Шотландия. Автобиография - Фруассар Жан - Страница 35

• Предыдущая
• 35/135
• Следующая

Из Кроя мы двинулись к Куллодену, откуда большинство, как офицеры, так и солдаты, ушли к Инвернессу и в другие места в поисках продовольствия, какового отчаянно не хватало. Принцу с немалыми трудами раздобыли в Куллодене немного хлеба и виски, он немного передохнул после ночного марша — и получил донесение разведки, что враг на подходе; посему тем, кто находился поблизости, приказали вооружиться, а нескольких офицеров отправили в Инвернесс и в соседние поселения, чтобы они отыскали наших фуражиров. Те, кто находился в Куллодене, выдвинулись к пустоши, где к ним присоединились три сотни Фрэзеров, а полковник Кер поехал изучать вражескую диспозицию. Вернувшись, он сообщил принцу и лорду Мюррею, что неприятельская пехота идет тремя колоннами, а конница держится слева, и они способны мгновенно выстроиться в боевой порядок.

Принц приказал построиться двумя линиями, а нашу малочисленную конницу оставил в тылу на флангах, пушки же велел разместить в первой линии, что было нелегко сделать по причине отсутствия лошадей. Времени выдвигаться на позицию, на которой стояли накануне, уже не было, потому расположились на милю западнее, имея на фланге первой линии скалы; вторая линия встала на положенном расстоянии позади. Разведчики осмотрели скалы, которые спускались к реке Нэйрн, и удостоверились, что лазутчиков врага там нет; чтобы оттуда никто не мог угрожать нашему правому флангу, в скалах разместили два батальона, поручив им также наблюдать за перемещениями неприятеля.

Герцог Камберленд построил свой фронт и приблизился на расстояние пушечного выстрела, после чего остановился и стал располагать свои пушки в передней линии, каковая была шире нашей на обоих флангах; конница же по-прежнему держалась слева, лишь небольшой отряд перебрался на правое крыло.

Едва герцог разместил пушки, они открыли пальбу, на которую ответили наши орудия, а принц ездил вдоль линии и подбадривал людей, а затем подыскал себе удобное местечко (там был убит один из его слуг), чтобы наблюдать за ходом сражения, не сомневаясь, что герцог пойдет в атаку, поскольку ветер дул нам в лицо, а с неба сыпал густой снег. Здесь необходимо заметить, что не подошли ни те, кого созвал граф Кромарти, ни Макферсоны, ни те две или три тысячи, которые были с нами вчера. Невзирая на это и на то, что пушки Камберленда выкашивали наши ряды, лорд Джордж Мюррей, который командовал правым крылом, послал полковника Кера к принцу узнать, следует ли начинать наступление, и принц ему разрешил.

Поскольку правое крыло выдвинулось далее левого, полковник Кер поскакал налево и передал приказ герцогу Пертскому, который там командовал, наступать, а сам вдоль линии поехал направо, где находился атакованный неприятелем лорд Мюррей с людьми Атолла… каковые сумели с присущей им отвагой (да и вся линия им не уступала в доблести) прорвать линию Камберленда в нескольких местах и захватить две вражеские пушки. Хотя неприятель окружал их с боков и надвигался спереди, они под непрерывным огнем дошли почти на расстояние штыкового удара, а врага не видели из-за дыма, покуда тот не выстрелил. В начале наступления Кэмпбеллы ухитрились разрушить значительную часть укрепления, которое возвели в скалах, и драгуны герцога пробрались к нам в тыл, а те два батальона, которые поставили вести дозор, ни разу не выстрелили. Когда это открылось — и под огнем вражеской пехоты, — силы принца пришли в совершенное расстройство, из-за чего разгром сделался неизбежным.

Принц отступил вместе с несколькими верными людьми, пересек вброд Нэйрн, дороги между Инвернессом и Коррибрей, никем не преследуемый; позже он расстался со своими спутниками, забрав лишь лошадей Фицджеймса, и двинулся вверх по течению, а прочие поскакали к Рутвену из Баденоха, у которого и провели несколько дней, ожидая ответа на свое письмо принцу; когда же истек назначенный срок ожидания, все разошлись, и каждый отныне стал сам по себе.

