Взгляни на небо - Дворкин Илья Львович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/27
• Следующая

— А Родька-то зеленый!

— Точно. Как огурец, — подтвердил Володька.

— Тебе плохо, Виталик? — участливо спросила Ленка.

И тут Родька не выдержал. Он метнулся к борту, перевесился через него и… как говорится в старых романах, отдал морю дань.

Вид у него был такой несчастный, что даже Таир, неистовый патриот своего родного Каспийского моря, не стал ехидничать, не припомнил Родькины пренебрежительные слова, простил ему «лужу».

А Володькин отец похлопал Родьку по плечу и утешил:

— Не расстраивайся. Сам великий адмирал Нельсон тоже укачивался всю жизнь. И на командном мостике его корабля всегда стояло ведро. На всякий случай.

Родька нашел в себе силы отшутиться:

— А где ведро на вашем мостике?

Отец Володьки улыбнулся, подмигнул: молодец, мол, так и надо, держись.

— Дело в том, — сказал он, — что я, к сожалению, не адмирал Нельсон, и на моем корабле просто нет ни мостика, ни командной рубки. Но есть и преимущества — море рядом, стоит только через борт перегнуться.

Тут совершенно неожиданно в разговор влез Мамед-Очевидец. Он заговорил, будто его неожиданно включили, будто ткнули клавишу магнитофона:

— Адмирал Нельсон. Командовал линейным кораблем «Агамемнон». В боях потерял правую руку и глаз. Последний корабль — «Виктория».

Родька от изумления даже позабыл, что ему плохо.

Володькин папа на миг выпустил штурвал, дубок рыскнул носом, стал бортом к волне, всех тут же окатило водой. Крутнулся штурвал, крутнулся, словно человек на пятке, дубок на гребном винте, стал на курс.

— А еще что знаешь? — спросил Володькин папа.

— Ведро у него на мостике действительно было. Самое простое — брезентовое. После каждого похода его выбрасывали, — так же бойко проверещал Мамед и, словно очнувшись, оглядел всех привычным, блестящим от неутолимого любопытства взглядом.

— Вот это знаток! — восхитился Андреич. — Все знает!

Родька почти не слышал последних слов. Пример адмирала Нельсона оказался очень заразительным. Когда он, оторвавшись от борта, обессилено рухнул на место, Володькин отец вдруг спросил:

— Есть хочешь?

Родька с недоумением уставился на него. Шутит или издевается? И вдруг внутри что-то со скрежетом провернулось, будто колеса несмазанные скрипнули. Родька застыл, прислушался к себе и понял, что он зверски хочет есть.

— Очень хочу. Просто помираю, — удивленно ответил он.

— Вот и отлично, — отозвался Володькин отец. — Спустись в кубрик, там макароны есть в кастрюле. Правда, они холодные, но тебе сейчас все равно, верно?

— Правда. Все равно, — ответил Родька: он почувствовал, как рот заполняется слюной.

Кубрик на дубке был крохотный — сверху люк, пять ступенек вниз, две узкие койки, столик и дверь в машинное отделение. Родька вошел и попятился — в нос ударила тяжелая волна запахов — солярки, нагретого железа, перегоревшего масла — все едкое, раздражающее.

Родьку затошнило. Но тут он увидел стоящую на столе здоровенную кастрюлю. Кастрюля стояла в деревянном гнезде, неподвижно и важно. И была полна флотских макарон с мясом, обрызганных томатным соком. И есть захотелось так, что ноги ватно ослабли.

Из дверцы машинного отделения выглянул чумазый моторист, подмигнул, прокричал сквозь треск дизеля:

— Рубай! Вилка в ящике стола. Привет! — И исчез, как игрушечный чертик из коробочки.

Не буду описывать дальнейшего, скажу только, что, когда дубок пришвартовался к хлипкому деревянному пирсу острова Козлиный и Володькин папа спустился в кубрик за макаронами, которыми хотел накормить своих пассажиров, он с изумлением увидел почти пустую кастрюлю и спящего на его койке Родьку. Моторист хохотал.

— Нет, ты видал, кэп, что за лихой народец пошел! Целый лагун макарон срубал и рухнул. А ведь пришел чуть живой. Ну, дают! Ну, орлы!

— Ты серьезно? Один — весь лагун? Может быть, ты ему помогал?

— Ей-богу, шкипер, не притронулся даже.

