Нравственная философия - Эмерсон Ральф Уолдо - Страница 6

А между тем, недостаток самообладания портит все отношения дружбы, потому что нет глубокого мира, нет обоюдного глубокого почтения между двумя душами, из которых каждая не служит другой полною представительницею вселенной.

… Любовь, это свойство Бога, созданная на увенчание всех достоинств человека, создана не для безрассудных. Не будем, для удовлетворения неспокойствия сердца, поддаваться ребяческому увлечению, но станем руководить им с разборчивою мудростью. Пойдем на встречу к другу с твердою верою в правду его сердца, в глубину его бытия, а не с преступною самонадеянностью, что нам стоит только захотеть, чтобы все в нем предать волнению.

… Добрые люди смотрят на дружбу как на удобство; это — обмен подарками, маленькими и большими услугами, это — соседи-гости, уход во время болезни, присутствие и слезы на похоронах… Мы подступаем к своим друзьям не с благоговейною почтительностью, а с каким-то прелюбодейным желанием поскорее прибрать их к рукам. Непростительно и для поэта, говоря дружбе, делать из нее прекрасную, но призрачную ткань, забывая, что основу ее составляют все свойства великой души: справедливость, точность, верность, сострадание. О, я хотел бы, чтобы такая дружба была с руками и с ногами, а не с одними выразительными глазами да красноречивыми устами! Я бы хотел, чтоб она сначала сделалась достоянием земли, а потом уже — достоянием неба; чтобы она была добродетелью человеческою, а не одною ангельскою.

… Законы дружбы величественны, непреложны, вечны, как законы нравственности и природы. Мы же ищем в дружбе маленьких, скореньких выгод и льнем губами к только что предложенной отраде. С каким легкомыслием бросаемся мы срывать едва завязавшийся плод, который созревает медленнее всех в вертограде Господнем и должен быть снят по прошествии многих зим и многих лет. Чтите медленный ход природы: она употребляет тысячелетие на образование и отвердение алмаза. Небесные гении нашей жизни не впускают в свой рай необузданную отвагу.

… Но как ненавижу я всуе расточаемое имя дружбы, которое дают прихотливым светским отношениям! Я предпочитаю общество угольщиков и чернорабочих этим друзьям, разодетым в шелк и бархат и празднующим свое соединение катаниями, обедами в лучших ресторанах и разными другими пустыми забавами.

… Дружба дана нам на ясные дни, на доказательства сердечного участия, на приятные уединенные прогулки по полям и лугам, но с тем вместе и на стези трудные, утомительные; она дана нам на бедность, на гибель всего остального, на злые гонения; хороша она для остроумной болтовни, хороша она и для восторга, стремящегося к Богу.

… Купим ценою долгого испытания право вступления в подобное общество. Как сметь нарушать святыню душ прекрасных и благородных? домогаться насильственного в них втеснения? К чему с излишней поспешностью завязывать личные отношения с другом? желать быть принятым в его доме, познакомиться с его матерью, сестрами, братьями, зазывать его к себе? Это ли составляет важность союза?.. Заискивания, торопливость — прочь! От них скорее грубеет и вянет дружба. О, пускай мой друг будет для меня духом! Пускай кое-когда получу я от него весть, дар одной мысли, взгляда, слова искренности, поступка прямоты — с меня довольно-, но прошу избавить меня от его соусов, от пустых россказней.

… Как смотрите вы на великолепное зрелище? На некотором расстоянии, не правда ли? Точно так же смотрите и на вашего друга. Дайте ему простор и место выказать свои качества, развернуть их, в них установиться. У него есть достоинства, не точь-в-точь те же, что у вас, и которым вы будете не в состоянии дать и цены, если сожмете его в своих объятиях. Что вы в самом деле, друг ли пуговиц на платье вашего друга или наперсник его лучших дум? Для великой души друг долго должен оставаться чуждым во многих отношениях, для того чтобы тем ближе сойтись с ним на святой земле прекрасных обетовании.

