Заклятые пирамиды - Орлов Антон - Страница 14

Сохранилось лишь начало текста, где Айвар-песнопевец с интимной восторженностью превозносил прелести премудрой чародейки. По какому поводу она открыла Врата Хаоса и в чем заключалось предотвращенное великое зло, оставалось только гадать. Кое-кто из исследователей придерживался мнения, что «Врата» – это вычурная фривольная метафора: опус Айвара, до последней запятой эротический, повествует о том, как влюбленный песнопевец добивался благосклонности прекрасной Венусты и наконец получил желаемое.

Суно решил, что, скорее всего, так оно и было. Он бы тоже не прочь добиться благосклонности… Ему хотелось впустить в свою душу весеннее томление, увлечься какой-нибудь хорошенькой и в то же время достойной женщиной. Не просто переспать, а именно увлечься, чтобы их отношения были окутаны романтическим флером.

Как и всякий вышколенный маг Светлейшей Ложи, он умел до определенной степени контролировать свои душевные движения, но в этой потребности не было ничего предосудительного, она заслуживала удовлетворения. Да только здесь и сейчас, на пролегающей через голые поля пустой дороге, ни одной подходящей кандидатуры. Вместо очаровательной спутницы, ласковой, чуть ироничной, по-женски мудрой, снедаемой взаимным томлением, шагает рядом ученик, на которого глаза бы не смотрели, и вопросы из него так и сыплются, как горох из порванного мешка.

– А ту дверь на берегу моря с другой стороны никто не откроет?

– Никто. Коллектив магов запечатал ее так, что никакому демону не под силу сорвать печати и разбить запоры.

– А если вдруг…

Зазевавшись, Дирвен запнулся, упал и рассадил колено, а его пестрый вязаный шарф, купленный в деревне, обмакнулся концом в лужу.

– Не считай чаек в небе, – невозмутимо посоветовал маг.

Они двинулись дальше, мальчишка морщился и прихрамывал. У Суно после экзорцизма не осталось сил, чтобы оказать ему помощь. Ничего, потерпит.

– Это все Рогатая Госпожа, везде ее каверзы, – угрюмо процедил Дирвен.

– Сделай одолжение, не поноси Госпожу Вероятностей. Развилки – не рога, и не ее вина, что ты не смотришь под ноги.

– Из-за нее все случилось, – совсем тихо, но с непримиримым ожесточением пробормотал мальчишка.

– Заблуждаешься. Она ничего не подстраивает, она всего лишь предлагает возможности, а какую из них ты выберешь, зависит от тебя самого.

Миловидное веснушчатое лицо Дирвена стало замкнутым, губы сжались, глаза сердито сощурились.

– В твоем случае проявлением развилки было то, что свидетельницей вашей с мамой ссоры стала девица-осведомитель Крейса Винанглиц, – продолжил маг, не обращая внимания на его насупленный вид. – Но когда ты отвечал на вопросы в суде, Двуликая ничего не нашептывала тебе на ухо, ты сам решал, что скажешь. Подумай об этом.

Юный амулетчик промолчал. Орвехт отметил, что выразительно молчать он умеет. Не иначе, врожденный талант.

«Нечего все валить на Госпожу Вероятностей. Когда ты на суде из-за мелочной обиды покривил душой и подтвердил, что твоя мать не позволяла тебе быть счастливым и заставляла тебя работать с утра до вечера, это, милый мой, было твое собственное предательство, богиня тут ни при чем. Да, тебе тогда едва сровнялось десять лет. Но если ты не поймешь, что сам был кузнецом своих неприятностей, ты будешь раз за разом повторять те же ошибки и в свои нынешние пятнадцать, и в двадцать, и в тридцать. От себя никуда не денешься».

Оскорбленное молчание Дирвена Корица прервалось самым незатейливым образом. Мальчишка уставился вдаль, разинул рот, а потом с опаской вымолвил:

– Учитель, это кто – древний маг или демон?

– Ни то, ни другое, – спокойно отозвался Орвехт, пряча усмешку. – Это лекарь под дланью Тавше спешит на помощь больному либо раненому.

– Жабануться, как быстро бежит!

– Нет, Дирвен, он пока еще не бежит, а всего лишь идет, как мы с тобой. Если он побежит, стороннему наблюдателю покажется, что он мчится со скоростью ветра. Так называемый летящий шаг. Тавше Милосердная даровала эту способность своим избранным служителям, чтобы они вовремя успевали к тем, кто нуждается в помощи.

