Сборник "Чистая фэнтези" - Олди Генри Лайон - Страница 60

— Холодненького бы… водички… Янек, сбегай к колодцу!

— Меня-то откуда знаешь, балбес? — с подозрением осведомился Янош. Но вырываться перестал. Воинственный пыл угас. На щеке парня, обласканной Цвяхом, расплывалось багровое пятно: от скулы до подбородка. Такой себе односторонний стыдливый румянец.

— Вопросы здесь задаем мы! — ответил за охотника Мускулюс, чудом сдерживая хохот. — Ты, кажется, хотел поделиться новостями?

— При этом гаде не буду! — набычился Янош.

— Будешь, молодой человек. Еще как будешь. Этот гад… хм-м… этот славный отрок, — вспомнив манеры лейб-малефактора Нексуса, колдун ехидно покосился на Цвяха, — мой напарник. Судя по итогам, вы с ним квиты. Мастер Леонард, сделайте милость, отпустите юного нахала. Иначе ему будет трудно каяться.

Швеллер разжал медвежьи объятия. Показал парню огромный кулак: смотри, мол, у меня! Второй стул отчаянно заскрипел под кожемякой. Янош вздохнул полной грудью, как перед броском с кручи в реку. Парень изменился: собранный, жесткий. Деловито пригладил волосы, одернул рубаху. Во взгляде больше не таилось панического ужаса. Словно явился на доклад с важным сообщением.

— Я ее встретил дней десять назад. В лесу.

Он бежал не из дома. От жалости и сочувствия бежал он.

Рай, похожий на ад. С детства, с того дня, когда взрослые дураки выдумали себе особенность маленького, самого обычного Янека. Заискивающий, влажный взгляд отца. Бодряческие шуточки дяди Фарта. Умиление прислуги: так радуются проказам слабоумного. Терпение отцовских коллег. Равнодушная покорность, с которой они выслушивали больного мальчика. Восторг друзей с возрастом оборачивался зевотой. Скука пятнала лица вчерашних товарищей по играм. И самое ужасное: клятва отца и дяди Фарта. Они думали, Янек — дитя. Думали, он ничего не понимает. Не видит, как клятва сжигает обоих день за днем, год за годом. Взрослые, любимые дураки.

Больше всего на свете Янош Кручек боялся, что близкие ему люди однажды добьются успеха.

Вылечат.

Выжгут каленым железом сердцевину, оставив дерево сохнуть на косогоре.

Учитель, скрытый в парнишке, учил не только сверстников или случайных встречных. Этот учитель-невидимка мало-помалу перекраивал Кручека-младшего на свой лад. Выглядывал из глаз, становящихся в такой момент спокойно-упрямыми. Осаживал сердце в минуты страха. Отводил руку в миг удара — или, напротив, бил без промедления, не по-детски жестоко и точно.

Дороги приняли беглеца, раскрыв пыльные объятья. За месяц до дня рождения, когда ему должно было исполниться четырнадцать, Янош собрал дорожный мешок и покинул столицу. Он понимал, что при возможностях отца отыскать блудного сына — плевое дело. Он понимал, что отец искать не станет. И был благодарен доценту Матиасу за это. Взращенный в достатке, парень легко принял нищету. Взгляды прохожих были лишены жалости. Сверстники дрались или звали к костру, но не сочувствовали. Толстые тетки у ворот домов подавали кусок хлеба или гнали прочь, но не тянули за спиной: «Бедная деточка…» И — никакой клятвы спасти, вылечить, обкорнать по знакомым лекалам.

Он был счастлив.

Дети на улицах легко откликались на призыв к игре. Он знал, как заставить цвести мертвую сливу в зимний день. Он умел вызвать фей, танцуя с крылатыми шалуньями сарабанду. Он превращал замарашек в красавиц, а сопляков — в изящных кавалеров. Фонари-солнца горели в ветвях. Цветные ленты вставали из травы, распускаясь георгинами и розами. Ленты качались змеями, распевая сирвенты и лэ. Тыква делалась каретой, мыши — белыми рысаками, дочери сапожников становились принцессами, засыпая в хрустальном гробу от чужого коварства, и спешил к ним отважный принц — внук мельника из Гниловражья.

Он видел все это, потому что все было именно так.

Дети видели, потому что верили ему.

