Единственная - Лоуренс Стефани - Страница 14

• Предыдущая
• 14/88
• Следующая

– «Много» – это не то слово. Поверь мне: папа был коллекционером, но я никогда не думала, что там такие сокровища. Они… великолепны. Роскошны. Некоторые усыпаны драгоценными камнями, на других – прекрасные миниатюры, гризайль[4] и тому подобное. И раньше я никогда их не видела. Все аккуратно разложены в тайнике по полочкам.

Она отставила чашку и взглянула на него.

– И где же он их добыл?

– Выменял или просто купил, – пожал плечами Чарлз.

– Понимаешь, это я вела все счета хозяйства в то время, когда графом был Гренвилл, и заодно проверила счетные книги за прошлые годы. Да, папа время от времени покупал коробочки для пилюль, но не слишком часто и нерегулярно. И все его приобретения выставлены в библиотеке, в стеклянных витринах. Он ни от кого их не скрывал. Но почему прятать эти остальные… и в таком количестве… и куда более ценные и красивые? Я ничего о них не знала, и, клянусь, никто, кроме Гренвилла, их не видел.

– Тайная коллекция коробочек для пилюль.

– Именно! – возмущенно воскликнула Пенни. – Поэтому я и пришла к единственно возможному выводу: все эти коробочки для пилюль – плата за что-то такое, о чем знал Гренвилл. Но что? Сначала я никак не могла додуматься, какой товар, если так выразиться, «продавали» папа или Гренвилл.

– Видишь ли, дело в том, что ни тот, ни другой не имели доступа к важной информации того рода, за которую заплатили бы французы. Следовательно…

– Погоди! – перебила она, поднимая руку. – Я же сказала, это еще не все. Увидев коробочки для пилюль, я закрыла тайник и велела Фиггс не ходить туда. Появились Эмберли и Николас; визит прошел гладко. Но перед самым их отъездом я услышала от конюхов, что Николас расспрашивал о друзьях Гренвилла, шатался по всей округе, куда-то уезжал по вечерам, посещал кабачки контрабандистов.

– Может, ему просто хотелось выпить?

– Разыгрываешь адвоката дьявола или сознательно упрямишься?

– Первое, – улыбнулся он, – так что продолжай.

Она бросила на него уничтожающий взгляд, но все же продолжала:

– Когда они уехали, я снова открыла тайник. Кто-то осматривал коробочки для пилюль. Многие стояли не на тех местах, были перевернуты, все в таком роде. Я спустилась к ужину, но упорно пыталась решить загадку. Элайна расписывала девушкам, как благородны и аристократичны Эмберли и эта ветвь семьи. Кстати, она упомянула, что Николас последовал по стопам отца и сейчас трудится в министерстве иностранных дел.

– Вот как, – бросил Чарлз, лицо которого мгновенно окаменело.

– Вот так, – уязвленно фыркнула Пенни. – Теперь ты видишь, почему я стала серьезно тревожиться. А когда попыталась разобраться, стало еще хуже.

– Что же ты обнаружила?

– Не столько обнаружила, сколько вспомнила. Папа и Эмберли выросли вместе, учились в одном классе, вместе поступили в Оксфорд, а потому отправились в большое путешествие[5]. Родственниками они были дальними, зато друзьями – очень близкими и не теряли связи всю свою жизнь. Папа начал собирать коробочки для пилюль, когда жил в парижском доме Эмберли, который в то время занимал небольшую должность в нашем посольстве.

Чарлз, ничего не ответив, кивнул.

– Кроме того, не нужно забывать, что Эмберли был крестным отцом и опекуном Гренвилла после смерти папы. Николас и Гренвилл знали друг друга, правда, неизвестно, насколько хорошо. Но Гренвилл часто ездил к Эмберли, так что он и Николас бывали в одном обществе.

И, как я уже говорила, когда Николас без предупреждения прибыл сюда в феврале, ровно через неделю после того, как Элайна и девочки перебрались в город, все пять дней он объезжал кабачки, где собираются шайки местных контрабандистов. Если верить матушке Гиббс, Николас уверял, что отныне займет место Гренвилла. И если им что-то понадобится, пусть пошлют за ним: передадут через конюхов Уоллингем-Холла, и он придет и потолкует с ними.

