Тайна Высокого Замка - Каменкович Златослава Борисовна - Страница 43

• Предыдущая
• 43/70
• Следующая

Каштаны, раскинув зелёные шатры крон, не шелохнутся. Душно, как перед грозой, хотя синеву неба не омрачает ни единое облако, ни одна тучка.

«Вот оно — горе… — думал Марченко. — Первое в жизни большое, настоящее горе… Враг рвётся к городу… Здесь я тебя встретил, здесь ты живёшь, моя любимая, моя самая хорошая на свете, моя невеста… Биться бы с врагом за каждую улицу, за каждый дом… И что ж! Связан по рукам и ногам: «Вам доверили людей, вагон, инструменты, чертежи…»

Он знал, если даже уедет, не простившись, Ганя всё поймёт, хотя ей будет очень тяжело… Как это она сказала: «Не верится, неужели я могла прежде жить без тебя?..»

Нет, Марченко не мог уехать, не повидав свою невесту. Быть может, она захочет поехать с ним? Вместе работать, делить радость и горе… А нужно, так вместе сражаться на фронте…

Приняв это решение, Марченко заторопился на Замковую, к дому, где жила любимая девушка.

На перекрёстке Русской и Подвальной улиц ему преградила дорогу похоронная процессия. На машине стояли два гроба.

— Кого хоронят? — спросил Марченко у высокого сутуловатого человека.

— Писателей Александра Гаврилюка и Степана Тудора. Убиты при бомбёжке, — тихо ответил тот.

Надрывно завыли сирены.

— Воздушная тревога! Воздушная тревога! — неслось из репродукторов.

Но процессия спокойно продолжала свой путь, словно фашистские стервятники не могли уже причинить большего зла, чем они причинили.

Марченко спешил своей дорогой, не укрываясь в подъездах, стараясь выиграть время.

Справа, со стороны Высокого Замка, заухали взрывы.

— Станцию бомбят! — на бегу крикнул Марченко знакомому рабочему, которого несколько раз встречал в семье Ковальчуков.

— Метили, видно, туда, а попали…

— Думаете, по эту сторону горы?

— Сдаётся, что так…

Две бомбы прямым попаданием превратили жильё Ковальчуков в руины.

Но Петрик этого не видел, он и Василько в это время находились в пещере.

— Опять бомбят… У, рожи позорные! — сжал кулаки Василько. — Ох, только бы в наш дом не жахнули…

И тут он так быстро забубнил «Отче наш», что нельзя было отличить одно слово от другого.

— Давай быстрее знамя спрячем, — торопил Петрик. — Сперва сюда в корзину положим, верно?..

— Ага, пусть так, — прервал молитву Василько.

Пока они приваливали корзину ветками и засыпали песком, Олесь стоял на часах возле старого граба. Отсюда ему было видно, как вражеские самолёты сбросили бомбы на Замковую улицу. К небу взметнулось несколько столбов чёрного дыма, местами прорезанного вспышками огня, а через несколько секунд земля под ногами Олеся дрогнула от взрывов.

— Петрик… беда! — крикнул он, вбегая в пещеру, — там… кинули бомбы…

— Мама! Там моя мама!

Петрик не помнил, как добежал, как упал на груду камней и досок, как, сдирая до крови ногти, разгребал руками землю, лихорадочно отбрасывая кирпичи, а сам сквозь рыдания повторял только одно слово:

— Ма-ам-а!.. Ма-ам-а!.. Ма-ам-а!..

С расстёгнутым воротом и влажными от пота кудрями, Марченко подбежал к Петрику и поднял его с земли.

— Ганнуся!.. Где она?..

— На-а… Та-а-ам, — едва вымолвил Петрик, указывая рукой в сторону станции Подзамче.

— Там ихний госпиталь вакуируют. Она там, — пояснил Василько, размазывая рукой по лицу слёзы, смешанные с копотью и землёй.

— Где батя? — жарко дышит в лицо Петрику Марченко.

— Де-де-ппо…

Нельзя терять ни минуты. На станции Подзамче ждут товарищи. Там Ганя…

— Что ж мне делать с тобой, Петрик? — озадаченно спрашивает Марченко. — Забрать с собой? Петрик, друг мой, поезжай со мной. А?

