В нашем классе - Дик Иосиф Иванович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/28
• Следующая

— Гм! Трудный примерчик, — сокрушенно покачал головой Горшков. — Из «Бориса Годунова». Это всё так взрослые говорят: «учись», «учись», а сами, если разобраться, наверно еще хуже нас учились.

— Уж если говорить начистоту, я тоже сорви-голова был, — вдруг весело хлопнул себя по коленке Савелий Яковлевич. — Выгнали меня из школы за двойки, а отец — меня пороть. «Я за твое ученье деньги платил, свой пот проливал, а ты, кровопиец проклятый, разор семье нанес!» Он порет, а я думаю: «Без школы проживу». Такая блажь вошла в голову. Думал, что проживу, а потом гляжу — дело туго идет. Был я сторожем, потом извозчиком, затем банщиком — купцов, значит, до революции мыл. В общем, на всех лакейских должностях побывал. Вот я сижу иной раз — уже сейчас, значит — и думаю: «А будь у меня различные формулы в голове, кем бы я тогда стал? Кто знает, может, академиком или генералом…»

— Это не обязательно, что все плохие ученики будут несчастными. Толстой тоже неважно учился, — сказал Горшков.

— Ты, Горшков, трудный тип! — рассердился Димка. — Савелий Яковлевич правильно говорит, и тут все ясно. Мой отец тоже всегда жалел, что не закончил образования. Ему трудно было, он и у знакомых спал, пока комнату в Москве получил, а все-таки учился. И окончил бы институт, если бы я ему не помешал…

— А как ты ему помешал?

— На свет родился. Ему деньги на меня пришлось зарабатывать да еще старикам-родителям помогать…

К концу репетиции ребята уже сыгрались окончательно. Кроме песни «Светит месяц», они исполнили «Широка страна моя родная» и «Вдоль по улице метелица метет», которую предложил Савелий Яковлевич, сказав, что от этой песни у него ползут приятные мурашки по коже, такая она широкая и раздольная.

Перед уходом ребят Димка показал радиоприемник, который стоял на подоконнике.

— Уже готов, — не без гордости сказал он и щелчком смахнул какую-то проволочку с футляра.

— Ну-ка, включи, — заинтересовавшись, попросил Горшков.

— Он сейчас работать не будет. Его отрегулировать надо.

— А ты его все равно включи, — сказал Валя Сидоров. — Пусть хоть ребята посмотрят, как лампочки горят.

— Они-то горят хорошо…

Димка всунул вилку от приемника в штепсель и полез в ящик исправлять сетевой шнур, который он замкнул на панели переключения. И тут Димка заметил, — как он раньше не догадался! — что тот провод, который должен быть припаян к трансформатору, соединяется совсем с другой деталью.

— Подождите, ребята, — обрадовался Димка, — сейчас налажу.

Он быстро нагрел паяльник и переставил провод. Вдруг на волновой шкале вспыхнул зеленый глазок, и приемник загудел.

— Дышит! — закричал Димка. — Дышит!

И впрямь, глядя на темный сектор зеленого глазка, который то суживался, то расширялся, можно было сказать, что приемник дышит. Его слабое гуденье переходило в сильное, затем затухало и снова нарастало.

Ребята, сгрудившись возле подоконника, молча следили за товарищем. Димка уже крутил ручку настройки. В приемнике, казалось, неистовствовали сверхъестественные силы. Он оглушительно вопил, улюлюкал, а то вдруг так трещал, что ребята затыкали уши. Но для Димки эти звуки были самыми приятными. Он знал, что приемник уже живет, и это главное, а помехи можно устранить.

Димка получше воткнул в гнезда уже согревшиеся радиолампы, подкрутил винт в катушке и вдруг ясно услышал, как на одной волне пришла русская и английская речь. Казалось, перебивая друг друга, люди спорили между собой.

Димка поворачивал ручку настройки.

Германская радиостанция транслировала танцевальную музыку. В Бухаресте на русском языке пел хор кантату о мире. Из Болгарии летели слова: «Вдоль по Питерской…» А Венгрия передавала скрипку. Скрипка пела нежно и задумчиво. И Димка почему-то вдруг вздохнул. Нет, Аня, наверно, совсем, совсем не знает, сколько труда потрачено на этот приемник! А если бы не она, он, может быть, и не взялся бы за эту работу.

