Тайна серебряного гусара - Елькина Марина Валерьевна - Страница 23

• Предыдущая
• 23/27
• Следующая

Димка восторга друга не разделял:

— Давай соображай шустрее! Если меня бабка на крыше увидит, будет нам классно!

— А чего тут соображать? Вот арка. Проем был с той стороны. Значит, там должна быть щель.

Но щели там не было. И провала не было. На предполагаемом месте, как и по всей остальной крыше, лежала черепица.

— Ты не ошибаешься? — спросил на всякий случай Димка.

Он знал, что в таких вещах Генка не ошибается. С пространственным мышлением, как говорит математичка, у него все в порядке.

— Может, черепицу положили позже? — выдвинул версию Генка.

— Тогда она должна выглядеть новее. А она такая же.

— За тридцать лет цвет сравнялся, черепица выцвела, понятное дело.

— Выход один, — решил Димка. — Чтобы узнать, что под черепицей, нужно ее проломить.

— Это уже криминал, — предупредил Генка, но Димка, обмотав руку футболкой, уже изо всех сил бахнул по крыше.

Силы ему было не занимать. Черепица отлетела, соскользнула вниз и раскололась на асфальте. Но толку было мало — под черепицей шел слой теса.

— Это кулаком не пробьешь, — покачал головой Димка.

— Пустоту можно выстучать, — вспомнил Генка. — Где пустота, там звук другой — гулкий.

Ребята исползали на животах полкрыши, простукивая черепицу. Пустоты не было. Нигде.

Это означало, что тес шел ниже целиком. Это означало, что ожидаемой дыры или щели сверху не было. Это означало, что загадка оставалась загадкой: гусар попал в пустоту непонятным, неизвестным, непостижимым способом.

«Nicolas, mon ami!

Третьего дня умер Костя. У брата все-таки была скоротечная чахотка.

Господи! Как страшно он умирал!

Задыхаясь, в полном сознании. Все время повторял: «Лучше как Николай. Там понятно, за что. А здесь?… Сонечка, что здесь?…»

Мы с мамой были рядом с ним до последней минуты. Папа закрылся в кабинете и рыдал, не мог без слез подойти к Костеньке, а Костя сердился, когда видел слезы.

Вчера было отпевание и похороны. Вы же знаете, Костенька никогда не ходил в храм и гордился своим атеизмом.

А вчера он лежал с широкой белой повязкой на лбу, худой и какой-то растерянный, а в темноте горели свечи и звучало церковное пение. Все это так не совмещалось с Костенькой.

Бог меня простит за то, что написала.

Мне кажется, что папа не выдержит. Он спорил с Костенькой, ссорился, но всегда любил его больше, чем меня. Мама слегла в лихорадке.

Я остаюсь на ногах. Больше некому. Но если бы Вы знали, как больно и страшно дома без Кости.

Ваше письмо папеньке я еще не передала, он не в силах сейчас понять и решить что-нибудь. Как-нибудь после.

Одно могу сказать, Николенька: я всегда Ваша. Вы же знаете это. Я выйду за Вас замуж.

Только ради бога, ради брата, ради меня, вернитесь! Теперь у меня остались только Вы. Не дайте мне пережить другую смерть.

Нельзя ли поскорее выхлопотать отпуск? Нельзя ли прямо сейчас выйти в отставку?

Николенька! Не слушайте меня!

Я глупая, я не понимаю, что говорю. Там Ваш долг, там Ваши товарищи. Будьте с ними столько, сколько понадобится.

Я подожду. Я умею ждать, Николенька.

Только вернитесь живым! Как Костенька был бы рад нашей свадьбе! Вернитесь, умоляю Вас и жду. Жду каждый день.

Ваша Sophie.

13 октября 1914 года».

С самого утра Лилия Ефимовна решила заняться воспитанием внука.

— Дима, нужно вымыть все окна!

— Ба! — недовольно откликнулся Димка. — Окна моют два раза в год — весной и осенью. А сейчас середина июля.

У него на утро были другие планы. Сегодня гусар был у него, и Димка хотел приложить максимум своих усилий, чтобы наконец-то открылось рубиновое сердце.

Но бабушка была непреклонна:

— В приличных домах окна моют гораздо чаще. Бери ведро, тряпку и марш!

Она крутанула в воздухе палкой, как заправский денди.

