Ветеран Цезаря - Остроменцкая Надежда Феликсовна - Страница 26

• Предыдущая
• 26/35
• Следующая

Он развернул свиток на столе и достал стебель камыша.

— Формиона, — сказал он, не отрывая взгляда от свитка, — двадцать лет, без физических недостатков, послушна, в бегах не была. Ну, а цену ты знаешь? — Он вскинул голову.

— Нет.

— Десять тысяч сестерциев.

Я достал кошелёк, и сделка состоялась. Жизнь, неповторимая и бесконечно дорогая, мои надежды и мечты — всё это имело цену.

Формиона! Я уловил в твоих глазах что-то незнакомое мне прежде. Ты ждала меня, Формиона! Нет, я не господин и ты не раба. Мы равны в любви. Чувство ликующей радости заполнило всё моё существо. Всё было прекрасным, как в дни моего детства. Словно не было тех бед, которые преследовали меня, как злые псы.

Прошло три месяца. Надо было думать о доме. Мой кошелёк был пуст. По примеру отца я решил открыть либрарию. После смерти Суллы страсть к чтению возросла. Люди хотели знать, как могло случиться, что республикой целых четыре года правил тиран и все склонили перед ним головы.

До нас дошли слухи, что против законов Суллы поднялся консул Лепид. У него появились сторонники. Снова кипел форум, а на правом берегу Тибра скапливались все недовольные.

«Сейчас, — думал я, — многие из тех, кто молчал от страха перед Суллой, начали писать. В Риме я найду то, что нужно брундизийцам. Я разверну книжную торговлю, какая не снилась никому».

Валерий поддержал меня.

— За дом не беспокойся. Только будь осторожен. Помни, что ты не один, — наставлял он меня.

Видел ли ты муравьёв, бегущих по своим невидимым дорожкам? Они уходят пустыми, а возвращаются с зёрнами и травинками. В Риме праздные толпы текли безо всякого смысла. Только на вторые нундины я стал находить в движениях людей какую-то целесообразность. Эти сломя голову несутся в амфитеатр, чтобы не пропустить боя гладиаторов. А те, в потрёпанных тогах, — клиенты. Они сопровождают патрона в сенат.

Меня перестали удивлять надоедливые нищие в странных колпаках и длинных хитонах. Я уже знал, что это халдеи, гадатели по звёздам. За десять сестерциев они откроют твою судьбу. А что обещают эти раскрашенные матроны? Пройди стороной. Ведь и они торгуют обманом!

Грохот заставлял людей прижиматься к стенам. Осторожно! Это телега! Упадут кирпичи — не соберёшь и костей. Город Ромула строился, торопясь угнаться за славой своих побед. То там, то здесь рядом с приземистыми домами времён бородатых консулов[64] поднимались многоэтажные здания, похожие как два асса. Римляне называют их «и?нсулами», потому ли, что они возвышаются над морем римских крыш, или оттого, что, подобно каменистым островам, служат обиталищем бедняков и изгнанников.

Все эти инсулы, кишащие плебеями и клопами, принадлежат Марку Лицинию Крассу, выкормышу Суллы. Когда диктатор овладел Римом и, насытившись кровью и стонами, стал распродавать имущество преследуемых, многие, в ком ещё теплилась совесть, избегали аукционов. Красс же не пропустил ни одного. Он за бесценок приобрёл дома казнённых и ссыльных. Он скупил участки у тех, кто покидал Рим добровольно, побуждаемый страхом и неуверенностью. Говорят, стоило где-нибудь разгореться пожару, как тут же появлялись люди Красса. Они покупали горящий дом и лишь потом принимались его тушить. Так у Красса оказалась едва ли не половина римской земли, и он застроил её инсулами, чтобы собирать плебейские ассы и плебейские голоса.

Сулла был мёртв, но дух дерзкой наживы и бессовестного обмана, порождённый тиранией, царил в городе Ромула. Он чувствовался во всём: в инсулах, растущих, как гнилые грибы, в безвкусной роскоши одежд, в криках бесцеремонных менял, заманивающих в свои таверны.

Рим моей мечты был другим. Мне виделся форум, заполненный гражданами. Горящие глаза и поднятые в едином порыве руки. И гневные слова Гракха: «Даже у диких зверей есть норы и логовища, а люди, сражающиеся и умирающие за Италию, не имеют ни клочка собственной земли».

