Господа офицеры - Ильин Андрей - Страница 11

Но, ей-богу, лучше бы он у Анны сидел!...

Дверь парадного, как водится, была заколочена досками крест-накрест, но Мишель пошел через черный ход, который был незаперт, был нараспашку. В подъезде было холодно, как на улице, изо рта шел пар, а на лестничных клетках лежали наметенные сквозь разбитые окна сугробы.

Он поднялся к себе на третий этаж и сунул ключ в замочную скважину. В какой-то момент ему показалось, что он услышал за дверью какой-то шум, но не придал этому значения. Там, в квартире, никого не могло быть.

Он провернул ключ и открыл дверь.

Что-то было не так... В первое мгновение он не понял что, но потом!...

Эта квартира досталась ему от отца, который четверть века верой и правдой служил во благо России и государя императора в Министерстве иностранных дел. Почти сразу же после выхода в отставку отец скончался от какой-то экзотической, подхваченной им в Индии болезни. Его кабинет и теперь находился в неприкосновенности, как если бы он ненадолго вышел и вскорости должен был вернуться.

Мишель у себя дома бывал нечасто, постоянно уезжая по делам службы в командировки. И каждый раз, когда он возвращался, его охватывало щемящее чувство утраты...

Но не теперь! Теперь он чувствовал тревогу!

Почему?...

Да потому, что в квартире было довольно тепло! Настолько, что можно было находиться в ней без верхней одежды!... Хотя должно было быть холодно, ведь все это время никто за квартирой не приглядывал и печей не топил!

Но как же так может быть?...

Мишель уже было хотел отступить назад, как вдруг из-за стены выступила чья-то тень и тут же, с другой стороны, еще одна и его цепко схватили за руки, толкнули внутрь и споро захлопнули за ним и задвинули на щеколду дверь.

Сопротивляться он не мог и в первое мгновение даже не пытался, будучи совершенно растерян.

«Грабители!» — решил было он.

И, резко дернувшись, попробовал освободить руки. Но в бок ему жестко и больно ткнулось дуло револьвера, а чья-то рука в перчатках, бесцеремонно облапав сзади его лицо, зажала рот и нос. И тут же он услышал, как сухо и коротко щелкнул взводимый курок.

— Не балуй!...

Он стоял совершенно бессильный, прижатый к стене, ожидая, что вот теперь, через мгновение, прозвучит выстрел! Который даже, скорее всего, никто не услышит, потому что звук выйдет глухой, по причине того, что дуло глубоко вдавлено в пальто и в тело.

Неужели все?...

Кто-то споро начал обшаривать его карманы, обстучал пояс, проверяя, нет ли при нем оружия.

Нет, видно, сразу не убьют, раз обыскивают.

— Ничего! — быстро сказал чей-то голос.

— И что с ним теперь делать? — спросил другой.

— Пристукнуть по-тихому да сволочь ночью на улицу.

Это его пристукнуть и сволочь. В его собственной квартире!

Но тут же застучали быстрые шаги и чей-то показавшийся ужасно знакомым голос сказал:

— Господа, остановитесь, это же свой! Это же Мишель!...

Рука в перчатке ослабла и сползла с лица. Револьвер перестал сверлить бок. И тут же кто-то налетел на него сбоку, разворачивая к себе.

— Господа, разрешите представить — Мишель Фирфанцев!

Мишель автоматически кивнул головой. Тем самым господам, что секунду назад крутили ему руки и чуть его не пристрелили.

Пред ним стоял Сашка Звягин собственной персоной. Давнишний его приятель и сослуживец.

— А мы-то грешным делом тебя списали! — обрадованно сообщил он. — Думали, что красные тебя давно в расход пустили. А ты вот он, живехонек! — И, обернувшись, объяснил: — Господа, мы с Мишелем в одном ведомстве служили, так что в нем можно быть совершенно уверенным.

Офицеры, убрав в кобуры револьверы и так же коротко кивая, представились:

— Штабс-капитан Буров, честь имею...

— Поручик Ардов...

Мишель никак не мог прийти в себя. В его квартире была куча каких-то незнакомых офицеров во главе с Сашкой Звягиным. Откуда?...

