Дунайский лоцман - Верн Жюль Габриэль - Страница 30

• Предыдущая
• 30/46
• Следующая

Помощь уже нельзя было получить, когда, немного позднее, у него без всяких объяснений вытащили затычку изо рта. Раз ему позволено звать, значит, для них это неопасно. А тогда к чему кричать?

После третьей порции еды, похожей на две первые, ожидание оказалось наиболее долгим. Без сомнения, была ночь. Сергей Ладко рассчитал, что его заключение продолжалось около сорока восьми часов, когда трап снова открылся и спустилась лестница, по которой в гром сошли четверо.

Сергей Ладко не имел времени разглядеть этих людей. Быстро ему заткнули рот, завязали глаза и, ослепив его и сделав немым, стали, как в первый раз, передавать из рук в руки.

По ушибам и толчкам он узнал узкое отверстие, трап, как он понял, через который его уже протаскивали раньше. Снова он пересчитал своими боками ступеньки лестницы. Короткий горизонтальный переход, затем его бросили на пол, и он почувствовал, что у него вытаскивают затычку изо рта и снимают повязку с глаз. Едва он открыл глаза, как дверь с шумом захлопнулась.

Сергей Ладко огляделся. Хотя он только переменил тюрьму, но эта была неизмеримо лучше. Через маленькое окошко сюда входил свет, позволяя рассмотреть положенную перед ним обычную пищу, которую до сих пор приходилось разыскивать на ощупь. Солнечный свет вернул ему бодрость, и положение показалось ему менее безнадежным. За этим окошком была свобода. Он постарается ее завоевать.

Долго и безуспешно искал он средство, когда, наконец, в тысячный раз обшаривая взглядом тесную каюту, служившую ему тюремной камерой, он заметил у стенки нечто вроде железной полосы, которая, выходя из пола и вертикально поднимаясь к потолку, вероятно, скрепляла доски обшивки. Эта полоса образовывала выступ, и хотя он не представлял острого угла, все же казалось возможным если не перерезать об него веревку, то перетереть. Такое трудное для выполнения предприятие заслуживало того, чтобы попытаться. С большим трудом подобравшись к этому железному выступу, Сергей Ладко тотчас начал тереть об него веревку, связывавшую ему руки. Почти полная неподвижность, к которой его принуждали путы, делала эту работу тягостной, и движение рук, производимое только толчками всего тела, имело очень короткий размах. И мало того, что работа была медленной, — она крайне утомляла, и уже через пять минут лоцману пришлось отдыхать.

Дважды в день, в часы еды, он прерывал свою работу. Все один и тот же тюремщик приносил ему пищу, и, хотя он скрывал лицо под полотняной маской, Сергей Ладко без колебаний признавал его по седеющим волосам и замечательной ширине плеч. Впрочем, хоть он и не мог разглядеть лицо, общий вид этого человека создавал впечатление, что Ладко где-то его видел. Он не мог сказать точно, но эти могучие плечи, грубая походка, седеющие волосы под маской казались ему знакомыми.

Пища приносилась в определенные часы, а в другое время никто не ходил в его тюрьму. Ничто не нарушало бы тишины, если бы время от времени он не слышал, как отворялась дверь напротив. И потом до него доносился звук двух голосов — мужского и женского. Сергей Ладко бросал работу и напрягал слух, пытаясь различить голоса, вызывавшие в нем смутные и далекие воспоминания.

Только эти попытки узнать отдаленные голоса и прием пищи отрывали пленника от его занятия.

Пять дней прошли таким образом. Ладко уже начал спрашивать себя, достигнет ли он чего-нибудь, как вечером 6 сентября веревка, связывавшая его кисти, внезапно лопнула. Лоцман чуть не испустил крик радости. Дверь открылась. Все тот же человек вошел в келью и положил перед ним обычную пищу.

