Избранница - Лоуренс Стефани - Страница 56

• Предыдущая
• 56/83
• Следующая

— Я тоже буду бренди.

Лорд быстро взглянул на гостью, явно удивленный, но возражать не стал. Налил два бокала. Леонора приняла свой в обе ладони. Трентем устроился в кресле, вытянул ноги, отпил глоток и устремил на Леонору вопрошающий взор.

— Так что случилось?

Девушка осторожно поставила бокал на маленький столик рядом с креслом и язвительно сказала:

— Случилось то, что я узнала: вам необходимо жениться к июлю месяцу.

— И что? — Он смотрел на нее так же спокойно и продолжал маленькими глотками тянуть бренди.

— Как что? Вы обязаны жениться к определенному сроку по условиям завещания. Иначе потеряете деньги. Разве это неправда?

— Правда. Я потеряю деньги, но сохраню недвижимость и титул.

— И поэтому вы вынуждены жениться! — Леоноре не хватало воздуха — она с трудом перевела дыхание. — Вы женитесь не по доброй воле, а по необходимости. И тут я пришлась кстати. Вы решили, что я вполне сгожусь на эту роль. Наконец-то я все поняла!

Повисло молчание. И за какую-то секунду все изменилось: исчез джентльмен с бокалом бренди. Рядом сидел человек — или волк? — от которого исходила опасность. Она с ужасом смотрела на его бокал: стекло вдруг показа|лось очень хрупким в его напряженных пальцах.

— Нет, — голос его прозвучал мрачно, — вы все поняли неправильно.

Леонора с трудом перевела дыхание и нервно сглотнула. И все же ей удалось удержать голос — он звучал по-прежнему высокомерно и недоверчиво:

— Тогда как же обстоит дело?

Напряжение все росло. Глядя в глаза Тристана, Леонора поняла, что невозможно усомниться в его искренности. Он же все смотрел, словно пытаясь проникнуть в глубину ее голубых очей, чтобы она услышала и поверила.

— Я действительно вынужден жениться для того, чтобы сохранить деньги в семье. Лично мне глубоко безразлична сумма дохода, но без этих средств будет невозможно поддерживать привычный уровень жизни для четырнадцати женщин, которые целиком зависят только от меня.

Тем не менее я никогда не позволял и не позволю чтобы кто-то вмешивался в мою жизнь и вынуждал меня к принятию решений: ни моему дяде, ни матронам из высшего света, которые жаждут пристроить своих дочек. Я никому не позволю выбирать для меня жену…

Он помедлил, затем продолжал все так же неторопливо, словно слова давались с трудом:

— Конец июня еще не скоро, и я не видел причин торопиться. Жениться можно за неделю; найти девушку, подписать контракт, постоять у алтаря. Поэтому я все откладывал выбор. А потом я встретил вас. И необходимость выбирать отпала. Не важно, что и когда я должен сделать. Важно то, что я наконец нашел вас. Вы — женщина, которую я хочу. И на которой я женюсь.

Они сидели, разделенные пространством в несколько футов. Но Леоноре вдруг стало трудно дышать: что-то росло, какая-то сила, ощутимая раньше, вырвалась из-под контроля, и не было смысла сдерживаться и чего-то ждать…

Она не заметила, как вскочила на ноги. Тела их столкнулись, словно брошенные навстречу друг другу порывом урагана.

— Теперь ты понимаешь? — Он все еще смотрел на нее тем же напряженным взглядом.

— Но почему я? — Она смотрела на него снизу вверх жадно, словно желая прочесть ответ в глазах или в неподвижном почти суровом лице. — Почему ты хочешь жениться именно на мне? Почему я… единственная? Он молчал так долго, что Леонора уже не надеялась получить хоть какой-то ответ. Потом сказал:

— Догадайся.

Теперь пришел ее черед думать и молчать. Леонора облизала вдруг пересохшие губы и прошептала:

— Я не могу… я… не смею.

Тристан настоял на том, чтобы проводить ее домой. Леонора была благодарна за это, И за то, что он не стал настаивать на близости, понимая, что ей надо прийти в себя после разговора, обдумать сказанное. Обдумать все, что она узнала — не только о нем, но и о себе.

