Назад к Мафусаилу - Сухарев Сергей Леонидович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/89
• Следующая

Зу. Мы до сих пор рассказываем малышам подобные сказки в целях общего развития. Но в жизни так не бывает. Сцена с высадкой ирландцев и целованием земли была бы правдоподобна, будь их человек сто. Но вы не хуже меня знаете, что это немыслимо, коль скоро речь идет о сотнях тысяч человек. И что за нелепость называть людей ирландцами лишь по той причине, что они живут в Ирландии! С равным успехом их можно было бы именовать, например, аэроландцами, поскольку все они дышат воздухом. Эти люди ничем не отличались от остальных. Зачем же вы, недолгожители, упорно выдумываете всякие глупости о мире и жизни и пытаетесь поступать так, словно ваши выдумки правда? Столкновение с правдой ранит и пугает вас, и вы прячетесь от нее в воображаемый вакуум, чтобы подлинная реальность не мешала вам предаваться на свободе вашим желаниям, надеждам, пристрастиям и предубеждениям. Вы любите пускать пыль в глаза самим себе.

Пожилой джентльмен. Вот теперь, сударыня, я в свой черед должен заявить, что не понял ни единого вашего слова. Я полагал, что применение вакуум-аппарата для удаления пыли есть признак скорее цивилизации, нежели дикости.

Зу (безнадежно). Ах, Папочка, Папочка, вы и на человека-то не похожи — до того глупы. В старину про таких, как вы, очень метко говорили: «Прах еси, и во прах отыдеши»^{207}.

Пожилой джентльмен (с достоинством). Да, сударыня, плоть моя — прах, но дух — нет. Не все ли равно, из чего сотворена моя плоть — из персти, частиц воздуха или даже речного ила? Важно другое — то, что, взяв этот — все равно какой — материал, творец вдохнул в него жизнь и человек обрел душу живу. Да, сударыня, душу живу. Я — живая душа. Это великая, облагораживающая мысль! Кроме того, это крупнейший научный факт. Меня не интересуют химикаты и микробы. Пусть ими занимаются болваны и олухи, тупицы и выгребатели грязи, недостойные славного назначения человека и неспособные постичь свою божественную природу. Они сообщают мне, что в крови у меня содержатся лейкоциты, а в тканях — натрий и углерод. Я благодарю их за информацию и отвечаю, что у меня на кухне есть тараканы, в прачечной — сода, в погребе — уголь. Я не отрицаю, что эти вещи существуют, но держу их в подобающем месте, а не в храме святого духа, да простится мне это архаическое выражение. Вы, без сомнения, думаете, что я отстал от века, а я горжусь своей просвещенностью и отвергаю ваше невежество, слепоту и недомыслие. Сердцем я жалею вас, разумом — презираю.

Зу. Браво, Папочка! Крепко же это в вас сидит! Вижу, что от депрессии вы не умрете.

Пожилой джентльмен. Не имею ни малейшего желания, сударыня. Я немолод, у меня бывают минуты слабости. Но стоит мне заговорить об этих предметах, как искра божья вновь вспыхивает во мне, тленное становится нетленным и смертный Болдж Блубин Барлоу возвышается до бессмертия. Здесь я равен вам, пусть даже вы переживете меня на десять тысяч лет.

Зу. Допустим. Но что нам известно об этом дыхании жизни, которое так возвеличивает вас? Ровно ничего. Пожмем же друг другу руки, как подобает цивилизованным агностикам, и переменим тему.

Пожилой джентльмен. Цивилизованным агностикам? Вздор, сударыня! Эту тему нельзя переменить, пока не прейдут небо и земля. Я не агностик, а джентльмен. Когда я во что-нибудь верю, я говорю, что верю; когда не верю, говорю, что не верю. Я не уклоняюсь от ответственности под тем предлогом, что ничего не знаю и, следовательно, не могу ни во что верить. Ни отрекаться от знания, ни уклоняться от ответственности нельзя. Наш долг — идти вперед, отправляясь от известных посылок. Без этого нет человеческого общества.

Зу. Посылки должны быть научными, Папочка. В конечном счете, наш долг — жить для науки.