Оставшись один, Сергей Ладко попытался двинуть освобожденными членами. Сначала это оказалось невозможно. Остававшиеся неподвижными в течение долгой недели, его руки и кисти были точно парализованы. Мало-помалу способность движения вернулась к ним и постепенно усиливалась. После часа усилий он мог уже кое-как работать руками и развязал ноги. Он был свободен или, по крайней мере, сделал первый шаг к свободе. Второй — это было выбраться наружу через окно, которое он теперь мог достать и через которое он видел если не берег, скрытый темнотой, то дунайскую воду. Обстоятельства ему благоприятствовали. Ночь была темна. Кто поймает его в такую ночь, когда ничего не видно в десяти шагах? Впрочем, в каюту вернутся только завтра. Когда заметят его исчезновение, будет уже поздно.

Серьезная трудность, более чем трудность, — физическая невозможность остановила первую попытку. Достаточно просторное для гибкого, тонкого юноши, окно оказалось слишком узким, чтобы пропустить мужчину в цвете лет и одаренного такими достойными зависти плечами, как у Сергея Ладко. И он, напрасно истощив силы, должен был признать препятствие непреодолимым и, задыхаясь, упал обратно в каюту.

Неужели ему не суждено выйти отсюда? Он долго созерцал темный квадрат ночи в неумолимом окне, потом, решившись на новые усилия, снял одежду и яростным порывом устремился в зияющее отверстие, решив прорваться во что бы то ни стало.

У него текла кровь, трещали кости, но сначала одно плечо, потом рука прошли, и косяк окна уперся в его левое бедро. К несчастью, правое плечо тоже застряло, да так, что каждое новое усилие оказывалось бесполезным.

Одна часть тела освободилась и висела над рекой, а другая оставалась в плену; бока Сергея Ладко были так стиснуты, что он нашел положение невыносимым. Если бежать таким образом оказалось невозможно, следовало искать другие средства. Может быть, ему удастся вырвать один из косяков окна и расширить отверстие?

Однако для этого надо вернуться в тюрьму, а Ладко понял, что и это невыполнимо. Он не мог двигаться ни вперед, ни назад и, если не позовет на помощь, неизбежно принужден будет оставаться в этой мучительной позе. Напрасно он бился, Все было бесполезно. Он попался в ловушку.

Сергей Ладко перевел дыхание, когда необычный шум шагов заставил его задрожать. Приближалась новая грозная опасность; произошло то, чего не случалось за время его пребывания в тюрьме: у двери остановились, шарили ключом у замочной скважины, вставили ключ…

Движимый отчаянием, лоцман напряг мускулы в сверхчеловеческом усилий. Тем временем ключ повернулся в замке… щелкнул пружиной… оставалось только толкнуть дверь.

Открыв дверь, Стрига в нерешительности остановился на пороге. В келье было совершенно темно. Он ничего не видел, кроме смутно вырисовывающегося на более темном фоне прямоугольника окна. Где-то в углу валяется пленник, но его не различишь.

— Титча! — нетерпеливо позвал Стрига. — Свету!

Титча поспешил принести фонарь, дрожащий свет которого осветил каюту. Два человека обежали ее быстрым взглядом, удивленно посмотрели друг на друга. Каюта была пуста. На полу обрывки веревок, небрежно брошенная одежда; и никаких следов пленника.

— Ты объяснишь мне… — начал Стрига.

Вместо ответа Титча бросился к окну и провел пальцем по косяку.

— Удрал, — сказал он, показывая окровавленный палец.

— Удрал! — с проклятием повторил Стрига.

— Но недавно, — продолжал Титча. — Кровь еще свежая. Впрочем, не прошло и двух часов, как я приносил ему еду.

— И ты ничего не заметил в то время?

— Совершенно ничего. Он был связан, как сосиска.

— Дурак, — заворчал Стрига.

Титча, раскрыв руки, ясно выразил этим жестом, что он не понимает, как произошло бегство, и что, во всяком случае, не считает себя виноватым. Стрига этим не удовлетворился.

— Да, дурак, — повторил он яростно, вырвал фонарь из рук компаньона и провел им по каюте. — Надо было почаще посещать пленника и не доверять видимости… Ага! Смотри на этот кусок железа, отполированный трением. Это им он перетер веревку… Ему понадобились на это дни и дни… И ты не заметил ничего!.. Можно ли быть таким ослом!

— Когда ты кончишь? — возразил Титча, в свою очередь рассердившись. — Что я тебе, собака?.. Раз уж тебе так нужен был этот Драгош, сторожил бы его сам!

• Предыдущая
• 30/46
• Следующая