Русская деревня. Быт и нравы - Бердинских Виктор Арсентьевич - Страница 2

Возвращаясь к достоинствам устных источников, отметим прежде всего их демократизм. Действительно, на их основе можно писать историю «простецов» — народа, а не правителей и государства. История снизу — это история личной, а также частной — приватной жизни людей.

Запись на магнитофон обеспечивает высокую степень достоверности свидетельств очевидцев. А кроме того, в устных рассказах людей есть элементы уникальности — неповторимости личной судьбы человека, чего никогда не найдешь в официальных документах.

Именно поэтому такой резонанс вызвали публикация мемуаров Н. С. Хрущева, наговоренных на пленку, а также выход документального труда А. Солженицына «Архипелаг Гулаг» (1973).

Таким образом, словесно-речевой способ информации о прошлом вернулся в обиход историка. Мы вновь вспомнили, что народная история всегда была устной, а официальная— это письменная история.

Основные фундаментальные работы (по устной истории — oral history) опубликованы за рубежом (прежде всего в США и Англии) и на русский язык не переводились. Это книги Яна Вансины (США) «Традиция как история» (Мэдисон, 1985); Пола Томпсона (Англия) «Голос прошлого» (Оксфорд, 1988); Филиппа Жутара (Франция) «Голоса из прошлого» (Париж, 1983). Историю устной истории позволит проследить антология «Устная история» (США, Нэшвилл, 1984).

Устная история — это и метод научного познания, и историческое исследование. В широком понимании слова устная история — это любое научное произведение, где первоначальная информация о прошлом облечена в вербальную форму. Собственно устная история (в узком смысле) — это история современности на основе воспоминаний участников и свидетелей событий, записанных интервьюером.

В условиях России XX века устная история — это и история многих бесписьменных в XIX веке народов. Мы должны учитывать, что в основе устной традиции лежит смесь подлинной реальности и вымысла — очень своеобразного мифотворчества, присущего человеку (в той или иной мере) в любую эпоху.

И в нашей стране пришло осознание того, что живая коллективная память народа — это национальное богатство. И хотя бы прикоснуться к этому богатству нашим ученым-историкам также необходимо. В 1989 году в Советском Союзе на первой конференции в Кирове (Вятке) из трех десятков молодых энтузиастов-историков была создана Ассоциация устной истории России. Затем заработали небольшие центры и лаборатории устной истории в Москве (РГГУ — Д. Н. Хубова, автор первой кандидатской диссертации по опыту устной истории в Западной Европе), Калининградском университете (Ю. В. Костяшов), Алтайском пединституте (М. А. Демин и Т. В. Щеглова), Симферопольском университете (Д. П. Урсу).

Очень велик был интерес к устной истории (могу судить по общению на трех первых конференциях по устной истории) у молодых исследователей Поволжья. Небольшие сборники материалов первых российских конференций вышли в начале 1990-х годов в Кирове (Вятке), Калининграде, Барнауле[6]. Автор этих строк обобщил начальный опыт работы устных историков России в небольшой статье[7].

Но мы должны представлять, что писатели и краеведы в России XX века нередко соприкасались с устной историей, сами того не осознавая. Книги С. Федорченко, Д. Гранина, С. Алексиевич, выполненные в документально-публицистической манере, основаны на живых устных рассказах людей, переживших те или иные события, заинтересовавшие писателя-исследователя[8].

В минувшем XX веке устная история была дочерью НТР. Но в России интерес к ней гораздо больший, чем на Западе. Вызвано это следующими обстоятельствами. В любом тоталитарном обществе — две правды: официальная и неофициальная (потаенная). Объем неофициальной правды в нашем жестко зашоренном обществе был исключительно велик. К тому же очень велик был объем слегка приукрашенных, полуправдивых и полностью фальсифицированных документов. Не случайно таким буйным цветом расцвел интеллигентский фольклор (в сущности — нонсенс, ведь интеллигенция всегда все записывала), на котором и построены оригинальные книги Ю. Б. Борева[9].

Наши архивы загромождены колоссальным объемом бесцветных, ничего не значащих бумаг, а по-настоящему исторические решения часто не документировались.

Мы также отчетливо осознаем — в России 1970-1990-х годов произошел не просто естественный уход поколений, родившихся в 1900—1920-е годы. С этими людьми в прошлое ушла целая тысячелетняя эпоха народной жизни — комплекс традиций и повседневный уклад, создававшийся у нас столетиями.

Резкий слом материальной и духовной (прежде всего национальной русской) культуры, проведенный в 1930—1950-е годы, поставил под сомнение культурные ценности традиционного крестьянского общества. Сформировалось негативное отношение к народной культуре прошлых столетий как к чему-то допотопному и давно отжившему. Между тем это была живая структура, державшая национальное самосознание общества на своих плечах.

Поколения, выросшие начиная с 1930-х годов (начало глобальной индустриальной унификации России), уже не восприняли и не передали дальше существенные культурные ценности традиционного общества. Произошел разрыв в цепи поколений — в чем-то, может быть, и неизбежный, но проведенный «мужикоборцем» Сталиным чрезвычайно грубо, жестоко и варварскими методами.

Урбанизация и индустриализация страны, роль донора по отношению к национальным окраинам, гибель наиболее творчески активной части населения России в годы сталинских репрессий и Великой Отечественной войны — все это привело к полному разорению российской деревни и уничтожению российского крестьянства — самого массового творца-созидателя великой русской культуры. Такие же процессы шли в татарской, марийской, чувашской деревне… Ведь узкая рафинированная профессиональная культура высших слоев населения страны в прошлом заранее предполагала, что творцами произведений искусства является небольшая группа профессионалов, а остальная часть общества — пассивные потребители.

Ничего не изменилось и в современном массовом обществе. Узкая группа производителей — и огромная духовно оскопленная пассивная масса потребителей. Из культуры основной части общества полностью ушел элемент созидания, активное начало. Между тем только оно способно создать творческую личность.

А вот в крестьянской культуре восприятие и созидание были неразрывно слиты. Не только слушать — но и петь, не только смотреть — но и играть, плясать, вышивать, плести…[10]

Лишение человека активно-созидательной функции творца в современном индустриальном обществе — наиболее тяжелая гуманитарная потеря человечества в XIX–XX веках.

Представленные здесь рассказы-воспоминания очень типичны. Записи интервью-рассказов крестьян-старожилов собирались в 1980—1990-е годы самим автором и проинструктированными им студентами города Кирова (Вятки) по созданным автором программам и опросникам. Всего собрано более тысячи записей. Опросы проводились в основном в Кировской области, но имеются записи рассказов крестьян — жителей других областей России. Многие рассказы отличаются высоким уровнем доверительности, так как опросы проводились внуками и внучками старожилов.

Что же замечательного есть в этих рассказах? Прослушав более тысячи интервью, хочу отметить следующее. Во-первых, мы сегодня выслушиваем людей, доживших до наших дней. Это — серьезный ограничитель достоверности. Они перенесли неслыханные муки и тяготы, пережили такие бури, которых с избытком хватило бы на несколько веков тихого, бескризисного эволюционного развития. Не может не поражать загадка невероятной устойчивости нравственной основы, крепости духа тех поколений. Очевидно, дело здесь в цельности, нерасчлененности народного самосознания той эпохи.

Второе. Сегодняшние 70—80-летние деревенские старики и старухи унесут с собой живой русский язык — эту живородящую основу великой русской литературы XIX века. Сменяющие их поколения как в городе, так и на селе говорят совершенно по-другому. Ладовость, сказовость, поэтичность строя народной речи в этих рассказах удивительны.