— Я пойду в магазин, прогуляюсь. Это очень полезно для здоровья.

Спорить с ней можно было, конечно, до бесконечности, но Димка знал всю тщетность этих споров. Закончится тем, что он все равно пойдет мыть окна. Так лучше это сделать как можно быстрее.

Бабка ушла в магазин. Димка поставил серебряного гусара на стол, полюбовался им вблизи и издали, вздохнул и поплелся за тряпкой.

Он решил начать со своей комнаты и настежь распахнул обе рамы. Потом намочил тряпку и провел ею по стеклу.

Чище не стало. Только отражение начало плавать, как в кривом зеркале. Димка потер еще.

Вообще-то окна мыла сама бабка. Что это ей вздумалось сегодня поручить ему такое ответственное дело?

Димка почесал в затылке и попробовал растереть мокрое пятно на окне. Прямо сказать, невымытое стекло смотрелось чище якобы вымытого.

Когда-то в школе, на субботнике, их тоже заставляли мыть окна, но они в наглую перекинули эту работу на девчонок, а сами гонялись друг за другом по партам, пока староста не выгнала их в коридор.

Как же девчонки мыли эти проклятые стекла? Или это окно такое попалось? Бывает же какое-нибудь корявое, или толстое, или еще какое.

Димка вздохнул и решил попробовать помыть кухонное окно. Оно было меньше и чисто внешне не производило впечатления неправильного окна.

Но прежде чем добраться до окна, пришлось преодолеть массу препятствий.

Во-первых, на подоконнике густым зеленым конгломератом вились, поднимались, цвели отростки всевозможных цветов. Димка распутывал стебельки и листочки и думал, что это работа для японцев, которые любят перебирать крупу и находят в такой тягомотине какое-то наслаждение.

Во-вторых, Димке понадобился стол, а стол был уставлен жестяными баночками с приправами.

«Зачем бабке столько приправ?» — сердито подумал Димка, переставляя на пол жестянку за жестянкой, совершенно позабыв о том, что сам просил бабушку бросать в еду побольше разных пряностей.

Одну банку в руках он все-таки не удержал, и молотый перец черным снегом засыпал пол-кухни. Димка расчихался, закрыл нос полотенцем, но ничего не помогало — чих и не думал заканчиваться. Димка открыл воду и плюхался, как морж, разбрызгивая вокруг себя крупные капли.

Именно поэтому он не заметил прихода бабушки. А потом поднялся такой крик, что и вода не могла его заглушить.

— Держи вора! — громовым голосом орала Лилия Ефимовна и, зажмурив глаза, размахивала палкой в Димкиной комнате так, будто сражалась с мушкетерами на шпагах. — Держи вора! — И тут же с повизгиванием: — Обокрали! Миленькие! Обокрали!

Димка, моргая мокрыми ресницами, ворвался в свою комнату и без лишних разговоров бросился к окну. Двор был пуст.

И письменный стол был пуст. Серебряный гусар исчез.

У Димки вырвался дикий крик отчаяния, и Лилия Ефимовна тут же смолкла, растерянно глядя на внука.

— Димочка! Нас обокрали! — пролепетала она и, держась за сердце, опустилась в кресло.

Димка был злой, но почему-то спокойный. Он принес бабушке валидол и присел рядом.

— Димочка! Посмотри внимательно, что украли, надо милицию вызвать, — слабым голосом попросила Лилия Ефимовна.

Димка для виду пооткрывал шкафы и повыдергивал ящики стола. Он-то знал, что ничего не украли. Ничего, кроме серебряного гусара, красовавшегося на письменном столе.

— Тебе почудилось, — спокойно произнес он, решив, что рассказывать бабушке о серебряном гусаре — долго и ни к чему.

— Как это почудилось? — взвизгнула Лилия Ефимовна уже своим обычным голосом и схватилась за палку. — Я заглядываю в комнату, а он как сиганет в окно!

— Кто?

— Мужик. Здоровый. В сером костюме. Во все окно как встал да как выпрыгнул! А я как закричу!

— Бабуль! Ничего не украдено. Не было никакого грабителя. Давай-ка я тебе давление померяю.

Димка ловко справился с тонометром и заявил, что у Лилии Ефимовны высоченное давление.

• Предыдущая
• 23/27
• Следующая