… Малейшее сомнение в трехкратно священном союзе дружбы есть уже вероломство. Она вся должна быть прямота, великодушие, доверенность; должна откинуть всякую тень подозрительности, недоверчивости и смотреть на своего избранного как на божество для того, чтобы два существа человеческих, основавшие между собою союз дружбы, были, так сказать, обожествлены, каждое посредством другого…

… Иногда бывает необходимо сказать «прости» и самым дорогим друзьям. «Расстанемся, я не могу долее оставаться в порабощении. Но, о брат мой, разве ты не видишь, мы расстаемся оттого, что еще слишком велика наша любовь к самим себе; после этой разлуки мы встретимся опять на вершинах более возвышенных и будем полнее принадлежать друг другу»… Еще недавно утвердилось во мне убеждение, что — несмотря на общее в том сомнение — очень совместимо и с нашим достоинством, и с нашим величием быть другом и в таких отношениях, где и дружба неравна К чему опечаливаться тем грустным фактом, что друг мой не понимает меня? Заботится ли солнце о том, что несколько его лучей падают на бесплодную пустыню? Постараемся, постараемся вдохнуть наш жар и наше великодушие в холодную, замкнутую грудь нашего собрата Если мы отовсюду найдем в нем отпор, тогда отвернемся, предоставим его воле делаться спутником существ низких и грубых. Велика будет наша скорбь при мысли, что от него уже отвеяло великодушное пламя, что ему уже не направить своих крыльев к жилищу богов… единственным врачеванием такой печали то, что кругозор вашей любви расширился от чрезмерности света и тепла, которые мы изливали на него.

«Вообще полагают, что любовь не взаимная есть какое-то унижение, но великие души знают, что любовь не может остаться без награды. Истинная любовь немедленно перерастает предмет недостойный, водворяется в вечности, живет вечным, и в час, когда падает жалкая личина, истинная любовь чувствует, что развязалась с горьким юдольным и что теперь за нею упрочена ненарушимая независимость».

В «Опытах» есть несколько беглых заметок о часто встречаемом недовольстве своим уделом; большою мудростью проникнут также смысл так называемых незаслуженных страданий. Мы предложим некоторые из них вашему вниманию. Эмерсон один из тех редких людей, которые, умея затронуть живой вопрос, касающийся и волнующий всех, умеет и дать на него возможно удовлетворительный ответ, то есть пригласить нас бросить высокорелигиозный и философский взгляд на непонятные, но несомненно мудрые условия, которым подчинены «скитальцы планеты, покоящейся на преданиях, им и преждевременных, и чуждых».

«То, что мы называем безвестною долею, ничтожною средою, может быть долею и средою, к которой бы с радостью приблизилась поэзия и которую вы сами можете сделать и славною, и завидною: освойтесь только со своим гением и говорите искренно то, что думаете. Несмотря на разницу положения, будем брать пример с царей. Обязанности гостеприимства, семейные связи, думы о смерти и о множестве других предметов озабочивают мысли царей. Да озабочивается ими и всякий царственный, ум: придавать этим вещам все более цены и значения — вот возвышение».

«… Много уходит времени, пока мы узнаем, до чего мы богаты. Мы готовы божиться, что история нашей жизни лишена всякой занимательности: нечего было замечать, не в чем добраться толку. Но годы большого умудрения обращают нас к покинутым воспоминаниям прошедшего; из этого волшебного озера вылавливаем мы то ту, то другую драгоценность и доходим до убеждения, что даже биография этого вертопраха есть только сокращенное истолкование сотни томов всемирной истории».

«…Если наше сердце переполняется восторгом, слушая повествование о твердости души такого-то грека, о величии такого-то римлянина, это знак, что подобные чувства уже сделались доступны нам самим. Дивные образы Перикла, Колумба, Баяра, носясь пред нашим воображением, не доказывают ли нам, до какой степени мы опошляем нашу жизнь без всякой надобности, тогда как, живя всею глубиною жизни, мы украсили бы наши дни великолепием более нежели царским, более нежели патриотическим, присовокупив к тому действия по таким началам, которые касались бы и человечества, и природы во все продолжение нашего существования на земле».