Миры Роджера Желязны. Том 15 - Желязны Роджер Джозеф - Страница 8

• Предыдущая
• 8/64
• Следующая

Холодный ветер коснулся лица Старца, осушив пленку пота.

Колыхнулся закрывающий вход ковер, чьи-то пальцы сжали гладкую ткань на его груди, дернули за белые волосы.

— Проснись, Старец!

Веки шейха Рашида эд-Дина Синана распахнулись. Черные глаза юного Хасана уставились на него. Он был самым молодым из гашишиинов, совсем недавно прошедшим обряд посвящения. Но он уже успел завоевать авторитет и напрямую разговаривал с самим Синаном. Словно само его имя, такое же как у Хасана ас-Сабаха, давно умершего основателя Ордена ассасинов, давало ему такое право, на которое он не мог претендовать ни по возрасту, ни по положению.

— Что тебе нужно? — спросил Синан дрожащим голосом.

— Я хочу, чтобы ты пробудился во всеоружии своей мудрости.

— Зачем? Что случилось?

— Христиане у ворот.

— Много христиан? И ты разбудил меня только из-за этого?

— Похоже, они не собираются убираться. Они стали лагерем, будто для осады.

— Опять надоедают своими требованиями?

— Как обычно: чтобы мы вышли и сражались.

— Тогда зачем же ты разбудил меня?

— С ними тамплиеры.

— А! Под предводительством брата Жерара, ты полагаешь?

— Нет, насколько я мог видеть.

— Так, значит, ты смотрел только со стен.

— Это правда. — Молодой человек был близок к замешательству.

Голос шейха Синана приобрел твердость.

— Ступай и посмотри вблизи, и лишь потом зови меня из Тайного Сада.

— Да, мой господин Синан. — Хасан слегка поклонился и вышел.

Бертран дю Шамбор начал подозревать, что его обманули.

На третье утро осады Аламута он стоял перед своим шатром. Красные лучи восходящего солнца показались в расселине горы и осветили усеченный утес, возвышающийся перед ним. Свет окрасил серые камни в цвета осенних листьев, которыми полны в это время года долины Орлеана. Утес незаметно переходил в крепостные стены. Только очень острый глаз мог заметить, где желобки покрытого эрозией камня переходят в штриховку каменной кладки.

Если считать гору за основание крепости, то высота ее стен была более двухсот футов. У Бертрана не было ни лестниц, ни крюков, ни веревок, чтобы взобраться на стены.

А даже если бы они и были, ни один человек не смог бы вскарабкаться на такую высоту, когда сверху летят стрелы и сыплются камни.

Остроконечные палатки лагеря были еще в тени, в глубокой расселине между Аламутом и противоположной горой. По ней шла единственная дорога к крепости, по крайней мере единственная, которую можно было видеть и о которой можно было говорить, и слабой струйкой тек ручей. Этот ручей мог питать колодцы внутри крепости. Между дорогой и водой, стиснутые скалами, разместились палатки воинов и коновязи.

Бертрану понадобилось полтора дня, чтобы убедить своих рекрутов в том, что они должны пить и брать воду выше по течению, а мыться и облегчаться ниже.

Некоторые из них до сих пор не беспокоились об этом. Хотя это и были основы воинского искусства.

Список того, что Бертран не мог сделать, был длиннее, чем список его возможностей.

Он не мог построить осадные машины. Не только из-за того, что здесь не было места для их постройки, как не было места и для маневра, но главное — здесь не было дерева и невозможно было купить его за сирийские динары. В этой стране вооруженные христианские воины на конях были дороги, но простые доски и брусья были еще дороже.

Он не мог начать общий штурм. Дорога, ведущая к крепости, извивалась: сначала на север, потом на юг, затем снова на север… И за каждым поворотом ожидали сарацины. Перед поворотом склон холма под дорогой они превращали в крутой обрыв, а склон над дорогой защищали стеной камней. Так что оставался очень узкий проход, достаточный лишь для того, чтобы рядом могли проехать два вооруженных всадника. В ста шагах от каждого такого прохода располагался отряд сарацинских стрелков. Они пили охлажденные соки, ели фрукты и сладости и посылали стрелы в прорези шлемов тех христиан, которые пытались проехать.

