Выбери любимый жанр

Принцип Портоса, или Последний свидетель - Папченко Александр - Страница 7


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

7

…А ветер слизывал пляшущие веснушки с Сашкиного лица.

Потом я проснулся. По одеялу скользила солнечная каша-размазня из желтых пятен. Разматывая бесконечную серебристую паутину, карабкался в небо паучок-самолетик. Качнулась ветка яблони и зашуршала, задевая раму окна… И я подумал, что осенью буду вспоминать все это: и как я лежал, и самолетик, и буду думать про себя сейчасного как про счастливого человека. И буду думать: «Эх! И почему тогда летом, когда июль остановился на два дня, я не знал, как мне было славно…»

Вдруг за окном раздался шум. Я вскочил с кровати и свесился с подоконника. Папа поскользнулся и упал на грядку. А рядом стояла перепуганная Сашка и командовала:

— Вам следует немедленно умыться. Срочно! На вас земля! Немедленно! Вы фон замеряли? Сколько здесь микрорентген? Не знаете? О-о! У нас в Славутиче все знают. Ну что вы стоите? Быстрее умываться! Время, время идет! — всплеснула руками Сашка, и у нее на глазах заблестели слезы. И тут вдруг меня осенило! На меня будто ушат холодной воды вылили!

«Идиот я какой! — думаю. — Какой дурак! Хуже Витьки. Книжки читать нужно!»

А тем временем мой папа подошел к поливальному фонтанчику и сполоснул лицо.

— Этого совершенно недостаточно! — подпрыгнула Сашка и через секунду примчалась с мылом. — Ах, ну как же вы живете без дозиметра? Разве же можно?

— Да-да… — вздохнул папа и повторил умыванье с мылом. — Как-то мы без…

— Ну, вы не переживайте… Это еще что! — несколько успокоившись, поделилась Сашка. — Вот со мной было! Мы на пикник в зону выезжали в мой день рождения. Опрометчиво, конечно, но там со всех сторон зона. Два шага на обочину — и… А я тогда еще поразительно стеснительная была. А у нас был такой гость, дядя Дима. Приезжий. Так он взял меня на руки, и мы с ним танцевали вальс-бостон, А потом мы нечаянно упали в мой праздничный торт. Представляете? Вот было весело! Я перепачкалась, а он давай меня отстирывать водой из ручья. Мои только ахнули. Представляете? А я, главное, вырваться не могу и глотаю свои рентгены, как дурочка… Обидно! И я объяснить не могу дяде Диме, почему это из самого обычного ручья умываться нельзя… Но все равно, — помолчала Сашка. — Я ему так благодарна до сих пор. Даже не знаю почему.

…Дядя Витя любил с утра окучивать картошку, а также пропалывать всякие сельдереи и петрушки. Любил он «отвинчивать» усы землянике, обрывать жирующие листья у помидоров и состригать дикие побеги у разных смородин и малин. Любил дядя Витя до ночи копошиться на грядках, трогая нежные побеги заскорузлыми пальцами, и кормить с ладони минеральными удобрениями голодные корни растений, нашептывывая при этом с самым таинственным видом разные интересные слова. Например, сейчас он шептал:

— Ах ты ж, птичечка моя золотая… Ах ты ж, фигушка моя удалая.

Дядя Витя разогнулся, положил руку себе на спину, потянулся и окинул взором окрестности. На его лице блуждала улыбка человека, знающего ответ на трудный вопрос, что такое счастье.

Сменяя друг друга, тянулись к горизонту ложбины и пологие пригорки, с которых так удобно ветру, разбежавшись, фыркнуть в затылок рано поседевшему одуванчику. От такого неуважительного к себе отношения тот, обиженный, стремительно лысеет, провожая грустным взглядом улетающие в дальний путь свои потерянные волосы. Коренастые степные сосны грелись на солнце, распушив пахучие колючки. Захмелевшие от густого запаха белого клевера кузнечики валялись в траве, загорали и пронзительно звенели. День-день-день… Чистый июльский день, остановись и замри! И стой так до середины декабря. Так ведь не остановится! Не уговоришь.

Высоко в небе плясала птичка. Заваливалась на крыло, падала, распушив перья, и вновь соскальзывала к зениту…

— Эх, птичечка… — прошептал дядя Витя и опустил глаза… Между картофельными побегами, извиваясь и сверкая желтыми полосами, навстречу ему ползла рептилия неизвестного науке вида. И намерения у нее, судя по всему, были самые неласковые. Тогда дядя Витя взял лопату за штык и приготовился защищаться.