Потом детей забирали родители. Подозрительные, любящие, заботливые папы и мамы. Взрослые не верили, если не могли пощупать руками. А объяснения Яноша их смешили или раздражали. Его гнали, и он шел дальше. Смеясь, размахивая руками, пританцовывая. Он знал силу своих чар, не огорчаясь общей слепоте. Он видел, как за его спиной феи тают розовым дымком, цветы сливы — голубоватым, тыква-карета — мареновым, и разноцветный дым струится к небу. Впитывается без остатка. Ну и славно.

Он — учитель. Учитель умеет не только учить, но и уходить вовремя.

Увы, червь подтачивал сердцевину, спасенную от клятвы двух магов. Янош плохо понимал, кого ищет и зачем. Но червь гнал его в дорогу, даже если сердобольная старушка звала остаться молоденького, славного, но — беда-то какая! — слегка тронутого бродягу. Старушка готова была долгими зимними вечерами делать вид, что учится, скрашивая тоску одиночества. Живая душа под боком, и ладно. Старушка плакала, когда он уходил.

За спиной Яноша над домом доброй женщины таял разноцветный дым.

Радуга кормила небо.

В начале четвертого года странствий Кручек-младший встретил берегиню. Ту, которая бережет. Лето царило в Филькином бору. Пряное, гулящее лето, чьей вольнице — день да ночь, осень на порог. А на поляне, укрытой зарослями ежевельника, гвоздем, вбитым в дорогу беглеца, стояла девочка с лицом взрослой куклы. По сей день Янош не знал: разговаривали они, юный шмаг и берегиня или все случилось каким-то иным образом. Вроде бы слова цеплялись за слова. Вопрос — за ответ, обещание — за уговор. Я помогу тебе, сказала берегиня. Или промолчала, что не имело особого значения. Ты найдешь ученика. Настоящего. Где, спросил Янош. Берегиня указала крошечной рукой за реку. Здесь, в Ятрице. Иди и найди. А потом вспомни, что обещал мне.

С тех пор Яношу иногда казалось, что маленькая берегиня сидит у него в голове, словно на поляне в чаще. Поглядывает, послушивает, указывает. Парень не помнил, обещал ли он девочке с лакированным личиком место в своей голове. Наверное, обещал. В обмен на исполнение заветного желания. Это вообще был очень странный разговор, хотя и с далеко идущими последствиями.

Последствия, они всегда идут далеко.

До конца.

Встреча с Леонардом Швеллером была подарком судьбы. Впервые в жизни Янош Кручек понял, кого он искал все эти годы. То, что ученик годился учителю едва ли не в деды, не имело особой важности. При чем здесь возраст, если оба родились шмагами, созданными для настоящих чудес? Настоящее ведь не пощупать, не приспособить к обыденным нуждам. Не объяснить любопытному, почему так, а не иначе. Любопытный станет ругаться или жалеть. Ну его. В свободное время парень играл с местными ребятишками. Обучал чуду, щедро колдуя для сорванцов и не обижаясь, когда детвора оставалась слепа или глуха к его чарам. Каждому — свое. В чашке тоже не всякий увидит изгиб арфы или изящество облака над крышами. Ну и что? Чашка от этого хуже не станет, хоть чаю туда налей, хоть воды из реки.

Через три дня после знакомства со Швеллером берегиня велела Яношу спасти ребенка. Кулачком ударив изнутри, указала на дочку архивариуса. Парень готов был поклясться, что видит собственными глазами, какая злая смерть ждет девчушку, если он откажется исполнять уговор с берегиней. А может, боялся потерять ученика. Лесное Дитя дало одной рукой, значит, другой и отнять в силах. Чувствуя себя не то героем-спасителем, не то вором-детокрадом, назавтра Янош увел Искру Гонзалку к реке, где уже ждала берегиня. Еще четыре дня трясся осиновым листом. Старался не показывать вида, не откликался на требования берегини спасти других указанных ею детей. Когда маленькая Искра вернулась домой целой и невредимой, парня отпустила тревога. Он поверил. И спокойно свел со двора Тиля, внука своего ученика, — увел дважды, потому что в первый раз дело сорвалось из-за ятричанских забияк.

Потом была драка с пращниками.

Янош, возбужденный схваткой, изумился, встретив берегиню вне леса. И испугался: раньше она никогда не пылала таким гневом. Девочка-кукла напоминала голодную волчицу, отбившуюся от стаи. Она требовала спасать, спасать, спасать!.. Крылась в ее поведении гнильца, сходная со страстью курильщика стрем-грибницы. Огонь, требующий все большего расхода топлива. Парень ощутил: трясина засосала ноги, подбираясь к крестцу, оставляя лишь видимость свободы.