— Ты уж прости нас великодушно, — виновато развел руками Сашка. — Мы тут пристанище искали, а к себе мне нынче никак нельзя, меня красные ищут. Заявились вот к тебе, а тебя и нет. Ну мы и распорядились... Немножко вот пришлось тебе дверь попортить. Надеюсь, ты не в обиде?

— Пустяки, — кивнул Мишель.

— Понимаешь, о тебе полгода ни слуху ни духу, да еще Богорадов утверждал, будто бы чуть не сам видел, как тебя во время переворота солдатики к стенке прислонили. Тогда много наших постреляли. Ну вот я и подумал, что ты не будешь в претензии, если мы воспользуемся твоим жильем.

— Ну я же говорю — пустяки! — повторил Мишель, закрывая тему.

Он прошел в комнаты, бегло осматриваясь.

В гостиной на столе было грудой свалено какое-то оружие, к стенам прислонено несколько коротких кавалерийских карабинов. Тот сунутый ему под ребра револьвер был явно не единственным. В кухне на растянутых веревках сушилось исподнее белье. А в спальне на его кровати, прямо на покрывалах, в верхней одежде и на полу тоже, накрывшись шинелями, спало еще несколько человек.

— Это тоже наши — только что, этой ночью, прибыли из Нижнего, — объяснил Звягин. — Теперь вот отсыпаются. Ты представить не можешь, что теперь творится на железной дороге, — никаких билетов, только если дежурному в морду кулаком сунуть. Им даже пришлось какого-то не в меру ретивого большевичка пристрелить, а потом полночи, до станции, висеть на поручнях, чуть не околели совсем...

Мишель слушал рассеянно. Ему совершенно неинтересно было знать про то, что теперь творится на бывшей императорской дороге. Он пришел сюда совсем не за этим.

Мишель, извинившись, прошел в свой кабинет, где, слава богу, никого не было. Звягин, словно почувствовав его настроение, за ним не пошел, дав возможность побыть ему одному. Кабинет был небольшим, почти наполовину занятым огромным письменным столом и шкафами с книгами. Наверное, лишь поэтому здесь никто не расположился.

Все здесь было привычно и знакомо.

Мишель сел за стол. Машинально поднял какой-то недописанный листок — незаконченный рапорт начальству... Как давно, хотя на самом деле недавно, это было! И как все с тех пор переменилось!

«Блажен, кто мир сей посетил в его минуты роковые...» — вспомнил Мишель строку из Пушкина. Раньше, в молодости, она ему ужасно нравилась, тревожа душу какими-то неясными ожиданиями, заставляя желать себе и стране каких-нибудь потрясений, где бы он мог достойно проявить себя... Теперь эти минуты настали — и... никакого блаженства, только холод, голод и страх. Обманул классик.

Мишель стал выдвигать ящики стола, выискивая что-нибудь такое, что можно было бы снести на толкучку и поменять на продукты. Но почти ничего не находил. Все те вещи, что у него были, не имели теперь почти никакой цены. Он всегда вел довольно спартанский образ жизни, не обрастая ненужными вещами.

Разве вот только награды?

У него было несколько полученных за бои на германском фронте крестов, именная шашка и золотые, с дарственной гравировкой министра часы и портсигар. То, что с гравировкой, теперь значения не имело, а вот то, что золотые... За них, пожалуй, можно было получить по три фунта мяса и по мешку картошки. Крестьяне теперь активно скупали у оголодавших горожан золото и серебро, растаскивая по далеким деревням и пряча под стрехами и в овчарнях фамильные украшения знатных фамилий.

Мишель решительно сунул часы и портсигар в карман.

Больше ему брать здесь было нечего.

Были еще экзотические, привезенные отцом из дальних стран сувениры — например, чучело сушеного нильского крокодила, — но вряд ли их смогут по достоинству оценить полуграмотные мужики. Да и не хотел он ничего трогать из отцовской коллекции — разве только потом, когда станет совсем невмоготу...

Мишель посидел в кресле еще некоторое время, вдыхая знакомый запах книг, потом решительно встал и направился к выходу.

Но ему заступил дорогу Звягин.

— Ты куда? — изображая беззаботность, спросил он.

— Туда, откуда пришел, — уклончиво ответил Мишель.