Логика социальных наук. - Поппер Карл Раймунд - Страница 3

добавил следующее: "Когда вы, как участники обсуждения, производите впечатление

своими аргументами или основаниями, то для нас речь идет -о факте, с помощью этих

средств вы можете впечатлять или влиять друг на друга; нас интересуют симптомы

такого взаимовлияния, такие понятия, как убедительность, нерешительность, уступки, податливость влиянию. Что же касается фактического содержания дискуссии, то нам до

него нет дела, поскольку это ведь всегда ролевая игра, драматическая перемена как

таковая; что же касается так называемых аргументов, то это, естественно, лишь род

вербального поведения, ничуть не более важного, чем любое иное. Чисто субъективной

иллюзией было бы полагать, будто между аргументами и прочими впечатляющими

вербализациями имеется сколько-нибудь четкое различие, и уж тем более между

объективно значимыми и объективно незначимыми аргументами. При внешнем их

наблюдении аргументы можно подразделять на те, что определенными группами и в

определенное время принимаются за значимые и незначимые. Временной элемент

указывает и на то, что так называемые аргументы, которые в дискуссионной группе, вроде нынешней, считаются принятыми, позже могут быть раскритикованы или

отвергнуты одним из участников дискуссии".

Я не стану продолжать описание этого случая. Наверное, в данном ученом кругу нет

нужды специально указывать на то, что идейно-историческим источником этой крайней

позиции моего друга-антрополога является не только бихевиористский идеал

объективности, но также идеи, возросшие на немецкой почве. Я имею в виду всеобщий

релятивизм - исторический релятивизм, полагающий, что нет объективной истины, но

есть лишь истины для той или иной эпохи; и социологический релятивизм, который учит

тому, что есть истины или наука для той или иной группы, класса, например пролетарская

наука и буржуазная наука. Я полагаю также, что так называемая социология знания во

всей своей полноте является предысторией догм моего приятеля-антрополога.

Следует признать, что мой приятель и занимал на конференции крайнюю позицию, однако эта позиция, особенно когда она представляется в смягченной форме, отнюдь не

является нетипической и маловажной.

Но эта позиция абсурдна. Поскольку мне доводилось уже в другом месте детально

критиковать исторический и социологический релятивизм и социологию знания, то здесь

я от этой критики воздержусь. Вкратце следует обсудить лишь наивную и неудачную

идею научной объективности, которая служит здесь основанием.

Одиннадцатый тезис. Было бы совершенно неправильно предполагать, будто

объективность науки зависит от объективности ученых. И уж совершенно неприемлемо

мнение, будто естествоиспытатель объективнее социального ученого.

Естествоиспытатель столь же партиен, как и все прочие люди, и, к сожалению, - если он

не принадлежит к тем немногим, кто постоянно выдвигает новые идеи - он обычно крайне

односторонен и партиен в отстаивании своих собственных идей. Некоторые выдающиеся

современные физики даже основали школы, которые оказывали мощное сопротивление

новым идеям.

Но у моего тезиса есть и позитивная сторона, важна именно она. Это и есть содержание

моего двенадцатого тезиса.

Двенадцатый тезис. То, что обозначается как научная объективность, присуще только

критической традиции, и только ей одной. Вопреки всевозможным преградам, именно она

столь часто позволяла подвергать критике господствующие догмы. Иначе говоря, научная объективность не есть индивидуальное дело тех или иных ученых, но

общественное дело взаимной критики, дружески-враждебного разделения труда между

учеными, их совместной работы и работы друг против друга. Тем самым научная

объективность зависит от целого ряда общественных и политических отношений, каковые способствуют критической традиции.

Тринадцатый тезис. Так называемая социология знания, которая ищет объективности в

поведении отдельных ученых и объясняет необъективность социальным положением

ученого, целиком игнорирует этот решающий пункт, я имею в виду то, что объективность

основывается на критике и на ней одной. То, что проглядывает социология знания, это

как раз и есть социология знания - теория научной объективности. Последняя может

получить объяснение лишь с помощью таких социальных категорий, как, например, конкуренция (как отдельных ученых, так и школ); традиция (а именно критическая

традиция); социальные институты (например, публикации в различных конкурирующих

журналах и у разных конкурирующих издателей, дискуссии и конгрессы); государственная

власть (а именно политическая терпимость по отношению к свободному обсуждению).

Такие малости, как, например, социальное или идеологическое положение

исследователя, со временем отпадают сами, хотя они, конечно, всегда играют свою

краткосрочную роль.

Подобно проблеме объективности, мы сходным образом куда свободнее можем решить

проблему свободы от оценочных суждений, нежели это обычно случается.

Четырнадцатый тезис. В критической дискуссии мы различаем следующие вопросы: 1) вопросы об истинности некоего предположения; вообще его релевантности, об

интересе и значении этого предположения для тех проблем, с которыми мы уже имели

дело;

2) вопрос о его релевантности, интересе и значении относительно различных вненаучных

проблем, например для проблемы человеческого благосостояния, либо, например, для

проблем совсем иного рода - рациональной безопасности или национальной

политической стратегии, индустриального развития или персонального обогащения.

Конечно, исключить такие вненаучные интересы из научного исследования было бы

невозможно; и равным образом невозможно исключить их из естественнонаучного

исследования - например, физического - и их социального исследования.

Возможно и важно то, что придает науке ее специфический характер - не исключение, но

различение интереса вненаучного, не имеющего ничего общего с поиском истины, и

чисто научного интереса в истине. Хотя истина является ведущей научной ценностью, она не единственная: релевантность, интерес и значение предположения относительно

его чисто научного проблемного местоположения - все это также научные ценности

первого ранга; и подобным же образом дело обстоит с такими ценностями, как

плодотворность, объяснительная сила, простота и точность.

Иными словами, есть чисто научные ценности и антиценности, как и вненаучные

ценности и антиценности. И хотя невозможно освободить работу науки от вненаучных

приложений и оценок, одной из задач научной критики и научной дискуссии является

борьба со смешением этих ценностных сфер, в особенности -за исключением

вненаучных оценок из вопросов об истине.

Декретом и навсегда этого, конечно, не достигнешь, это было и остается постоянной

задачей взаимной научной критики. Чистота чистой науки есть идеал, вероятно, недостижимый, но за него ведет критика свою постоянную борьбу, и должна вести.

В формулировке данного тезиса я обозначил, как практически невыполнимую, задачу

изгнания вненаучных ценностей из научной деятельности. Положение тут сходное с

научной объективностью: лишить ученого партийности невозможно, не лишив его

одновременно человечности. Точно так же мы не можем запретить ему оценивать или

ломать его оценки, не сломав его ранее как человека и как ученого. Наши мотивы и наши

чисто научные идеалы, такие, как идеал чистого поиска истины, глубочайшим образом

укоренены во вненаучных, частью религиозных, оценках. Объективный и свободный от

ценностей ученый не является идеальным ученым. Без страсти вообще ничего не