Собрание сочинений. Том 5 - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 20

• Предыдущая
• 20/105
• Следующая

— Нет, — сказал Аллейн. — Я бы охотно отправился с вами во Францию и куда бы вы ни захотели, хотя бы чтобы послушать ваши рассказы, да и потому, что вы оба — мои единственные друзья вне монастырских стен; но это, право же, невозможно, у меня есть долг по отношению к моему брату, ведь отец и мать у меня умерли, и он старший. Кроме того, когда вы зовете меня с собой во Францию, вы не представляете, как мало толку вам будет от меня: ведь ни по воспитанию, ни по своей природе я не гожусь для ратных дел, а там, как видно, происходят постоянные раздоры.

— Всему виною мой дурацкий язык! — воскликнул лучник. — Будучи сам человеком неученым, я невольно говорю о клинках и мишенях, ибо такова моя работа. Но заверяю тебя, что на каждый свиток пергамента в Англии их во Франции приходится двадцать. А на каждую нашу статую, резной камень, раку с мощами и вообще любой предмет, который может порадовать взгляд ученого клирика, во Франции их приходятся сотни. При разграблении Каркассонна я видел целые комнаты, набитые рукописями, но ни один человек из Белого отряда не мог прочесть их. Опять же я назвал бы Арль, Ним и много других городов, где стоят огромные арки и крепостные сооружения, воздвигнутые в старину людьми-великанами, пришедшими с юга. Разве я не вижу, как у тебя загорелись глаза и как тебе хотелось бы взглянуть на все это? Пойдем же со мной, и, клянусь своими десятью пальцами, ты увидишь эти чудеса все до единого.

— Конечно, мне бы хотелось взглянуть на них, — отозвался Аллейн, — но я иду из Болье с определенной целью, и я должен остаться верен своему долгу, как вы верны своему.

— Подумай и о том, mon ami, — настойчиво продолжал Эйлвард, — что ты можешь сделать там много добра: ведь в Отряде триста человек, и никогда ни один из них не слышал слова о милости божьей, а святой Деве хорошо известно, что никогда еще никакая группа людей в этой милости так не нуждалась. Уж, наверно, один долг стоит другого. Ведь брат твой обходился без тебя все эти годы и, насколько я понимаю, ни разу не потрудился дойти до Болье, чтобы повидать тебя, из чего ясно, что не очень-то он в тебе нуждается.

— Да и потом, — подхватил Джон, — минстедский сокман стал притчей во языцех по всему лесному краю, от Брэмшоу-Хилл до Холмслей-Уока. Он пьяница, отчаянный буян и сквалыга, каких мало.

— Тем более я должен постараться исправить его, — сказал Аллейн. — Не нужно, друзья, этих уговоров, что до меня, то поверьте, мне очень хочется во Францию, и для меня было бы радостью отправиться с вами. Но, право же, право, я не могу, и я здесь прощусь с вами, ибо та квадратная башня над деревьями справа, наверное, и есть Минстедская церковь, и я пойду вон по той тропинке через лес.

— Ну что ж, да хранит тебя господь, мой мальчик! — воскликнул лучник, прижимая Аллейна к своему сердцу. — Я скор и в любви и в ненависти. И, видит бог разлуки терпеть не могу.

— А разве нам не следовало бы все-таки подождать здесь, — предложил Джон, — и посмотреть, как еще тебя примет твой братец? Может быть, он будет так же не рад твоему приходу, как крестьянка, когда является поставщик королевского двора и реквизирует ее добро?

— Нет, нет, — запротестовал Аллейн, — не ждите меня, если я туда пошел, я там останусь.

— Все-таки не худо будет тебе знать, куда мы направляемся, — сказал лучник. — Мы сейчас будем идти лесами все на юг, пока не выйдем на дорогу в Крайстчерч, потом двинемся по ней, а к ночи, надеюсь, доберемся до замка сэра Уильяма Монтекьюта, герцога Солсберийского, где коннетаблем сэр Найджел Лоринг. Там мы и пристанем, и в ближайшие месяц-два, пока мы будем готовиться к обратному путешествию во Францию, ты, наверное, сможешь нас там найти.

