Natura bestiarum.(СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 55

— Подымайся! — пробилось сквозь все нарастающий звон, и за плечо ухватились чьи-то пальцы, помогая встать.

В вертикальное положение Курт возвратился с усилием, голова кружилась, словно ночная бабочка у выставленного на крыльцо фонаря. Звон стихал с неохотой, позволяя слышать лишь обрывки слов и путая мысли, горячо было уже всей половине лица и, судя по теплоте на шее, кровь тонким ручейком текла за ворот. Правая глазница пульсировала жаркой болью, отдаваясь под макушкой и в затылке; дороги он не видел и шел, пошатываясь, вслед за направляющей его рукой.

— Открывай! — рявкнул голос Ван Аллена рядом, и до слуха донесся удар в доски двери. — Живо!

Того, как скрипнул засов, Курт не слышал и открытой двери не видел, снова идя вперед за рукой, тащившей его за плечо. Позади грохнула запираемая дверь, и все та же рука протащила его вперед, усадив на скамью и прислонив к столу спиной.

— Черт! — сквозь все более тихий звон донесся задыхающийся голос Карла Штефана. — Черт, вот черт! Чертова шуба спасла! Ни царапины — смотри, одни синяки!

— Бедняга Вольф спасает тебя вот уже второй раз, это Господь дает тебе время одуматься и раскаяться…

— Заткнитесь оба! — прикрикнул Бруно с давно не слышимым от него озлоблением, и в тотчас наставшей тишине прозвучало уже рядом, сдавленно и тускло: — Господи…

— Пусти, — приказал голос охотника, и за подбородок, поднимая лицо кверху, взялись ледяные пальцы.

— Почему он зверь? — сорвано выкрикнул Штефан. — Почему он сейчас — зверь! Сейчас, черт возьми, утро, ты говорил, что он человек, он должен быть человеком днем, почему он зверь!

— В каком смысле зверь? — растерянно уточнил рыцарь, и Ван Аллен повысил голос, перекрывая вновь назревающий шум:

— После! Заткнулись все быстро, или я за себя не отвечаю! Не дергайся, — предупредил охотник, повернув голову раной к себе, и Курт сжал зубы, когда тот, отирая кровь, провел ладонью по лбу. — Порядок. Глаз цел.

— А столько крови… — проронил нерешительно помощник, и сквозь красную пелену он разглядел, как Ван Аллен отмахнулся:

— Раны на голове всегда кровят дай Боже. Голова тоже цела — просто два небольших пореза, немного оцарапана кость и бровь задета… А ты везунчик, Молот Ведьм. Могли ведь и котелок оттяпать.

— «Везунчик» — это, думаю, ты поспешил, — отозвался он с усилием, приняв протянутый кем-то клочок мягкого полотна, и, отерев глаз, прижал ткань ко лбу. — Если судить по опыту таких же счастливчиков из нашей зондергруппы, жить мне осталось часов десять.

— Почему? — оторопело переспросил рыцарь и запнулся; Курт вздохнул:

— Вот поэтому. Как уже не раз говорилось — доставшиеся от них раны это всегда заражение и смерть; ампутация поврежденной части тела еще оставляет шансы на то, чтобы выжить, однако с головой провернуть подобный фокус весьма проблематично… Ну, — усмехнулся он, поморщась от вновь отдавшегося под макушкой звона и болезненного прострела в глазу, — как тебе, Бруно? Продолжим диспуты об избранности или все же признаем существенную значимость случайностей в нашей невеселой жизни? Согласись, смерть для избранника Господня довольно дурацкая.

— Ты уверен, что нет никаких способов справиться с инфекцией? — уточнил Бруно угрюмо, и он отмахнулся свободной рукой, с удивлением заметив, что все еще сжимает в ней оружие.

— Проверено все, что только могли придумать наши эскулапы, — возразил Курт, бросив меч на пол у ноги, и покрутил плечом, проверяя целость костей и связок. — Доживу в лучшем случае до вечера, посему ночью вас будет на одного человека меньше; возьмите это в расчет.

— Вы так спокойно говорите об этом, майстер инквизитор…

— Мое отношение не только к чужой жизни столь философское, господин фон Зайденберг. На такой работе как факт принимается мысль о том, что старость есть перспектива туманная и скорей всего мифическая.

— Если дашь слово, что не будешь цепляться к моему брату, — с нотками нескрываемого самодовольства произнес Ван Аллен, — я скажу, что тебе поможет.