— Прекрати ты эти штучки — кэп, шкипер! Тоже мне — морской волк. Присмотрел бы за парнем, так и заворот кишок устроить недолго.

— Ничего с ним не сделается, паренек крепкий. А ведь здорово укачался! Другие, коль укачаются, на еду глядеть не могут. Меня просто с души воротит.

— А у других — наоборот — аппетит появляется гигантский. Вот и этот из таких. Но целый лагун макарон! Фантастика! Надо его будить!

Родька вскочил бодрый и веселый, будто и не было ни качки, ни его недавних мучений. Макароны сделали свое дело. Но к Каспийскому морю Родька с этих пор проникся почтением.

Почему остров назывался «Козлиный», никто не понял.

— Может, здесь дикие козлы водятся? — предположила Ленка.

— Сроду здесь никаких козлов не было, — сказал смотритель маяка, большой неторопливый человек, — коза, правда, есть. Но я ее собственноручно с материка привез.

— Тогда при чем здесь козлы? — спросил Таир.

— А вот поднимемся на маяк — и поймете.

Маяк был стальной, весь покрытый округлыми головками заклепок. У входа привинчена большая медная доска, на ней написано:

Федор Андреич ткнул пальцем в сторону надписи:

— Была такая знаменитая фирма, устанавливала маяки во всех странах. Добротные делал маяки этот Генри, хоть и проживал в сухопутном городе Париже.

— А где же вулканы, Федор Андреич? — спросил Родька.

— А, оклемался, Гений? Раз любознательность проявляешь, значит, все в порядке. Будут и вулканы. Самые взаправдашние. Пошли наверх.

Гуськом долго поднимались по крутой винтовой лестнице внутри маяка, пока не очутились в маленькой, удивительно чистой комнате.

— Вот это и есть маяк. Все остальное — башня, — сказал смотритель.

И начал рассказывать. Оказалось, что в мире нет двух одинаковых маяков. Все чем-нибудь да отличаются. Или формой башни, или сектором освещения, или цветом огня, или высотой его над уровнем моря, или…

Всего и не перечислишь — непрерывный свет, одинарные проблески, группы проблесков, затмевающийся свет… А еще маяки бывают не только световые, но и радиомаяки и акустические. Попросту говоря, ревуны.

Стоит такой маячок на коварной скале среди моря, на рифе и орет дурным голосом ночью или во время тумана. Вахтенный на корабле услышит — и сразу корабль в сторону.

— Наш маячок виден на тридцать километров. В каждой лоции записано, что проблески у нас такие: два по три минуты, один — минута. Если какое суденышко заблудится, то как только штурманы свет наш увидят, сразу поймут, где они находятся.

Ребята молча разглядывали огромную лампу, сложную систему линз. Все было ново, необычно и интересно.

— Все! Решено! Иду в смотрители маяка, — сказал Мамед-Очевидец.

— Ты же в море говорил, что капитаном будешь, — сказал Володька.

— А когда на экскурсию на Нефтяные камни ездили, что нефтяником, — сказал Таир.

— Ничего. Все успею. Сперва нефтяником, потом капитаном, потом смотрителем. Или наоборот. Я еще молодой, — хладнокровно ответил Очевидец, не смутившись ни капли.

— А теперь пошли наружу, поглядите остров, — сказал смотритель.

Он открыл небольшую овальную дверь, и ребята вышли на узкий балкончик — балюстраду, — опоясывающий башню маяка. Маяк стоял в конце узкого мыса, и остров с балкончика виден был весь, будто внизу лежала рельефная карта.

— А ведь точно — козел! — закричал Таир. — А мы на хвосте стоим. Вон тот мыс — точь-в-точь борода.

— Вулканы! — прошептал Родька.

Правая сторона острова, «голова козла», как ее назвал смотритель, была сплошь покрыта кратерами вулканов. В них что-то шевелилось, всплескивало, стекало по склонам конусов.

— Чушь какая-то, — не поверил глазам Родька. — Действующие вулканы! Чушь!

— Почему же чушь? — усмехнулся Федор Андреич. — Весь остров вулканического происхождения. И вулканы действующие. Только эти вулканы грязевые.

— Вон мои огольцы в «Башке» купаются, — сказал смотритель. — «Башка» — самый у нас большой вулкан, метра четыре ростом и плюется грязью дальше всех. А в кратере у него тепло, градусов сорок — сорок пять будет. Вон, глядите.

• Предыдущая
• 22/27
• Следующая