Пожилой джентльмен. Я преисполнен глубочайшего уважения к блистательным открытиям, которые подарила нам наука. Но открытия, сударыня, способен делать даже дурак. Любой ребенок в первые годы жизни делает больше открытий, чем сделал Роджер Бэкон^{208} в своей лаборатории. Я, например, еще в семь лет открыл, что у осы есть жало. Но я не требую, чтобы вы за это преклонялись передо мной. Поверьте, сударыня, самое последнее ничтожество способно открыть самые поразительные явления природы — нужно лишь быть достаточно цивилизованным, чтобы найти время для занятий и суметь изобрести соответствующие инструменты и приборы. А что получается в итоге? Открытия лишь подрывают веру в простые религиозные предания. Сперва мы не имели представления о космическом пространстве. Мы верили, что небо — это всего-навсего потолок комнаты размером с землю, комнаты, над которой расположена другая. Смерть была для нас лишь переходом из нижней комнаты в верхнюю или, если мы не повиновались священникам, падением в угольный погреб. На этой нехитрой основе строилось все — религия, нравственность, право, образование, поэзия, молитва. Но едва люди стали астрономами и создали телескоп, их вера рассеялась. Стоило им перестать верить в небо, как они разуверились и в боге, потому что, по их представлению, он живет на небе. Когда сами священники утратили веру в бога и уверовали в астрономию, они, переменив имя и одежду, стали называть себя мужами науки и докторами. Они основали новую религию, в которой место бога заняли чудеса и таинства, творимые с помощью научных инструментов и приборов. Раньше люди поклонялись величию и мудрости господней, теперь они глупо вперились в пространство, измеряемое миллионами миллиардов миль, и обожествили всеведущего непогрешимого астронома. Они воздвигли храмы для его телескопов. Затем, посредством микроскопа, они заглянули в свое собственное тело и обнаружили там не душу, в которую верили прежде, а миллионы микроорганизмов. Они вперились в них так же, как в миллионы миль пространства, и воздвигли для микроскопов храмы, где приносились кровавые жертвы. Люди жертвовали даже собой, отдавая свое тело в руки жрецов микроскопа, которых, как и астрономов, они боготворили за всеведение и непогрешимость. Таким образом, наши открытия не только не сделали нас мудрей, но лишили и той крупицы ребяческой мудрости, которая была нам дана. Я согласен с вами только в одном: они расширили наши познания.

Зу. Чепуха! Знакомство с фактом не есть еще знание факта. В противном случае рыба знала бы о море больше, чем географы и биологи.

Пожилой джентльмен. Очень метко замечено, сударыня. Самая глупая рыба отнюдь не хуже многих моих знакомых географов и биологов знает, как величав океан.

Зу. Вот именно. Даже самый непроходимый дурак, глядя на компас, может сообразить, что стрелка всегда обращена к полюсу. Но неужели, осознав этот факт, он становится умней?

Пожилой джентльмен. Нет, сударыня, не умней, разве что самодовольней. Но я все-таки не понимаю, как можно быть знакомым с фактом и не знать его.

Зу. Разве не бывает так, что вы видите человека и не знаете его?

Пожилой джентльмен (его наконец осенило). Ах, как это верно! Разумеется, бывает. Один из членов нашего клуба путешественников усомнился в правдивости того, что я рассказывал о своем пребывании на Южном полюсе. У себя в Багдаде я вижу этого человека чуть ли не каждый день, но знать его не хочу.

Зу. А что бы вы знали о нем, если б имели возможность взглянуть на него пристальней, через лупу, или рассмотреть каплю его крови под микроскопом, или вырезать его органы и произвести их химический анализ?

Пожилой джентльмен. Безусловно, ничего. Исследование такого рода лишь усугубило бы отвращение, внушаемое мне этим человеком, и укрепило бы меня в решении ни при каких обстоятельствах не знаться с ним.

Зу. Но ведь таким образом вы познакомились бы с ним гораздо ближе.

Пожилой джентльмен. Я никогда не опущусь до близкого знакомства с подобным субъектом. Я дважды посетил летние спортивные состязания на Южном полюсе, а этот человек смеет утверждать, что он побывал на Северном, хотя это вообще вряд ли возможно, поскольку Северный полюс находится посреди моря. Он хвастается, будто повесил на него свою шляпу.

• Предыдущая
• 53/89
• Следующая