивашка. – Девка энта, Аннушка, давно ужо с нами проживает и в раденьях участвует! Оскопиться она сама возжелала. Токо вот прут огненный увидела и со страху решение свое враз поменяла! Теперя она Хосподом обласкана, в избе лежа. Ступай и сам погляди, ежели сумлеваешься.

Аверьян присел на скамейку в предбаннике и принялся растирать ноги. Он покосился на наблюдавшего за ним Сафронова:

– Вот я гляжу на вас и раденья вашенские, а в толк не возьму, чем вы от хлыстов отличаетеся. Ведь все одинаково у вас, токо не оскопляются оне?

– А што ты энто вдруг о христоверах[3] воспрошаешь? – удивился Ивашка, явно не ожидавший вопроса. – Можа от нас да к ним переметнуться замыслил?

– Куды я от вас теперя, – вздохнул обреченно Аверьян.

– И то верно, – согласился Сафронов, успокаиваясь. – Ты таперя без нас никуды! А христоверы…

Он закрыл дверь и присел на порожек.

– Я вот што поведаю тебе, голубь, – начал издалека Ивашка. – И мы, и хлысты из одново теста вылеплены. Раньше все христоверами щиталися. Токо вота разошлися кораблики наши. Хлысты после радений спать попарно ложатся, кажный со своею избранной! И грех эдакий грехом не щитают. Сын могет с матушкой блудить, отец с дочерью… А блуд – энто грех великий и непрощаемый. Радеец наш, Кондратий Селиванов, глас с небес услыхал! А глас тот повелел ему супротив свальнова греха выступить! От греховых влечений велено ему было раз и навсегда – «каленым жалезом отжечь детородные свое уды»! Селиванов сам оскопил себя, вот так-то!

– И што с тово? Чаво достиг он, плоть свою эдак терзая?

– Великое множество адептов тады веру нашу зараз восприняли! Многие возжелали «сокрушить душепагубнова змия».

– Видать, Селиванов ваш знатно в души влазить мог.

– Резонов у Кондратия было превеликое множество. Кондратий открывал Евангелие и читал из нево, што око, кое тя соблазняет, надлежит вырвать, а руку или ногу отсечь и бросить от себя!

Ивашка посмотрел на собеседника, но, не заметив на его лице ничего пугающего, продолжил:

– Верующим с нашева корабля нужда есть пройти «огненное крещение». На энто существуют две степени посвящения: первое убеление – малая печать[4] и большое убеление – большая печать! А ешо большая печать царской зовется. Навсегда запомни, голубь, есть скопцы, которые оскоплены от людей, и есть скопцы, которые сами себя оскопили для Царствия Небеснова! «Нихто иной, а именно скопцы будут составлять те 144 тыщи избранных ангелоподобных, кои останутся после Страшнова суда»!

– А у меня какая печать? – не удержался от вопроса Аверьян.

– У тебя царская, – охотно пояснил Ивашка. – Теперя сообча с тобой оскоплять адептов будем, хто к нашему кораблю прибиться захотит!

* * *

В станице скопцам жилось трудно. Кроме казаков, у них имелся еще один враг – голод.

Скудные запасы подходили к концу. Повесив на шеи нищенские мешки, женщины мыкались по окрестностям, выпрашивая милостыню. Они уходили из станицы затемно, а возвращались к ночному радению. Приносимая ими пища бережно делилась поровну, съедалась, и все переходили к молению.

Но и на этом испытания не заканчивались. Ивашку в очередной раз предупредили, что казаки-гирьяльцы готовят погром в их избах…

– Уходить отсель надо, – наседали на него скопцы. – Не кончится добром сие. Война разделила людей и обозлила несоизмеримо. Казаки теперь во всех врагов видят.

– Да я бы рад-радешенек увести вас отсель куды подальше, – вздыхая, оправдывался Сафронов. – Токо вот покуда идтить нам некуда – война кругом. Покудова до Оренбурга доберемся, в лапшу изрубают!

После радений скопцы теперь больше не покидали избу Сафронова. Бледный от голода и переживаний Ивашка бродил из угла в угол. Любой звук с улицы, заставлял его нервничать. Глаза кормчего ввалились и лихорадочно блестели.

В эту ночь станицу накрыла сильная буря. За окнами выло, в трубе гудело; казалось, кто-то бродит по двору, и стучит в дверь. Скопцы не спали. Они сгрудились у печи и тихо, вполголоса, напевали грустные мотивы. Сафронов подкладывал в печь полешки и о чем-то сосредоточенно размышлял.

