Микробы хорошие и плохие. Наше здоровье и выживание в мире бактерий. - Сакс Джессика Снайдер - Страница 45

В результате животноводам пришлось обратиться к набору антибиотиков второго ряда, считавшихся неподходящими для людей из-за их предполагаемой токсичности или плохой усвояемости. Важнейшими из них были гликопептиды — семейство антибиотиков, к которому относится ванкомицин. В то время мало кто мог себе представить, что уже в ближайшие десятилетия антибиотики этого класса станут последней надеждой больниц перед лицом ширящейся эпидемии инфекций, устойчивых к метициллину. В конце восьмидесятых, когда европейские врачи впервые прибегли к ванкомицину, они были неприятно поражены тем, что устойчивость к этому антибиотику была уже широко распространена в микрофлоре у человека. Последующие исследования показали: в микрофлоре миллионов европейцев присутствуют штаммы VRE, несущие гены устойчивости к ванкомицину, почти идентичные выделяемым из кишечных бактерий кур и свиней, выращенных на авопарцине — еще одном антибиотике из класса гликопептидов и химическом близнеце ванкомицина.

Хотя ни один свидетель и не наблюдал своими глазами передачу генов устойчивости от сельскохозяйственных животных к людям, на это отчетливо указывали все данные. При этом в США и Канаде, где фермеры не использовали авопарцин (в их распоряжении была масса других антибиотиков), VRE у людей оставался редкостью, если вообще встречался за пределами больничных стен. Особый интерес у микробиологов вызвало то, что разновидности VRE, обитавшие в организме европейцев, явственно отличались от разновидностей, обитавших в организмах сельскохозяйственных животных, которыми они питались. Однако их гены устойчивости оказались почти идентичны. Иными словами, кишечные бактерии животных не заражали людей, а лишь передавали человеческой микрофлоре свои гены, проходя через кишечник человека.

В Дании, первой европейской стране, где авопарцин запретили (в 1995 году), было отмечено незамедлительное падение встречаемости устойчивых к ванкомицину бактерий у домашней птицы, хотя на их встречаемости у свиней эта мера никак не сказалась. Но у свиных кишечных бактерий гены устойчивости к ванкомицину соседствовали с генами устойчивости к другому антибиотику — тилоину. Когда же датское правительство добавило и тилозин список антибиотиков, которые запрещено использовать для стимуляции роста, это вызвало желаемое падение устойчивости к ванкомицину и у бактерий, загрязняющих свинину. В 1996 году примеру Дании последовали Германия, Бельгия и Нидерланды. Клинические исследования, проведенные за следующие пять лет, показали, что суммарная встречаемость VRE у европейцев сократилась вдвое, с 12 % до 6 %, но так и не достигла уровня, предшествовавшего периоду использования авопарцина.

В 1999 году Европейский союз потребовал полностью прекратить использование антибиотиков для стимуляции роста сельскохозяйственных животных, наложив на них запрет, постепенно введенный в действие в течение следующих семи лет. Что же послужило поводом для столь радикальней меры? В 1999 году немецкие исследователи проверяли эффективность синерцида — многообещающего нового антибиотика для лечения инфекций, вызываемых VRE. Они сразу же обнаружили, что как у пациентов, так и у здоровых испытуемых часто встречались микроорганизмы, устойчивые к новому антибиотику. Как и ванкомицин, синерцид был еще одним представителем класса антибиотиков (стрептограминов), редко используемого для лечения и профилактики заболеваний людей, но популярных среди животноводов как средство для стимуляции роста сельскохозяйственных животных.

В тот же год в Соединенных Штатах ученые из ЦКЗ выявили устойчивость к синерциду почти у 90 % энтерококков, которые загрязняют поступающую в продажу курятину, и у 12 % энтерококков, выделенных из организмов здоровых испытуемых. Исследователи предупреждали, что если начать использовать этот антибиотик для лечения людей, данный показатель быстро достигнет уровня, отмеченного у животных. Подтверждая прогноз, в 2006 году исследователи из Министерства здравоохранения штата Миннесота сообщили об устойчивости к синерциду 40 % энтерококков выделенных у людей, которые имели дело с сырым мясом птицы или просто потребляли большое количество курятины. При этом у контрольной группы из 65 вегетарианцев им вообще не удалось обнаружить устойчивых к синерциду энтерококков.