Но про дядю Витю я потом узнал, а сейчас я сидел на кровати и ждал, пока проснется Витька, чтоб рассказать ему про Сашку. И какой я идиот. Вот. А на улице Сашка уговаривала папу спеть. Папа долго отнекивался, но Сашка его уломала.

Что ж вы головы, соколики, повесили?
Что же бег ваш стал не так уже легохонек?
Иль почуяли, родные, мое горюшко… —

вот что пробубнил папа низким потускневшим голосом. Подозреваю, только лишь для того, чтоб Сашка отцепилась от него. Но Сашка не отцепилась.

— Теперь я спою, — сказала она многообещающе.

А папа подошел к почтовому ящику, вытащил наше письмо и сказал:

— Смотри-ка, еще письмо… Ну-ну, что тут? «Все бесполезно. Мы знаем, что деньги в подоконнике. Ваш Друг». Каковы мерзавцы?! — И папа загремел ведрами.

А Сашка уже пела. Она с таким выражением выводила, что я понял, что ей плевать на общественное мнение.

— Оркестр Поля Мориа, — объявила Сашка и пояснила: — Как будто в диком салуне дикого Запада…

Мне сразу расхотелось будить Витьку, а то еще проснется и все опошлит. Он такой. Он может.

— Пусть грабят. Черт с ними! — сказал папа. — Пусть все уносят — мебель, машину, дом. Пусть.

— Эй ты, заткнись! — закричала вдруг Сашка.

Я не выдержал и выглянул в окно. На площадке в густой тени перед крыльцом летней кухни разорялась Сашка, а несколько поодаль на опрокинутых ведрах сидел немного опешивший папа и рвал Витькино нахальное письмо на малюсенькие кусочки. И тут я понял, что Сашка играет, а папа догадывается, но, как и все взрослые, боится, что вдруг Сашка сошла с ума и кричит на него, солидного человека.

— Я тебе сейчас по чайнику как въеду коленом! — закричала Сашка, мимоходом объясняя папе: — Это они тут, озверевшие зрители, хватают меня за пятки… Я в кино видела…

И наконец запела:

Я, словно бабочка к огню,
Стремилась так неодолимо.
В любовь, волшебную страну,
Где назовут меня любимой,
Где бесподобен день любой,
Где б не страшилась я ненастья…

Сашка пела довольно писклявым от волнения голосом, но потом успокоилась и закружилась запрокинув голову, похожая на тонкий синий луч, случайно не улетевший в небо…

— Зачем я плачу пред тобой
И улыбаюсь так некстати?
Неверная страна любовь…
Там каждый человек — предатель!

Запуганный двусмысленными выпадами в свой адрес папа потихоньку отодвигался вместе с ведрами к грядкам… А Сашка кружилась: полоски костюмчика слились в одну голубую линию, которая, словно гибкая ниточка, вовлеченная в стремительный водоворот маленьким смерчем, струилась, не касаясь земли.

Сашка перестала петь и отбежала к крыльцу.

— Здесь выстрелы в потолок, — объяснила она папе. — Приходится уходить за кулисы, пока у зрителей не кончатся патроны. Запад же… Ковбои!

— Они думают, я какой-нибудь остолоп, — гнул свое папа, уязвленный Витькиным письмом. Он встал, взял стамеску и пошел в дом, по всей видимости, отрывать подоконник.

— Что вы понимаете в искусстве? — бросила вдогонку Сашка и взяла себя за уши.

— А как вам уши? Ушки! — кривляясь, Сашка потянула собственное ухо к носу, чтоб разглядеть, и при этом страшно косила. — В конце концов за большими ушами удобно прятать морщины, которые вспрыгнут лет через десять. Ах! — схватилась за сердце в ужасе Сашка. — Конечно, все лицо придется убирать… Стаскивать и пришивать за ушами к затылку! А рот? — Сашка так жутко скривила рот, что нижняя губа чуть не закрыла левый глаз. — А-а-ах! — она опять схватилась за сердце. — Так вот почему они поют под фонограмму?! Потому что кожа не пускает! Натянутая! Ах! И шея не поворачивается!

7
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело