Кто убил Паломино Молеро? - Льоса Марио Варгас - Страница 20

• Предыдущая
• 20/28
• Следующая

– А я и не тревожусь, – вполголоса сказала девушка. – Я его ненавижу. Что бы с ним ни сделали, все будет мало. Я все время ему это говорила в глаза. Однажды он ушел, а потом вернулся с револьвером. И сказал мне: «Вот тут надо нажать. Возьми. Если ты так меня ненавидишь, я заслуживаю смерти. Что ж, убей меня».

Наступило долгое молчание, нарушаемое только потрескиванием жира на сковороде и невразумительными жалобами пьяного. Он шел прочь, приговаривая: «Никто меня не любит, никому я не нужен, пойду к знахарке из Айабаки, она мне вылечит ногу».

– Я убежден, что у вас доброе сердце и что вы никогда никого не убьете, – сказал лейтенант.

– Не валяйте дурака! – вскинулась вдруг Алисия Миндро. Подбородок у нее вздрагивал, ноздри раздувались. – Не валяйте дурака и меня не считайте дурой! Очень вас прошу! Я уже взрослая!

– Извините, – кашлянув, сказал лейтенант. – Я неправильно выразился.

– Неужто она не знает, была ли влюблена в Паломино? – пробормотал Литума. – Или у них с Паломино до серьезного не дошло? Или она его не успела полюбить хоть немножечко?

– Я успела его полюбить совсем не немножечко, – не задумываясь, ответила девушка. Она не повернула к полицейскому головы, смотрела прямо перед собой. Гнев ее улегся так же быстро, как и вспыхнул. – Я очень любила Паломино. Если бы мы нашли в Амотапе священника, я стала бы его женой. А то, о чем вы думаете, – мерзко. У нас все было не так. У нас все было прекрасно. Теперь еще и вы вздумали придуриваться?

– Брось, Литума, – сказал лейтенант, но в голосе его полицейский не услышал упрека. Он понял, что тот вообще обращается не к нему и произнес эти слова для того лишь, чтобы развязать язык Алисии. – Если б не любила, так, наверно, не убежала бы с ним. Или ты считаешь, что Паломино увез сеньориту силой?

Алисия Миндро промолчала. Все больше насекомых с жужжанием вились вокруг лампы. Слышней стал гул прибоя. Продолжался прилив. Рыбаки, наверно, готовят снасть; дон Матиас со своими подручными тащат «Таларского льва» в воду, а может быть, уже выгребли в море. Литума почувствовал, что ему хочется быть с ними, а не сидеть здесь, слушая все это. И все же он проговорил почти шепотом:

– Ну а как же ваш жених, сеньорита? – и покуда шептал, ему казалось, что он балансирует на непрочном канате.

– Он имеет в виду вашего, так сказать, официального жениха, – пояснил лейтенант. Когда он говорил с девушкой, голос его смягчался. – Ибо если вы полюбили Паломино Молеро, на долю лейтенанта Дуфо осталось одно только это звание. Он служил вам прикрытием от вашего папы, не правда ли? Нечто вроде ширмы, так?

– Так, – кивнула девушка.

– Это для того, чтобы полковник не узнал про ваши отношения с Паломино? – продолжал гнуть свое лейтенант. – Ведь ему вряд ли пришелся по вкусу роман его дочери с рядовым.

Жужжание насекомых изводило Литуму, как незадолго до этого – скрежет велосипедного обода.

– Он завербовался, чтобы быть поближе к вам? – спросил он и понял, что на этот раз не притворяется: в голосе его звучала та самая скорбь, которую он ощущал всякий раз, когда вспоминал о Паломино. Что тот нашел в этой полоумной девчонке? Что у нее есть, кроме белой кожи да высокого положения? Или так подействовали на него эти ее резкие смены настроений, эти невероятные переходы от бешенства к безмятежности?

– А бедный ревнивый Рикардо ничего не понимал, – вслух размышлял лейтенант, раскуривая сигарету. – А начал понимать, начал и ревновать. Вот тут-то и нашло на него по-мра-че-ние. Он натворил дел и вне себя от страха и раскаяния прибежал к вам. Прибежал и сказал рыдая: «Алиса, я – убийца! Я зверски убил того солдата, с которым ты сбежала от меня!» Тут вы и сказали ему, что никогда его не любили, что вы его ненавидите. Вот тогда он и принес вам пистолет. Но вы его не убили. Это все пока были цветочки. А вот и ягодки: полковник запретил Дуфо видеться с вами, потому что зять-убийца еще хуже, чем полукровка с улицы Кастилии, да к тому же еще рядовой солдат. Бедный Рикардо. Вот и вся история. Я в чем-нибудь ошибся?

