Назад к Мафусаилу - Сухарев Сергей Леонидович - Страница 64

• Предыдущая
• 64/89
• Следующая

Пожилой джентльмен (оставшись один, он весь поникает — теперь это раздавленный отчаянием старик). Что делать? Я совершенно растерян. Я конченый человек. (Падает на колени, с мольбой простирая руки над пропастью.). Я взываю к оракулу. Я не в силах вернуться домой и потворствовать кощунственной лжи. Умоляю наставить меня.

Пифия подходит к нему сзади по галерее и трогает его за плечо. Теперь это женщина обычных размеров с лицом, закрытым капюшоном. Пожилой джентльмен вздрагивает, как от электрического тока, оборачивается и в ужасе приседает, закрыв глаза рукой.

Нет, не подходите близко. Боюсь, мне этого не выдержать.

Оракул (сурово, но сострадательно). Взгляните: теперь я опять нормального роста. Вы видели не меня, а мое искаженное изображение, спроецированное волшебным фонарем на облако. Чем я могу вам помочь?

Пожилой джентльмен. Мои спутники возвращаются домой и скажут там неправду о том, что услышали от вас. Я не в состоянии ехать с ними, не в состоянии жить с людьми, для которых нет ничего святого. Я больше не способен на это теперь, когда побывал здесь. Умоляю, разрешите мне остаться.

Оракул. Друг мой, оставшись с нами, вы погибнете от депрессии.

Пожилой джентльмен. А если вернусь, умру от отвращения и отчаяния. Я выбираю тот риск, который благороднее. Прошу вас, не отвергайте меня. (Цепляется за ее платье.)

Оракул. Берегитесь! Я прожила здесь уже сто семьдесят лет. Ваша смерть значит для меня гораздо меньше, чем для вас.

Пожилой джентльмен. Мне страшно быть изгнанным отсюда не потому, что я боюсь смерти, а потому, что я боюсь жизни.

Оракул. Что ж, пусть будет по-вашему. Оставайтесь.

Протягивает ему руки. Он хватается за них и, прильнув к ней, встает на ноги. Она пристально смотрит ему в лицо. Он напрягается всем телом, конвульсивно вздрагивает, разжимает руки и падает мертвым.

(Глядя на труп.) Бедное недолговечное создание! Чем еще я могла тебе помочь?

Год 31920-й н. э., летний день. Залитая солнцем лужайка у южного подножия лесистого холма. На западной его стороне ступени и колоннада небольшого красивого храма в классическом вкусе. Между храмом и холмом грубая замшелая каменная лестница, уходящая к поросшей деревьями вершине. На восточном склоне роща. Посредине лужайки, неподалеку от холма, алтарь — низкий мраморный стол длиной в человеческий рост, стоящий параллельно ступеням храма. На переднем плане от алтаря веером расходятся полукруглые мраморные скамьи, отделенные от него широким проходом. Юноши и девушки пляшут под звуки нескольких флейт, на которых играют музыканты, сидящие в непринужденных позах на ступенях храма. Детей не видно: впечатление такое, что всем присутствующим не меньше чем по восемнадцати лет. У некоторых юношей бороды. Покрой одежды, архитектура театра, форма алтаря и полукруглых скамей напоминают греческий стиль IV века до н. э. в вольной трактовке. Движения танцоров, стремительно исполняющих нечто вроде фарандолы, необычайно изящны и пластичны: никто не скачет и не обнимает партнера, как это принято у нас. После первого круга они хлопками останавливают музыкантов, и те начинают играть сарабанду. В этот момент на лестнице между холмом и храмом появляется странная фигура. Человек, погруженный в задумчивость, медленно, с закрытыми глазами, спускается вниз, машинально нащупывая ногами грубые неровные ступени. Он почти обнажен — на нем только полотняная юбочка, вроде шотландской, да и та, в сущности, представляет собой широкий пояс с несколькими карманчиками и висящей на нем кожаной сумкой. Судя по мужественной осанке новоприбывшего, это мужчина в цвете лет; ни глаза его, ни рот не обличают никаких признаков старости; однако лицо, плотное и свежее, покрыто сетью морщин — от еле заметных, не толще волоска, до глубоких борозд, словно время трудилось над каждым дюймом его кожи в течение целых геологических эпох. Голова у него могучая и красивая, но совершенно лысая: кроме ресниц — ни одного волоска. Не замечая окружающих, он идет прямо на одну из танцующих пар, разделяет ее, просыпается и с изумлением осматривается. Пара возмущенно останавливается, другие тоже, музыка смолкает. Юноша, которого он толкнул, обращается к нему — без злобы, но и без намека на то, что мы называем хорошими манерами.