Димка переключил диапазон, и вот, оглушая всю комнату, радио заговорило на полную мощность:

— Говорит Москва! Московское время двадцать три часа тридцать минут. Передаем последние известия. На заводах, фабриках и в колхозах страны.

— Да-а… — восхищенно прошептал Горшков. — Вот это ты, Димка, здорово смастерил!

Но его никто не услышал, потому что динамик ревел так, будто стоял на улице и передавал последние известия для сотен людей.

Горшков на следующий день подробно рассказал Парамонову о том, как сыгрался Димкин оркестр и кто чего говорил про Парамонова. И, как бы между прочим, он добавил:

— Да, ты знаешь, в это воскресенье Димка со своими уже в женскую школу идет узел оборудовать. Давай пойдем и мы, а?

— Уже одурачили тебя в оркестре? — усмехнулся Юра. — Трында-брында балалайка — и ты уже готов!

— Почему одурачили? Я всегда с тобой был и с тобой останусь. А ведь мы можем и не работать. Они будут работать, а мы не будем. Просто так придем. Может, почудим.

Почудить — это было одно из самых любимых занятий Парамонова. Он приносил в класс кусочки карбида и клал их в чернильницы. Чернила пенились, и по классу шел тяжелый запах ацетилена. Потом он любил во время уроков незаметно привязывать ребят за ремешок к партам. А однажды на киносеансе, когда показывали «Лесозаготовки», Юра повернул специальный переключатель в киноаппарате, и вдруг всё на экране пошло наоборот: спиленные деревья начали подниматься с земли и поляны на глазах зарастали лесом.

— Впрочем, если пойти и почудить — тогда можно, — согласился Юра. — Все равно в выходной нечего делать.

Когда в воскресенье к Димке вместе с Горшковым пришел и Парамонов, Димка дружелюбно поздоровался с ним и даже дал тащить радиоприемник, завернутый в клеенку.

— А-а, блудный сын пришел! — улыбнулся Леня. — К трудовой деятельности потянуло? — и шутя поднес к парамоновскому носу кулак. — Будешь баловаться — во!

Горшков нес в руках одну-единственную граммофонную пластинку, понадобившуюся Димке для пробы патефонного моторчика.

Еще позавчера с девочками было договорено, что в это воскресенье ребята приходят в школу и приступают к оборудованию радиоузла. Вместе с Леней, который был блестящим техническим консультантом, и учителем физики Михаилом Федоровичем, преподававшим в Анином классе, Димка составил план проводки трансляции.

На всех четырех этажах будет стоять по одному мощному динамику, и еще один динамик нужен в физкультурный зал, где всегда проходят школьные вечера. А сама радиорубка устраивается в лаборантской кабинета физики. Это самое подходящее помещение.

Ребят в вестибюле встретила Аня. Она была в лыжных брюках и синем свитере; видно, специально оделась для работы. Она повела всех в лаборантскую.

— Михаил Федорович, мальчики пришли, — сказала она, заходя в комнату.

— Проси, проси, — улыбнулся Михаил Федорович. — На лацкане пиджака у него красовался бело-синий ромб с гербом Советского Союза — знак выпускников университета.

В лаборантской было полно девочек. Они галдели, о чем-то спорили, но, увидев мальчиков, разом смолкли и отошли в угол комнаты, к шкафам с приборами.

— Ты что, из десятого класса? — спросил Михаил Федорович у Парамонова, когда смущенные ребята зашли в лаборантскую.

— Нет, из седьмого! — покраснел Юра.

— Здоров!.. А я по усам подумал, что десятиклассник, — сказал Михаил Федорович, и девочки дружно рассмеялись. — В общем, ребята, работать сегодня будем так: на каждую бригаду девочек мы дадим одного бригадира-мальчика, и каждая бригада будет работать на своем этаже. Кто-нибудь возражает?

— Нет! — хором ответили все.

— Прекрасно! Можем начинать. Наша задача — за сегодняшний день радиофицировать школу. Работа не трудная. Главное — протянуть из радиорубки провода по всем этажам.

Михаил Федорович, Леня и Димка остались оборудовать в лаборантской пульт включения, остальные ребята со своими бригадами, захватив по мотку проволоки и по большому динамическому рупору, выкрашенному в серебристый цвет — их купили в магазине, — двинулись по своим участкам.

• Предыдущая
• 14/28
• Следующая