Он не мог пройти через страну, где каждый поворот перегорожен. За сотни лет войны сарацины так поработали над скалами, что даже швейцарский пастух дважды подумает о восхождении. Воины Бертрана хорошо дрались верхом, хотя могли бы, ради славы, карабкаться на стены с помощью лестниц или передвижных башен. Но они никогда не согласились бы на медленную, методичную осаду с кирками и лопатами, с канатами и механизмами против неприятеля, который швыряет камни и осыпает штурмующих стрелами. Бертран рассчитал, что из каждых десяти, кто пойдет на штурм, лишь двое смогут достичь ворот цитадели. То же мог просчитать и каждый его воин и отказаться от платы.

Он не мог вести осаду по всем правилам, так как не было возможности контролировать все пути в крепость. Невозможно было узнать, страдает ли неприятель от голода и столкнется ли он с этой проблемой в течение года или будет смеяться над ним с высоты стен.

Он не мог найти другой путь в крепость. Если туда и ведет какой-нибудь тайный ход, то узнать это можно было, лишь расспросив местных жителей, которые все были сарацинами. За золото они могли бы ему кое-что рассказать, а затем вывести его прямо под стрелы защитников, особенно ночью.

Он не мог знать состояние умов в стане неприятеля — ключевой момент для всякой осады. Можно было лишь предполагать, что шейх Синан и его гашишиины не слишком-то озабочены присутствием христиан в долине.

Так думал Бертран дю Шамбор на третье утро осады, сидя в своем шатре и считая деньги и дни. Его люди были вполне довольны, кормя лошадей, точа клинки, смазывая маслом кольчуги и поедая свой рацион. Они будут делать это, пока не выйдут все продовольствие и динары, а потом уйдут.

И что тогда?

Первый человек умер ночью. Бертран и его хирург поспорили относительно времени его смерти. Врач отмечал черноту крови вокруг раны на шее Торвальда де Харфлера, окостенелость его конечностей, пурпурную темноту ляжек и ягодиц, которую врач объяснял просачиванием крови.

Бертран возражал ему, говоря, что Торвальд не мог умереть около полуночи, на чем настаивал врач, ибо в это время все в лагере спят, все, кроме воинов, стоящих на страже вдоль дороги и у коновязи. Если бы какой-нибудь сарацин проник в лагерь и нанес сэру Торвальду несколько ножевых ран, тот разбудил бы всю долину шумом драки и своими пронзительными криками. Все могло произойти раньше, говорил Бертран, когда люди были заняты игрой и выпивкой. Или позднее, когда они просыпались, лязгая своими доспехами и горшками.

— Нет, — настаивал хирург. — Обратите внимание на расположение этих разрезов. Посмотрите на ткани вокруг раны. Удар вертикально прошел между сухожилиями и кровеносными сосудами шеи. И когда лезвие уперлось в позвоночник, кровь растеклась между позвонками.

— И что же это, по-вашему, означает? — хмуро спросил Бертран.

— Это не норманнский нож с тупыми краями. Им можно бриться. Оно было в руках человека, способного вытащить желчный пузырь у вас из живота, а вы ничего не почувствуете.

— Итак?

— Вы же военный человек, сэр Бертран. Вам понятно искусство боя, когда вы сбрасываете с седла вооруженного и одетого в доспехи воина. Ассасин, убийца, который держал этот нож, знал о костях, мускулах и кровеносных сосудах не меньше хирурга. Он знал, как пронзить кинжалом — очень острым кинжалом — спящего человека, чтобы тот не проснулся.

— Но как же он проник в эту палатку?

— Он крался в тени. Он следил, чтобы не наступить на оружие, которое ваши люди раскидывают между палатками. Человек может двигаться, не поднимая шума.

— Домыслы, — фыркнул Бертран. — Никаких сарацин здесь не было. Этот убийца из лагеря. Может быть, он мстил сэру Торвальду из-за каких-то прошлых дел.

— Вы лучше знаете ваших людей.

— Конечно. И мы лучше проведем осаду, если вы не будете рассказывать сказки о крадущихся ассасинах.

— Конечно, — хирург склонил голову. — Вы лучше меня осведомлены об этих вещах.

• Предыдущая
• 8/64
• Следующая