– А что думают о нем местные парни? Все ли с ним согласны?

– Нет, – слабо улыбнулась она. – Они считают Николаса чужаком, едва ли не иностранцем. Более того, не думаю, что они понимают, какую именно рыбку он пытается выловить в мутной воде.

– Весьма вероятно, – сухо бросил Чарлз. Ей не стоило вмешиваться во все это! И что теперь делать?

Он поймал ее взгляд и покачал головой:

– Значит, ты уверена, что Гренвилл, возможно с помощью твоего отца, передавал секреты французам через контрабандистов. Эти секреты он получал то ли через Эмберли, то ли через Николаса. Во всяком случае, Николас в этом замешан.

– Да. И…

– Но ведь Гренвилл пошел в армию, чтобы сражаться с французами. Не думаешь, что одно это оспаривает твои предположения? А если он выступал в роли марионетки, не сознавая, на что его толкают?

– Нет, – твердо заявила Пенни. – Гренвилл… ему было десять, когда ты уехал в Тулузу. Ты почти его не знаешь. Он был и остался безголовым, легкомысленным мальчишкой, и так и не стал взрослым. Да, он был испорчен, избалован, хотя злобным и подлым его никак не назовешь. Поэтому на каждую его выходку все улыбались, укоризненно качали головами, и на этом все заканчивалось. Передача информации французам? Он мог посчитать это веселой проделкой: опасность, волнение, должно быть, его манили. Он и не думал о бесчестии.

Для него все это было не важно. Единственной его целью было пощекотать себе нервы. Поэтому и пошел сражаться. И никакие доводы не помогли.

Чарлз смотрел в ее глаза и думал, что она ошибается. Что заставляет себя принять и смириться с неверным, ранящим душу истолкованием. И вряд ли какие-то аргументы способны ее поколебать.

И кроме того, она почти уверена, что не только сводный брат, но и отец был замешан в государственной измене! И, что важнее всего, их дело продолжает Николас, причем куда более энергично, чем первые двое.

Пенни пристально наблюдала за ним, и не успел он возразить, как она добавила:

– Если Гренвилла объявят предателем, пусть даже посмертно, от Элайны все отвернутся, и ни Эмма, ни Холли не смогут сделать приличную партию. Ни один светский джентльмен не женится на сестре государственного преступника! Даже Констанс нелегко придется, хотя она теперь леди Уизеринг. Да… да и я предпочла бы не оказаться сводной сестрой такового, хотя в двадцать девять лет и с собственным состоянием можно не беспокоиться о мнении общества.

Чарлз ждал, но Пенни не требовала ни обещаний, ни заверений, что он позаботится о ее семье, найдет способ их защитить от весьма тяжелых последствий, если все, что она предполагала, окажется правдой.

Все это только укрепляло в нем решимость поступить именно так. Она доверилась ему, и его подмывало спросить, что в их последней беседе поколебало весы. Но, честно говоря, он не слишком хотел знать. Она видела его насквозь, видела, какой он есть, что не удавалось никому, кроме слишком проницательной матушки.

– Мне следовало упомянуть, что мой командир, Далзил, провел расследование, но не смог найти свидетельств, что сведения из министерства иностранных дел действительно передавались французам, – признался он и, поморщившись, вздохнул. – Понимаешь, пока я не сообразил, что ты действительно наткнулась на что-то незаконное, был склонен считать, что все это дым без огня. Но даже если мы докажем, что твои подозрения верны, и уличим Николаса, подробности не выйдут на свет. Николаса не отдадут под суд, и почти никто не узнает о его преступлениях и о тех, кого он назовет сообщниками. Пенни нахмурилась.

– Хочешь сказать, дело замнут? И… он за это не заплатит?

– О нет, если окажется, что он изменник, непременно заплатит.

Чарлз улыбнулся. Холодной, зловещей улыбкой.

– Просто никто об этом не услышит.

– Вот… как, – медленно произнесла Пенни.

Пока она переваривала все это, он наскоро оценивал все, что она сказала ему, все, что ему пришлось узнать и заподозрить.

– И прежде всего, – объявил он, – мы посмотрим на эту коллекцию коробочек для пилюль.

• Предыдущая
• 14/88
• Следующая