— Не-е-е…

Как оставить Петрика? Оставить одного в таком страшном несчастье? Здесь ему быть нельзя… Надо увести к людям…

— Ну вот что, хлопцы, помогите мне Ганю разыскать. Народу там тьма-тьмущая скопилась, боюсь не найду я один Ганю.

Петрик, обливаясь слезами, ни за что не хочет отходить от развалин, под которыми погребена его мать.

Тогда Марченко пускается на хитрость.

— Петрик, друг мой. Разве ты забыл, что на груди у тебя красная звёздочка? Ты тимуровец, твой долг помочь мне найти Ганю! Неужели, хлопцы, вы оставите человека в беде?

— Идём, — тихо проговорил Петрик, хотя в душе он спорил сам с собой.

Камни, песок и земля осыпались у них под ногами, потому что спускаться приходилось по самому отвесному северному склону горы, одетую в буйную зелень каштанов.

Эшелоны, эшелоны эвакуирующихся. Люди покинули родной кров, спасаясь от врага.

В огромном многоцветном людском муравейнике перед станцией не видно стройной беловолосой девушки с ямочками на щеках. Нет её и на перроне, заставленном носилками с ранеными.

Малышка лет пяти дёргает старушку за клетчатую шаль, хныча:

— Бабушка, мне здесь надоело! Я хочу домой… Хочу домой…

— Война, война, война, — бормочет старушка, качая головой, точно она не слышит слов внучки. — Эка беда ведь какая…

К Марченко протиснулся коренастый человек в серебристом пыльнике.

— Александр Порфирьевич, через пять минут наш эшелон трогается.

Не зря говорят: любовь для влюблённых — всё. Казалось, с каждой новой минутой Марченко забывал обо всём на свете. В мыслях и сердце — Ганнуся! Только бы отыскать её, увезти вместе с Петриком из Львова. Сердце подсказывало: если город сдадут, семье Ковальчука грозит гибель.

— Неужели мы её не найдём? — вглядываясь в массу людей, с отчаянием проронил Марченко.

— Стефа там, а Ганнуси нет, — подбежал запыхавшийся Олесь: — Ганнуся та-а-ам! — показал он рукой куда-то в сторону.

— Послушай, Петрик, — глядя мальчику в глаза, сказал Александр Марченко. — Хорошенько запомни, что я тебе скажу: бате передай, я прошу, если он сам, конечно, останется во Львове, пускай Ганю и тебя эвакуирует в Глухово, к моим родителям. Отец мой каменщик, его у нас там каждый знает. Вам будет хорошо. Адрес Ганя знает…

— Товарищ инженер! Да что вы, честное слово! — возмущённо всплеснул руками человек в пыльнике. — Люди там ожидают, волнуются.

— Я сию минуту, — оглянулся Марченко. — Петрик, друг мой, ты всё запомнил?

— Да.

Марченко прижал к своей груди голову Петрика, но не сказал тех слов, какие обычно всегда говорил ему на прощание: «Ну, беги домой…»

Олеся и Василька жёг стыд: какие же они после этого тимуровцы, если не смогли помочь человеку?

Василько сказал:

— Вы ещё трошки подождите, слово чести, мы Ганю найдём.

— В том-то и беда, что не могу.

Поезд уже отходит… Марченко торопливо обнял мальчуганов.

— Ребята, что бы ни случилось, вы — тимуровцы… Вы никогда не оставите в горе хороших людей…

— И знамя мы тоже сбережём, горячо сказал Олесь.

Поезд ускорял ход. Александр Марченко стоял у открытого окна вагона и нервно курил.

— Ганя, Ганя! — вдруг закричал он, высовывая из окна кудрявую голову.

Залитая потоком солнечных лучей, Ганя стояла в белом платье, такая стройная, свежая, похожая на ландыш. Она поддерживала под руку красноармейца с забинтованной головой.

— Сашко! — вскрикнула девушка и протянула вперёд свободную левую руку.

— Я верну-у-сь! — донёс к ней ветер.

И раненные бойцы, успевшие уже полюбить свою молоденькую, такую самоотверженную, мужественную сестричку, впервые увидели слёзы на её тяжёлых ресницах.

Часть третья

Не привыкать Ганнусе и Петрику ютиться в подвале. Но конура, где они сейчас живут, этот «покой» размером в пять квадратных метров, даже их приводит в уныние: штукатурка на стенах отвалилась от сырости, вместо окна — узкая щель с железной решёткой.

• Предыдущая
• 43/70
• Следующая