Из сеней послышался топот сапог, дверь распахнулась, и в избу ворвался Савва. Скопцы вскочили со своих мест, а Ивашка поспешил к нему навстречу.

– Оне идут! – выкрикнул Савва посиневшими от холода губами и рухнул на пол.

Сектанты, как отара перепуганных баранов, сбились в кучу, готовясь встретить смерть.

В дверях появился огромный чернобородый казак с нагайкой в руке. Все затаили дыхание, глядя на вошедшего с ужасом.

– Ну, чаво оробели, безбожники? – спросил громко казак, разглядывая скопцов сквозь густые, шапками нависающие над глазами брови. – Мы зла вам не жалаем и чинить таковова не станем. Вы ужо и без тово наказаны, сами себя искалечив. Но вот зрить вас и терпеть радом не хотим! – подчеркнул он внушительно. – Щас собирайтеся и выметайтеся. На дворе – сани. На них и полезайте!

– И што? – спросил Ивашка, протискиваясь вперед. – До утра обождать невтерпеж было? Вы сами-то зрите, эдака погода на дворе? Да в такую пургу хозяин собаку на улицу не выгонит.

– А ты мне на жалость-то не дави, – грозно сдвинул брови к переносице казак. – Мы тя уж не единожды упреждали, штоб подобру-поздорову из станицы убиралися. Теперя не взыщите! Живо в путь! Довезем до Саракташа зараз, а тама сами как знаете!

Высказав все, с чем пожаловал, казак вышел из избы, оставив скопцов наедине со своими страхами и сомнениями.

– Што делать будем, голуби вы мое? – обратился Сафронов к своим последователям. – Видать, не отстанут оне от нас, коли уходить воспротивимся?

– Сожгут и нас, и избы, – вздохнул кто-то. – Казаки – оне не приемлют веры нашенской! Как токо мы сюды приехали…

– А ну замолчь! – раздраженно рыкнул на говорившего Ивашка. – Все зрим зараз, што нечаво рассусоливать. Раз не прижилися в станице, в город пойдем! Тамма вере нашей чинить препонов нихто не станет, да и с голодухой справляться легшее будет!

А затем все как во сне – пурга, сани на снегу, занесенная дорога, дикая ночная степь… Позади, в покинутой станице, вдруг загорелись большие костры, и скопцам стало ясно, что казаки жгут покинутые ими избы.

Склонив голову на бок, Аверьян наблюдал за бушующей вокруг пургой. Он ни о чем не думал. Рядом с ним, на санях тихо стонала и плакала оскопленная Анна. Ему нечего было сказать ей в утешение. В голове вихрем пронеслось множество мыслей, но это были совсем не те слова, которые с радостью бы выслушала искалеченная девушка.

Аверьян в годы своего отрочества не переживал особых трудностей, выпадающих обычно на долю большинства казачьих детей. Он не знал сомнений в правильности жизненного пути, так как полагал, что живет именно так, как угодно Богу. Женитьба, рождение детей… Все шло как положено, да вот только война в корне изменила всю его жизнь.

Вплоть до мобилизации в армию атамана Дутова Аверьян не переживал ни страха, ни потрясений, ни разочарований. Конечно, назвать его баловнем судьбы было бы опрометчиво. Он с раннего детства привык много работать по хозяйству и вырос достаточно закаленным для самостоятельной жизни. Однако сейчас он потерялся перед лицом настигшего его ужасного испытания и окончательно пал духом. Ему до слез было жалко искалеченную Ивашкой сиротку Аннушку, жившую тихо в их общине. Она готовила еду, стирала, помогала по хозяйству и никогда не высказывала пожелания об оскоплении, а тут…

вернуться

3

Христоверы – хлысты. Одна из форм старого русского сектантства, возникшая во второй половине XVII века в центральных губерниях России среди оброчных крестьян. Основателем её считается костромской крестьянин Даниил Филиппович.

вернуться

4

Удаление яичек («удесных близнят») называли «малой печатью», или «первой чистотой». Поскольку эти повреждения не мешали скопцу вступать в половую связь, основатель секты Кондратий Селиванов решил, что необходимо ампутировать «ключ бездны» – детородный орган. После этой операции на теле оставался овальный шрам – «царская печать». При оскоплении женщин вырезали, вытравливали кислотой или выжигали раскаленной проволокой соски или груди, большие или малые половые губы. Это была так называемая «вторая чистота». Чтобы окончательно заглушить зов плоти, скопцы истязали себя, выжигая на своем теле кресты.

6
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело