Большая игра - Гулев Димитр - Страница 7
- Предыдущая
- 7/36
- Следующая
Обойти дом Андро, никому ничего не объясняя, сразу направиться к пустырю — тоже как-то глупо. В то же время, хотя он знал, что Лина сейчас в школе и ему все равно ее не встретить, а может быть, именно поэтому не заходить к Андро было так заманчиво, сладостно-мучительно, что Крум поддался охватившему его настроению.
Обычно Лина возвращалась позднее, и Крум чувствовал ее приближение, еще не успев увидеть. Всем казалось, что он всецело поглощен игрой с друзьями, а Крум почти не сводил глаз с горбатого мостика. И вдруг его охватывало какое-то странное волнение. Появлялась тонкая фигурка Лины, обхватившей обеими руками сумку. Крум мгновенно преображался. Вот он — притворно сосредоточенный, взволнованный, оживленный… А все его существо — глаза, уши, колотившееся сердце — устремлялось навстречу девочке, которая медленно приближалась по тротуару.
Никто не кричал: «Лина идет из школы!» На улице и на пустыре тоже все было по-прежнему. Андро, например, даже не замечал появления сестры, а Круму в эти мгновения казалось, что все на свете переворачивается: внутри у него что-то кричало, рвалось, ликовало. И новый день, в сущности, начинался для него только сейчас.
Он и сам не понимал, что с ним происходит. Впрочем, Крум не очень-то задумывался над тем, что почему-то так волновало его. Так было до того вечера, как Крум увидел Лину с незнакомым парнем. Крум с мальчиками, как обычно, был в тот час на пустыре. Лина прошла мимо, даже не взглянув на недавних своих приятелей. Андро тоже было не до сестры. А у Крума все внутри похолодело, как будто он вдруг оглох, или нырнул в морскую пучину, или, наоборот, стремительно поднялся ввысь на самолете. И долго еще, пока Лина и незнакомый парень не скрылись за углом, он все проваливался куда-то, а потом вдруг ясно осознал: вчерашнее, привычное исчезло. Так Крум вступил в пору возмужания, но возмужания безрадостного, когда понимаешь, что ты уже не тот прежний и никогда не вернется беззаботность, в которой ты пребывал до вчерашнего дня и с которой еще не расстались твои друзья.
За спиной Крума послышался знакомый звонок, скрип-нули педали, мягко зашипели шины, и, не поворачивая головы, Крум узнал Яни. Больше никто не умел подъезжать так незаметно, неожиданно, и никто другой не произносил Крумово прозвище так: «Боцка», нечто среднее между «т» и «ц». Крум, Яни и все их приятели учились вместе с первого класса, хорошо знали друг друга, и давно уж никто не обращал внимания на то, как произносит Яни некоторые слова, когда он волнуется. Учителя тоже привыкли к этому. Это было нечто свойственное только ему, как и красный пионерский галстук, который он не снимал никогда.
— На пустырь, да? — спросил Яни, поравнявшись с Крумом.
Подражая Круму, он купил велосипед тоже оранжевого цвета. Велосипед у Яни всегда сверкал чистотой. Над крылом приделана фара, и сумка с инструментами находится под сиденьем, а не в багажнике — все как у Крума. Единственная разница — сине-белый греческий флажок, который Яни прилепил к раме, там, где у Крума пестрела яркая фабричная марка «Балкан».
— На пустырь!
— Ребята уже играют?
— Играют, — подтвердил Крум.
Яни искоса взглянул на приятеля.
Они ездили на велосипедах одинаково медленно, немного даже лениво, время от времени почти замирали на месте, не поворачивая руль для равновесия, соблюдая дистанцию, оба высокие, сдержанные, молчаливые. Только Крум был более светлым, не светлоглазым, а именно светлым, а Яни — типичный южанин, смуглый, со своеобразным овалом лица, прямым носом и густыми вьющимися волосами.
Сильный не по годам, замкнутый, Яни был загадочно молчалив, и мальчики не знали, что это — стеснительность или вообще таков у Яни характер, но впечатление о недоступности Яни еще более усиливалось. Яни открывался только в обществе Крума. Ему единственному отдавал он свою молчаливую, но верную и неизменную дружбу, и все знали: что бы ни случилось с Крумом, попади он вдруг в беду, рядом обязательно окажется Яни. Сначала его называли Грек, и только Крум упорно звал друга Яни, только Яни. Постепенно приятели, а скоро и весь класс привыкли к необычному, звонкому и краткому имени своего одноклассника.
Много лет назад, когда они пришли в первый класс, учительница Николова стала вызывать их по списку в журнале и спрашивать, где кто родился, кем работают родители, а сама внимательно поглядывала на каждого. Яни, помнится, так ответил на ее вопросы: «Родился в Софии, в Болгарии, но мы из Эллады, из города Лариса, а отец работает на заводе электрокаров».
В классе засмеялись — первый общий ребячий смех, который тут же сдружил их, и, вчера еще незнакомые, мальчики и девочки сразу почувствовали себя сплоченнее. Так же будут они смеяться вместе и во втором, и в третьем, и в старших классах и так же умолкать под спокойным и усталым взглядом учительницы.
Но тогда смех еще не успел замереть, как Иванчо встал из-за парты и крикнул: «Скажи: „Спас!“» — «Спас!» — не поняв, в чем дело, отчетливо повторил Яни, мягко произнося звук «с».
Класс снова залился смехом.
Учительница, терпеливо выждав, пока они успокоятся, тепло произнесла: «Садись, Яни!»
Яни сел. Он сел рядом с Крумом — совсем случайно, просто, входя в класс, они оказались рядом: светленький, аккуратный Крум и смуглый, черноглазый Яни. С тех самых пор уже столько школьных лет, каникул, зим и весен они неразлучны…
Удары мяча, голоса Спаса и Иванчо слышались все отчетливее.
— Что ты лупишь изо всех сил? — доносился усталый голос Иванчо.
— Сейчас опять повалит забор, — заметил Яни, медленно вращая педали велосипеда.
На мгновение все затихло. Потом, прежде чем Крум и Яни успели понять, что произошло, с пустыря донесся глухой удар, сопровождаемый сухим треском и криком Иванчо, одновременно ликующим и унылым:
— Попал!
Крум и Яни быстрее заработали ногами. Через минуту перед ними открылся пустырь с темным забором в глубине. Спас и Иванчо повернули головы, несколько мальчиков поменьше тоже перестали играть в мяч и уставились на забор.
Толстая доска вылетела почти под прямым углом, в образовавшейся щели застрял новый футбольный мяч Спаса — из кусочков светлой и черной кожи.
— Ну, все, забору конец, — оценил положение Яни. — Потрясающий у него удар!
Несмотря на все старания отца Иванчо, забор здорово был расшатан, и при каждой попытке вытащить застрявший мяч доски ходили ходуном.
— Подожди! — остановил Спаса Иванчо. — Подожди, так ты совсем забор повалишь.
С необыкновенной при его полноте ловкостью Иванчо перепрыгнул через забор. Отошел в сторону. Поднял сжатую в кулак правую руку. Нацелился. Напрягся и, молниеносно опустив руку, толкнул мяч плечом. Мяч вылетел на пустырь. Но зато теперь в дыре между досками застрял сам Иванчо.
— Пропади ты пропадом! — рассвирепел он, пытаясь вылезти.
Потом, убедившись в тщетности своих усилий, подался вперед, резко наклонился и, с треском выломав еще две соседних доски, выбрался.
Крум и Яни, облокотившись на велосипеды, молча наблюдали за происходящим.
— Ну, вот и все! Готово! — удивленно проговорил Иванчо, с невинным видом разглядывая доски, точно сломал их кто-то другой. — Вот уж теперь отец расшумится!
То, что отец Иванчо станет ворчать и в ближайшую субботу снова примется чинить забор, было настолько в порядке вещей, что мальчики снова принялись за игру, а Спас взял мяч. Он то ловко подбрасывал его ногой, то отбивал головой.
— Ну, вы идете? — спросил он Крума и Яни, не отрывая глаз от мяча.
Крум обернулся к Яни:
— Тебе хочется погонять мяч?
Яни безучастно пожал плечами. Он во всем следовал Круму и сейчас, как обычно, ждал, что тот решит. Конечно, можно и мяч погонять. А велосипеды оставить в стороне, у стены, чтобы какой-нибудь нечаянный удар не попортил спицы.
Но Круму играть не хотелось. Он все еще не мог отделаться от своих мыслей, все ощущал во рту сладкий и липкий запах айвового варенья. Смутное беспокойство и волнение не покидало его, а потому ему не сиделось на месте. А что может быть в таком случае проще, если у тебя есть велосипед? Знай себе крути педали. Монотонно шуршат шины, проносятся мимо машины, сверкает во всем своем осеннем великолепии заходящее солнце, а рядом молча крутит педали Яни и, как это бывает только у настоящих друзей, не стесняет его ни своим молчанием, ни говорливостью.
- Предыдущая
- 7/36
- Следующая