Юноша. Эй, старый лунатик, не пора ли раскрыть глаза да посмотреть, куда идешь?

Древний (тихо, кротко и снисходительно). Я не знал, что тут детская, а то бы не направился в эту сторону. Такое всегда может случиться. Продолжайте ваши игры — я поверну обратно.

Юноша. Останься и хоть раз порадуйся жизни. Мы научим тебя плясать.

Древний. Нет, благодарю. Я плясал, когда был ребенком, как вы. Пляска — это неумелая попытка войти в ритм жизни. Мне было бы тяжело выбиться из него ради ваших детских забав. Да я и не смогу, даже если захочу. Но в ваши годы плясать приятно, и мне жаль, что я вам помешал.

Юноша. Полно тебе! Признайся-ка лучше, что ты несчастлив. До чего же страшно смотреть на вас, древних: ходите в одиночку, никого не замечаете, не пляшете, не смеетесь, не поете, словом, ничего не берете от жизни! Нет, мы будем не такими, когда вырастем. У вас собачья жизнь.

Древний. Неправда. Ты повторяешь старинное выражение, даже не подозревая, что на земле водилось когда-то животное, которое называли собакой. Те, кто занимается исчезнувшими формами жизни, скажут вам, что собака любила слушать собственный голос и прыгала, когда бывала довольна, — совсем как вы. Значит, это у нас собачья жизнь, дети мои.

Юноша. Если так, собака была хорошее умное животное. Она подала вам благой пример.

Древний. Дети мои, дайте нам жить и веселиться на свой лад. (Поворачивается и хочет уйти.)

Девушка. Не спеши. Почему вы, древние, не расскажете нам, как вы развлекаетесь? У вас, наверное, есть свои тайные радости, которые вы скрываете от нас и которые никогда вам не приедаются. А вот мне наскучили наши песни и пляски. И все мои партнеры тоже.

Юноша (подозрительно). Наскучили? Я это запомню.

Все переглядываются, словно в словах девушки скрыт некий зловещий смысл.

Девушка. Нам всем скучно. Зачем же притворяться? Это естественно.

Несколько молодых людей. Нет, нет. Нам не скучно. Вовсе это не естественно.

Древний (девушке). Выходит, ты старше, чем он. Ты растешь.

Девушка. Откуда ты это знаешь? Разве я старше их на вид?

Древний. Нет, я даже не взглянул на тебя. Мне безразлично, как ты выглядишь.

Девушка. Благодарю.

Общий смех.

Юноша. Ах ты старый чудак! Ты, наверно, уже забыл разницу между мужчиной и женщиной.

Древний. Эта разница давным-давно не интересует меня в том смысле, в каком интересует вас. А что нас не интересует, то мы забываем.

Девушка. Ты так и не ответил, что выдает мои годы. А я хочу это знать. Я действительно старше этого мальчика — намного старше, чем он предполагает. Как ты это узнал?

Древний. Очень просто. Ты больше не притворяешься. Ты признаешь, что детские игры — пляски, пение, спаривание — довольно быстро приедаются и наскучивают. И ты больше не стараешься выглядеть моложе своих лет. А это признак перехода от детства к отрочеству. Кстати, посмотри, какой неописуемой рванью ты прикрыта. (Касается рукой ее одежды.) Вот здесь совсем протерлось. Почему ты не сделаешь себе новое платье?

Девушка. Да я ничего и не заметила. К тому же новое платье — это слишком хлопотно. Одежда — такая обуза! Я думаю, что когда-нибудь научусь обходиться без нее, как вы, древние.

Древний. А вот это уже признак зрелости. Скоро ты забудешь про игрушки, забавы и сласти.

• Предыдущая
• 64/89
• Следующая