Сегодня в ведомствах Канады и США, связанных со здравоохранением и сельским хозяйством, по-прежнему идет борьба за то, чтобы наложить на использование сельскохозяйственных антибиотиков ограничения, которые отражали бы какой-то компромисс между интересами экономики и общественной безопасности. Некоторые люди предупреждают, что североамериканскому животноводству с его упором на крупные специализированные хозяйства и невысокой рентабельностью продаж будет намного сложнее подстроиться под любые запреты на ускоряющие рост антибиотики, чем европейскому, в среднем представленному фермами меньшего размера. Кроме того, объединения, отстаивающие интересы животноводов, не преминули обратить внимание на случаи, когда европейский запрет на добавление антибиотиков в малых дозах в корм здоровым животным приводил к повышению частоты инфекций, требующих лечения более высокими дозами, что могло даже увеличивать общий объем антибиотиков, потребляемых сельскохозяйственными животными.

Антибиотики по своей природе несут в себе семена собственного краха, предупреждает Стюарт Ливи в книге “Парадокс антибиотиков” — его манифесте, посвященном опасностям, связанным с неправильным и чрезмерным использования антибиотиков. На момент выхода этой книги в средах массовой информации уже сложился образ Ливи как классического пророка-пессимиста, запомнившегося телезрителям по выступлениям в новостях своими усами и чертами лица, напоминающими Граучо Маркса, а также пестрыми галстуками-бабочками. Его предостережения уже начали сбываться: от устойчивых к антибиотикам бактерий теперь ежегодно гибнут десятки тысяч американцев, и это в стране, где выбор антибиотиков для спасения жизни человека ни в коей мере не определяется их стоимостью. Ливи доказывает, что хотя осмотрительное использование и продлит эффективность антибиотиков, эти препараты дают нам в лучшем случае лишь временное решение вековой проблемы инфекционных заболеваний.

2000 г. до н. э. — “Вот, поешь этих кореньев”. 1000 г. н. э. — “Эти коренья для язычников. Вот, прочти эту молитву”.

1850 г. — “Эта молитва — суеверие. Вот, выпей это снадобье”.

1920 г. — “Это снадобье — шарлатанство. Вот, прими эту таблетку”.

1945 г. — “Эта таблетка — слабое средство. Вот, прими этот пенициллин”.

1955 г — “Упс… микробы стали устойчивыми. Вот, прими этот тетрациклин”.

1957–2007 гг. — Еще 42 раза “упс… “Вот, прими этот более сильный антибиотик”.

20?. — “Микробы победили! Вот, поешь этих кореньев”.

Аноним

Двадцатисемилетний Валентин Келлер, невысокий, худощавый портной из штата Огайо, выписался из госпиталя в разгар Гражданской войны, прослужив в армии северян чуть больше года. “Не может ходить без костылей, но и с костылями испытывает сильную боль”, - писал выписывавший его врач, отметив также приглушенные звуки дыхания, что свидетельствовало, вероятно, о плеврите, то есть скоплении жидкости вокруг легких. Как и многие его братья по оружию, он стал инвалидом не от пули или штыка, а из-за инфекционного заболевания. Келлер страдал постоянными болями и умер в сорок один год от “водянки”, или застойной сердечной недостаточности, вероятно связанной с перенесенным в детстве брюшным тифом или острой ревматической лихорадкой.

Изучая проблемы, вызванные нашей войной с микробами, мы рискуем поддаться ложному впечатлению, будто людям жилось лучше в те столетия, когда повышение уровня санитарии и внедрение антибиотиков еще не разрушили наши “естественные” взаимоотношения с микробами Активисты современного движения против прививок исходят именно из этого, когда доказывают, что, избавляя наших детей от таких некогда обычных недугов, как корь, свинка и ветрянка, мы делаем их уязвимее для болезней, чем были их предки, отличавшиеся более крепким здоровьем. Даже профессиональным медикам доводилось задаваться вопросом, не принесла ли современная медицина качество жизни в жертву ее количеству, то есть продолжительности, одарив нас не “золотыми годами”, а годами, омраченными слабым здоровьем. В восьмидесятых и девяностых годах страхи по поводу финансового бремени, которое ляжет в результате подобных процессов на общество, вызвали появление массы экономических исследований по этим вопросам.