Аллейну было в самом деле очень тяжело расставаться с этими двумя новыми, но душевными друзьями, и столь сильным оказалось столкновение между чувством долга и влечением сердца, что он не осмеливался поднять глаза, ибо опасался изменить своему решению. Лишь когда он ушел далеко вперед и его окружали уже только стволы деревьев, он оглянулся и все-таки увидел сквозь листву своих друзей вдали на дороге. Лучник стоял, скрестив руки, его лук торчал из-за плеча, солнце ярко горело на его шлеме и на кольцах его кольчуги. Рядом с ним высился завербованный им Джон, все еще в домотканой, не по росту одежде сукновала из Лимингтона, длинные руки и ноги словно вылезали из этого убогого платья. Аллейн еще смотрел на них, когда они круто повернули и зашагали рядом по дороге.

Тропа, по которой предстояло идти молодому клирику, тянулась через великолепный строевой лес, где гигантские стволы дубов и буков образовали во всех направлениях как бы длинные коридоры, а их ветви изгибались, словно своды величественного собора, возведенного самой природой. На земле лежал ковер зеленейшего и мягчайшего мха, усыпанного опавшими листьями, бодро пружинившего под ногами путника. Тропинкой этой, как видно, пользовались так редко, что она местами совсем исчезала в траве, и ее рыжеватая бороздка снова появлялась между стволами уже где-то далеко впереди. Здесь, в глубинах лесного края, было очень тихо. Безмолвие нарушалось лишь легким шелестом веток и далеким воркованием диких голубей, и только раз Аллейн услышал где-то в стороне веселый охотничий рог и резкий лай собак.

Не без волнения смотрел он на окружавшую его красоту, ибо, несмотря на уединенную жизнь в монастыре, он знал достаточно о былом могуществе его рода, знал и то, что когда-то власть его предков, бесспорно, распространялась на все эти земли. Его отец был чистокровным саксом и возводил свою родословную к Годфри Мэлфу, владевшему поместьями Бистерн и Минстед в те времена, когда норманны впервые ступили окованной железом ногой на английскую землю. Однако часть владений их семьи была отторгнута: в этом округе насадили леса, и он стал собственностью короля, другие земли были конфискованы за предполагаемое участие Мэлфа в неудавшемся мятеже саксов. И судьба предка стала прототипом для судьбы потомков. В течение трех веков их владения все сокращались, иногда в результате вторжения феодалов или самого короля, иногда вследствие пожертвований в пользу церкви, вроде того дара, с помощью которого отец открыл врата аббатства Болье для своего младшего сына. Так семья эта постепенно утратила свое значение, но у них все еще оставался старинный помещичий дом, несколько ферм и рощица, где можно было пасти сотню свиней — «sylva de centum porcis»[45], — как писалось в старинных семейных бумагах. А главное, старший брат все еще мог держаться гордо, потому что оставался свободным владельцем земель, не подчиняющимся никакому феодальному властителю и ответственным только перед королем. Зная все это, Аллейн испытал легкую гордость довольно земного характера, впервые окидывая взглядом ту землю, с которой сроднилось столько его предков. И зашагал быстрее, весело крутя палку и озираясь на каждом повороте, в ожидании, что вот-вот появятся следы былого гнезда саксов. Но вдруг остановился, так как из-за дерева выскочил с диким видом какой-то человек, вооруженный дубинкой, и преградил ему дорогу. Это был свирепый силач-крепостной в шапке и куртке из недубленой овечьей шкуры и широких кожаных штанах до пят.

— Стой! — заорал он, замахиваясь тяжелой дубиной, чтобы подкрепить свое приказание. — Кто ты, и как ты смеешь так свободно разгуливать по этому лесу? Куда ты идешь и по какому делу?

— А ради чего мне отвечать на твои вопросы, приятель? — ответил Аллейн, насторожившись.

— Ради того, что твой язык может спасти твою башку, но где же это я видел твое лицо?

— Всего только накануне вечером мы встретились в гостинице «Пестрый кобчик», — отозвался клирик, вспомнив крепостного, который был так откровенен во вред себе.

— Клянусь пресвятой Девой, так и есть! Ты тот самый мальчишка-клирик, и ты еще сидел молчком в уголке, а потом стыдил музыканта. Что у тебя в суме?

• Предыдущая
• 20/105
• Следующая