Вместо того чтобы пронестись мимо, человек в серо-зеленом лекарском одеянии перешел на обычную походку, остановился и поздоровался:

– Доброго пути вам, доброжители!

– И вам доброго пути, доброжительница, – ответил Суно по-молонски, сделав Дирвену знак помалкивать.

– Не знаете ли вы, нет ли поблизости кого-нибудь больного или пострадавшего?

Приятный молодой голос. Лицо перемазано пылью, но видно, что лекарка недурна собой. Ясные серые глаза смотрят решительно и немного тревожно.

– Увы, не знаю. Если вы идете на «зов боли», вы скоро сами найдете своего пациента.

– Пока я не чувствую зова, но мне было сказано, что я должна идти в этом направлении. – В ее глазах усилилась непонятная тревога и как будто проплыла тень растерянности. – У этого юноши что-то болит, но вряд ли меня послали к нему…

– Он разбил колено. Если вы посмотрите, в чем дело, я заплачу вам, во славу Тавше.

Повинуясь жесту мага, Дирвен закатал штанину. Колено распухло, посередине багровел кровоподтек. Изрядно приложился. И ведь не жаловался… Гордый.

Лекарка обработала ушиб мазью из склянки и сделала повязку.

Глядя на ее руки с не слишком тонкими, но изящными и ловкими пальцами, на гладко зачесанные светлые волосы, собранные на затылке в небольшой хвостик, на женственные округлости, Суно ощутил не то чтобы вожделение, а скорее, готовность к нему, приятную истому в крови. Он мог бы увлечься этой девушкой, если бы им было по дороге, но лекарка, закончив с коленом Дирвена, забросила на плечо свою потрепанную сумку и отправилась дальше – напрямик через незасеянное поле, в ту сторону, откуда пришли Орвехт с учеником.

А жаль: если бы можно было сманить ее с собой в Ларвезу, это было бы дело не менее благое, чем вербовка юного амулетчика. В Молоне лекарей, над которыми Тавше простерла свою длань, пруд пруди, зато в Ларвезе такие наперечет. Нравы не располагают: сребролюбивым ларвезийским врачевателям недостает милосердия и самоотверженности. Если бы девушка не спешила по своим делам, если бы согласилась отправиться вместе с ними в чужую страну и проявила интерес к романтически настроенному магу не первой молодости… Но что толку грустить по облаку, уплывшему за горизонт?

– Учитель, а древний маг, если бы какой-нибудь вдруг вернулся, смог бы совсем убить Шуппи-Труппи? – снова принялся за свое Дирвен.

– Убить – не смог бы. Ты же сам видел, внушительный коллектив опытных экзорцистов, которым кое-что подсказала Светлейшая Ложа, сумел всего лишь выдворить Шуппи-Труппи за грань нашей реальности. Убить эту тварь никому не под силу, даже если сотня магов соберется вместе. Перестарались молонские коллеги… Одиночка тем более ничего не смог бы сделать. Легенды безмерно раздувают могущество древних, но следует помнить о том, что это сплошная гиперболизация.

– А что такое гиперболизация?

– Литературный прием. Преувеличение чьих-то качеств, чтобы произвести впечатление на читателя или слушателя. Ты ведь уже не маленький, чтобы верить сказкам.

– А в чем перестарались молонские коллеги?

– Гм… Во многом, пожалуй.

Суно засомневался, стоит ли делиться с мальчишкой своей версией, представляющей почтенных магов-доброжителей безответственными маразматиками, которые «навалили посреди двора кучу и не сноровили за собой убрать», как выражаются ларвезийские крестьяне. Вместо дальнейших пояснений он строгим тоном осведомился:

– Кстати, Дирвен, что значит «жабануться»?

– Ну, стать как жаба, когда чему-то сильно-сильно удивляешься и глаза выпучены… Так говорят. А в Ларвезе разве так не говорят?

Суно не успел ответить. Поймав отголосок беззвучного грохота, он содрогнулся от пришедшей вслед за тем ударной волны магического возмущения. С запада. С той стороны, где был совершен экзорцизм.

Дирвен ничего не почувствовал, он ведь амулетчик, а не маг, эти ощущения для него недоступны. Несколько раз моргнув, он с беспокойством в пытливых светло-зеленых глазах уставился на побледневшего учителя.