— А если не дам — неужто позволишь мне сдохнуть? — усмехнулся он, склонив голову набок, чтобы сочащаяся сквозь ткань кровь не лила в глаз. — Не верю.

Мгновение охотник смотрел на него пристально, то ли пытаясь понять, насколько он серьезен, то ли и впрямь обдумывая эту мысль, и, наконец, отмахнулся.

— Черт с тобой, — приговорил он, отложив оружие на стол. — Но учти: ты мне будешь обязан жизнью, и когда все закончится, я с тебя что-нибудь стребую.

— Ну так учти и ты, — заметил он серьезно, — что я, как и все люди, неблагодарная сволочь.

— В этом не сомневаюсь, — так же нешуточно отозвался Ван Аллен, сняв куртку и бросив ее на скамью. — Итак, как я уже заметил в вечер нашего знакомства, парень ты небедный, стало быть, при хороших деньгах. Мне нужны пять талеров. Лучше поновей.

— Не дороговато ли берешь за врачевание? — усомнился Курт, кивнув помощнику, и тот метнулся вверх по лестнице бегом.

— Воды, — продолжил охотник, обратясь к Альфреду Велле. — На огонь и довести до кипятка. Чистую ткань. Спирт.

— Что здесь случилось? — из-за пределов видимости, с верхней площадки лестницы, донесся напряженный голос Амалии, и вслед за ней ахнула Мария Дишер.

— Боже мой… — испуганно пробормотала она и, судя по дробному топоту, сбежала по лестнице вниз. — Ян, что случилось? Почему кровь?

— Это хороший вопрос, — заметил фон Зайденберг. — Вы с майстером инквизитором в один голос уверяли, что вервольфы при свете дня остаются людьми, на вас же, как мы поняли, напал волк. Пока ты будешь создавать свое таинственное исцеляющее зелье, быть может, пояснишь нам, что, в самом деле, здесь случилось?

— Не имею ни малейшего понятия, — зло отозвался Ван Аллен, приняв от трактирщика бутыль шнапса и ком истрепанной ветоши, и кивнул Курту: — Убери эту тряпку от раны — пусть течет, больше заразы выйдет… Мне еще не доводилось слышать о чем-то подобном. Есть оборотни, умеющие становиться по своему произволению зверем или человеком в любое время дня и ночи, но это — колдовское умение, не природная склонность, этому учатся. И это не наш случай: те выглядят совершенно иначе.

— Так что же тогда?

— «Ночь полной силы», — тихо произнесла Мария Дишер. — Сегодня первый день после зрелой луны. Быть может, вот она, его сила?

— Тогда почему никто из охотников этого не знает? — несмело возразила Амалия. — Ведь должны же эти люди знать такие вещи.

— А я тебе скажу, почему, — нервно засмеялся покинутый возлюбленный. — Да потому что в живых никого, кто мог такое рассказать, никогда не оставалось, вот почему!

— Должен заметить, — согласился Курт, снова отирая кровь с лица, — что это одна из немногих умных мыслей, высказанных нашим любителем богатых горожанок. Мысль логичная и многое объясняющая.

— То есть, — упавшим голосом вымолвил Макс Хагнер, — вы хотите сказать, майстер Гессе, что и днем… он… тоже будет зверем?

— Думаю, это зависит от желания. Если в прочее время превращение происходит вне зависимости от его воли, в этот первый после полнолуния день ликантроп, если он уже вошел в пору зрелости, по всей вероятности, получает силу контролировать его.

— Вот, — торопливо швырнув на стол пять серебряных монет, еще блещущих новизной, констатировал Бруно. — Что дальше?

— Протри их шнапсом; деньги штука едва ль не самая грязная на свете — неизвестно, кто и чем их лапал и где хранил. Как там вода?

— На огне, — отозвался Велле тускло, отстраненно глядя в капающую на пол кровь.

— Замечательно, — протянул Карл Штефан. — Вот это попали. Это значит, что нас круглые сутки пасут восемь тварей?

— Он напал один, — возразил охотник и, забрав у Бруно оттертую до блеска монету, протянул Курту: — Приложи к ране и держи… Он напал один, сам. Значит, его приятели на такой выверт были не способны, а значит, подобное умение это привилегия лишь таких, как он. Тех, кто повыше рангом.

— Значит, — уточнил Хагнер, — теперь нельзя покидать этих стен и днем тоже?