Любовь. Трентем не произнес этого вслух, но все же, все же… Она не могла ошибиться. То, что вспыхнуло между ними и разгоралось как пламя на ветру, было больше, чем вожделение, больше, чем плотская страсть. Это чувство было во сто крат сильнее и прекраснее.

Любовь все меняет. Теперь от ее решения зависит не только ее собственное счастье и судьба — зависит и будущее Тристана. И отказ стал бы доказательством ее трусости. Почему-то именно это слово пришло на ум. Она больше не имеет права бояться. Нужно найти в себе силы и вытащить на свет божий те причины, которые до сих пор удерживали ее от замужества.

Не отвращение. Это было бы слишком просто — идентифицировать, обдумать и преодолеть.

Нет, проблема была глубже; ни разу не признанная и не высказанная вслух, она удерживала Леонору вдали от уз брака. И не только от этого.

Девушка лежала в постели, и ночь текла мимо нее. Часы тикали, лунные полосы двигались по потолку, за дверью вздыхала Генриетта.

Леонора боролась с собой, зная, что нужно взглянуть на свою жизнь и вспомнить всех знакомых, которые могли бы стать близкими друзьями — если бы она позволила. Но она никогда этого не позволяла.

Теперь можно признаться себе, что она собиралась выйти замуж за Марка Уортона по одной причине — Леонора точно знала, что они никогда не стали бы эмоционально близки. Она никогда не смогла бы стать тем, кем стала для него Хизер, — женщиной, абсолютно зависимой от мужа и счастливой этим фактом. Леонора никогда не стала бы такой — зависимой, безропотной, покорной.

Слава Богу, что Уортон понял это. А если и не понял, то, инстинктивно почувствовав диссонанс, предпочел поискать что-то более подходящее. Между ней и Тристаном не было такого диссонанса. Зато было нечто другое — возможно, любовь.

Теперь она оказалась женщиной, идеально подходящей для единственного мужчины — Тристана. Он чувствовал это, и она тоже.

Он не ждал, что она изменится, станет менее уверенной в себе и зависимой от него. И вряд ли ему в голову придет желать таких перемен. Тристан в отличие от многих мужчин полюбил реальную женщину, а не созданный им самим или обществом образ. Он не возводил ее на пьедестал, а потому не было опасности, что когда-нибудь его иллюзии рассеются. Леонору глубоко поразило именно то, что он смог принять ее такую — всю, вместе с немалым количеством недостатков.

Эти мысли и та реальность, которую ей предлагал Трентем, были так прекрасны, так желанны, что у нее заболело сердце и на глаза навернулись слезы. Но чтобы войти в эту новую жизнь, ей придется открыться, опустить защитный барьер и допустить огромную эмоциональную близость, без которой ее мужчина не мыслил себе брака.

Для того чтобы стало возможным, нужно было разобраться, почему это было так трудно, так невыносимо для нее.

Леонора шла по дороге своей жизни, возвращаясь назад, и это было нелегко — словно ветер дул в лицо и кидал пригоршни снега, слепя глаза и норовя скрыть воспоминания. Она сама, сама возвела множество преград, чтобы спрятаться за ними, чтобы не было так больно и так страшно.

Когда-то — наверное, очень-очень давно — она не была ни сильной, ни самостоятельной, ни независимой. Самая обыкновенная девочка, которой надо было поплакать на плече у близкого человека и знать — всегда, — что этот человек рядом, что он думает о ней и поэтому все будет хорошо. Конечно же, этим человеком была ее мама — заботливая, любящая, понимающая.

Но однажды, летним днем, мать и отец покинули ее. Они умерли, и для Леоноры как-то враз кончилось лето. Словно ледяные стены сомкнулись вокруг, и девочка билась о них, девочка, не умевшая страдать, не умевшая горевать. И рядом не оказалось никого, кто помог бы ей, ни единой души, пожелавшей понять.

Остальные члены ее семьи — дяди и тети — были старше, чем ее родители, и ни у кого не было своих детей. Они смотрели на Леонору удивленно и хвалили за храбрость, так как она не плакала — не могла, а в душе допускали возможность, что это черствость.

И она прятала горе, не имея возможности даже излить его слезами — ведь теперь все знали, что она храбрая, и плакать было нельзя. Сэр Хамфри никогда не мог понять племянницу, хоть Леонора и сделала несколько робких попыток подойти к нему поближе и достучаться…

• Предыдущая
• 56/83
• Следующая