– Ха-ха, – засмеялась она. – Во всем.

– Я сделал это намеренно. Что ж, поправьте меня.

Она еще способна смеяться? Не послышался ли ему этот короткий, издевательски жестокий смешок? Но вот она снова стала серьезной, напряженно застыла на краешке стула, плотно сомкнув колени. Руки у нее были такие тонкие, что Литума без труда охватил бы ее запястье двумя пальцами. Теперь, когда темнота наполовину скрывала угловатую тоненькую фигуру Алисии, ее вполне можно было принять за мальчика. Но сидела перед ними женщина – юная маленькая женщина. Она уже успела познать мужчину. Литума попытался представить ее, обнаженную, в объятиях Паломино на топчанчике в доме доньи Лупе или, может быть, на полу, на плетеных циновках, или на песке, представить, как она охватывает его руками за шею, как подставляет ему полураскрытые губы, как стонет, – и не смог. Ничего этого Литума не видел. Пока длилось нескончаемое молчание, он едва не оглох от звона и жужжания вокруг лампы.

– Пистолет мне принес мой отец. Это он сказал, чтоб я застрелила его, – легко вымолвила Алиса. – Что с ним сделают?

– Ничего с ним не сделают, – торопливо ответил явно ошеломленный лейтенант. – Ничего с вашим папой не сделают.

Ярость вновь охватила ее.

– Вы хотите сказать, что правосудия не существует? – крикнула она. – Его должны посадить в тюрьму, казнить! Но никто не осмелится это сделать. Еще бы!

Литума весь напрягся. Он чувствовал, что и лейтенант тоже подобрался, тяжело задышал, словно оба они ощутили где-то в недрах земли рев, предшествующий землетрясению.

– Я бы выпила чего-нибудь горячего, вот хоть этого вашего кофе, – снова совершенно другим тоном – просто и обыденно, по-приятельски – сказала девушка. – То ли я замерзла, то ли еще что. Холодно здесь.

– Холодно, – сказал лейтенант и дважды повторил, энергично кивая: – Холодно! Холодно!

Он долго поднимался со стула, а когда наконец встал на ноги и направился к примусу, Литума заметил, как медлительны и вялы его движения. Он шатался как пьяный, ноги не держали его. Услышанное глубоко потрясло лейтенанта и Литуму. Он заставлял себя думать все об одном и том же. Значит, Алисия, несмотря на то, что считала любовь отвратительной штукой, все же стала возлюбленной Паломино? Откуда тогда нелепые мысли о том, что влюбляться мерзко, а любить хорошо? Литуме тоже стало холодно. Он бы с удовольствием выпил чашку горячего кофе, над которым колдовал сейчас у примуса лейтенант. В зеленом конусе света, падавшем от лампы, Литума видел, как руки лейтенанта кладут в кружку кофе и сахар, наливают кипяток, – все так медленно и неуверенно, словно руки не слушались его. Потом, зажав кружку в ладонях, он протянул ее Алисе. Та поднесла ее ко рту, сделала большой глоток, запрокинув голову. В неверном, дрожащем свете Литума увидел ее глаза. Сухие, черные, суровые, взрослые глаза на нежном детском личике.

– Значит, – пробормотал лейтенант так тихо, что Литума еле расслышал его. Он снова сел на угол письменного стола, одной ногой упираясь в пол, а другой болтая в воздухе, и после долгого молчания нерешительно заговорил: – Значит, тот, кого вы ненавидите, тот, которому что ни сделай, все будет мало, – это не Рикардо Дуфо, а…

Он не осмелился назвать второе имя. Литума видел: девушка без малейшего колебания кивнула.

– Он ползал у меня в ногах, как собака, целовал мне руки, – воскликнула она, охваченная одним из этих внезапных, ничем не вызванных приступов ярости. – Любовь не признает границ, говорил он. Мир не понимает этого. Родная кровь дает себя знать. Любовь – это любовь, она все сметает на своем пути. Когда он так говорит, когда плачет и просит у меня прощения, я ненавижу его. Я хочу ему смерти.

Слова ее внезапно заглушило радио. Диктор говорил торопливо и горячо, и Литума не разбирал ни единого слова. Потом заиграла музыка – это была песенка, пользовавшаяся у жителей Талары наибольшей популярностью: Погляди на них – на углу сто-о-оят, И даже глядеть на меня-я не хотя-я-ят…

• Предыдущая
• 20/28
• Следующая