Самая же скорбная страница сей истории еще впереди. Я разумею жестокости и зверства королевских сил, заливших нашу страну кровью после битвы. Не могу точно сказать, сколько дней мертвые тела пролежали на поле, радуя взор безжалостного победителя; но их не позволяли хоронить, покуда трупная вонь не заставила это сделать. Тем временем солдаты, подобные хищникам или стервятникам, рыскали по полю, убивая тех, кто еще не скончался от ран, и лишь в некоторых случаях оказывая помощь, а иначе многие из тех, о ком они таким образом позаботились, могли бы выжить и поправиться. Дом, в который в ходе битвы сносили раненых, они попросту подожгли, и все в нем сгорели заживо, в том числе полковник Орелли, достойный джентльмен, состоявший то ли на французской, то ли на испанской службе.

Некий мистер Шоу, младший Кинрара из Баденоха, оказался в другом таком доме вместе с прочими ранеными, с ним был и его слуга, который, будучи ранен в руку, мог бы уйти, но предпочел остаться со своим хозяином. Пресвитерианский священник в Петти мистер Лохлан Шоу, будучи двоюродным братом упомянутого Кинрары, добился у герцога Камберленда позволения вызволить своего родича по причине услуг, каковые он оказывал правительству (он отговорил многих своих прихожан от поддержки принца, а еще, как мне говорили, сообщал герцогу обо всех передвижениях принца). В субботу после битвы он отправился туда, где находился его родич, намереваясь забрать того и отвезти к себе, но увидел, как взвод под командой офицера расстреливает раненых горцев, которые укрывались в том доме; подъехав, ближе, он увидел, что среди несчастных — его родич вместе со слугой.

Я спросил, правда ли это, у самого мистера Шоу, и он подтвердил, а также сообщил мне точное число погибших; когда же я спросил, известно ли ему о других подобных случаях, он ответил, что, по его сведениям, таковых было никак не меньше двадцати. В Инвернессе между тем вешали дезертиров, это были те, кому полагалось вступить в армию по закону военного времени; правительство отказывалось помиловать кого-либо из них под тем предлогом, что нельзя проявлять жалость к врагу. И такую радость доставляли победителям тела на виселицах, что казненных не хоронили, покуда все виселицы не оказались занятыми, так что, как мне сообщали, иногда висели одновременно четырнадцать тел…

Как обращались с пленными, можно судить по тому, что я поведал выше; думаю, никогда прежде не случалось подобных зверств. Несколько дней после битвы люди не отваживались приближаться к пленным или как-то им помогать, и потому они, особенно раненые, пребывали в жутчайшем состоянии. А после того, как их перенесли на корабли, они стали умирать каждый день, и их сбрасывали за борт, точно дохлых псов, причем некоторые, как мне говорили, были еще живы; один сброшенный якобы сумел выплыть и добрался вплавь до Кесска, но за достоверность этого известия я не поручусь. Наилучшее представление об обращении с пленными дает отрывок письма, которое лежит передо мной. Написал его некий Уильям Джек, некогда купец, затем посланник в Элгине, сопровождавший принца и захваченный спустя несколько недель после битвы, а потом доставленный на корабле из Инвернесса в Лондон…

«Господа, сие письмо поведает вам, что я провел в море восемь месяцев и восемь дней, и на протяжении восьми недель мне в день выдавали полфунта и двенадцать унций овсяной муки и бутылку воды… На борту нас было сто двадцать пять человек, погруженных в Инвернессе… В конце июня нас переправили на транспорт, там пленных насчитывалось четыреста пятьдесят душ, и на этом транспорте мы отплыли в Лондон… Наше питание составляли двенадцать унций овса в день. Когда мы наконец сошли на берег, нас насчитывалось всего сорок девять, что было ничуть не удивительно, если вспомнить, как с нами обходились. Нас привязывали веревкой к бушприту, чтобы омыть наши раны, а потом привязывали к мачте и пороли, если наше поведение чем-то не нравилось охранникам, и при этом многие были в таком состоянии, что не могли даже стоять… Оставлю читателям моего письма судить, сколько человек могли выжить при подобном обращении. Спать нам приходилось на досках, всю одежду у нас забрали. Корабль был гружен землей и галькой, и мы копали в грузе ямы и забирались в них, чтобы согреться, и только 1 ноября каждый пленник получил около трех гроссов соломы и мешковину… Не стану более докучать вам своими воспоминаниями. Ничего более страшного я не видывал…»

• Предыдущая
• 35/135
• Следующая