В первый же день я пытался разыскать дом Гракхов, чтобы поклониться великим теням. Меня отсылали к каким-то торговцам рыбой и колбасникам. Давно уже снесено скромное жилище народных трибунов, и на его месте высится уныло однообразная инсула. Забыты Гракхи. Забыта земля, завоёванная предками и обильно политая их потом. Знают ли плебеи, «живущие у Красса», как выращивают хлеб? Им он достаётся без труда, ценою жалкой лести и унижений.

Дом Цезаря мне указали сразу: «Спустись по Священной дороге, поверни по первой улице налево и спроси дом Юния Силана, который теперь принадлежит Цезарю».

Говорят, что по облику дома можно судить о характере его владельца. Но, видно, дом Цезаря переменил столько хозяев, что по нему можно было получить представление лишь об искусстве строителей, изощрявшихся в переделках.

Меня охватила невольная робость. Как ко мне отнесётся Цезарь? Со дня нашей последней встречи минуло четыре года. Меняются времена, и мы с ними. Цезарь стал знаменитым. О его выступлении против Долабеллы говорила вся Италия. Правда, подсудимый, взяточник и вымогатель, был оправдан. Но оправдание легло позором на подкупленных судей, а Цезарю принесло славу безупречного оратора.

Мои опасения оказались напрасными: Цезарь встретил меня, как старого друга. Я не уловил никакого раздражения на его лице, хотя и оторвал его от чтения.

— Мой Гавий! — воскликнул Цезарь, откладывая свиток. — Ты ли это? Вот неожиданность! Только сегодня я о тебе думал. Прошлое не вернёшь, но его можно почувствовать и понять.

Цезарь взял свиток и покачал его в ладони.

Потом он расстелил свиток на столе и отыскал в нём строки, отчёркнутые чем-то острым.

— Вот, слушай! «В юности мы ещё не знаем ничего о себе и не думаем о своём будущем. Но уже тогда нас ведёт судьба, как мать или кормилица. Одни из нас противятся ей, как капризные дети. Другие ловят её каждое желание и следуют за ней по пятам. А третьих она сама пропускает вперёд и даёт им власть над собою»…

— Ты хочешь знать, кому принадлежат эти слова? — спросил Цезарь после короткой паузы.

— Да.

Цезарь указал в угол таблинума, где на деревянной подставке стоял чей-то бюст. Это был человек лет шестидесяти, с правильными, но резкими чертами лица. Судя по наклону головы и складке губ, ваятель изобразил его во время беседы. Кого же Цезарь избрал собеседником?

— Узнаёшь?

— Нет. Кто это?

— Луций Корнелий Сулла Счастливый, — произнёс Цезарь торжественно.

— Сулла! — вырвалось у меня. — А я рассчитывал увидеть в твоём доме изваяния Гракхов.

Цезарь положил свиток на стол и посмотрел на меня внимательнее, чем когда бы то ни было.

— Видишь ли, Гавий, я не отказался от идеалов юности. Я боготворю Гракхов, но учусь у Суллы.

— Чему же может научить кровавый Сулла? — возмущённо воскликнул я.

— Искусству политики! — ответил Цезарь. — В ней наши Гракхи были младенцами. Тиберий рвался к благородной цели напролом, как олень через заросли. Он пал в первый же год своего трибуната. Гай был опытнее, но его перехитрили всадники. Получив судебную власть и откупа, они переметнулись на сторону недругов. Этого бы не удалось им сделать с Суллой. Он постиг тайные пружины господства над людьми. Ты знаешь, как я ненавижу Суллу, но я преклоняюсь перед его проницательностью и жестоким умом.

Я пожал плечами. Всё содеянное Суллой казалось мне преступным и глупым. Но, может быть, я тоже младенец в политике и поэтому не могу понять, что восхищает Цезаря в Сулле.

— Смотри! — воскликнул Цезарь, как бы отвечая на мой вопрос. — Как тяжёл этот взгляд, как коварна складка губ. А тут, — он потряс свитком, — совсем другой Сулла, щедрый, преданный друзьям, кроткий и богобоязненный. Ты скажешь, это маска. Но скольких он убедил, что это его истинное лицо! Счастливый! Был ли он на самом деле счастлив или создал легенду о своём счастливом жребии, чтобы обмануть других? Отказавшись от власти, он продолжал править. И даже теперь над нами довлеет его тень. Именем Суллы вершат нашими судьбами ничтожества. Иначе их не назвать. Толстобрюхий обжора — Лукулл, Помпей — самовлюблённый Нарцисс. И Красс…

• Предыдущая
• 26/35
• Следующая