Идеальная женщина - Лоуэлл Элизабет - Страница 27

• Предыдущая
• 27/45
• Следующая

— В море кипит жизнь, — возразила она. — Я холодна, как хищная птица. Мертвая. Ты собираешься ехать на рыбалку?

— Я предпочел бы сломать тебе шею.

— Будет обидно, — безразличным тоном ответила Энджел и повернулась лицом к Хоку. — Это чуть ли не единственная часть моего тела, которая не была ни сломана, ни разбита.

Хок приблизился к ней, его голос изменился.

— И сердце было разбито? — тихо спросил он.

— Сердце мое разбилось задолго до того, как я повстречала тебя.

— Ангел.

Дыхание Хока щекотало ей виски. Чувства, которые она старательно подавляла, всколыхнулись в ней, угрожая вырваться из-под контроля.

— Не называй меня так, — резко оборвала его Энджел.

— Почему? Потому что он звал тебя Ангел?

— Он?

У Хока задрожали ноздри. Он придвинулся еще ближе, так близко, что мог различать запах ее духов.

— Парень, которого ты любила. Брат Дерри.

Энджел отвернулась, ненавидя исходящее от Хока предательское тепло, которое она ощущала даже через ткань платья.

— Если не поторопиться, мы пропустим прилив.

— Ты мне не ответила.

Энджел отвернулась так внезапно, что крошечные колокольчики вздрогнули и зазвенели. Хок стоял всего в нескольких дюймах от нее, но голос Энджел был так тих, что он едва мог разобрать ее слова.

— Грант называл меня Энджи, дорогая, милая, сладкая, любимая. Он говорил, что я — его рассветная заря, что я…

— Но ты ведь не спала с ним, — грубо оборвал ее Хок, не желая больше этого слушать.

— Нет. Это единственная вещь в жизни, о которой я жалею.

Против ее воли слова полились сами. Энджел не могла остановить их, даже если бы это грозило пошатнуть мир, который она с таким трудом воссоздала из осколков прошлого.

— Боже, как я сожалею об этом! — хрипло сказала она. — Особенно сейчас!

Дыхание Хока стало прерывистым. Он знал, что Энджел вспоминает, как безрадостно она стала женщиной в его руках.

Она говорила так тихо, что Хоку приходилось напрягать слух, чтобы услышать каждое ее слово, почувствовать каждый крючочек, вонзавшийся в него, каждую колючку, прорывающуюся сквозь оставленные жизнью шрамы к чувствительной плоти.

— Знай я, что он умрет, я бы отдалась ему. — Голос Энджел дрожал от напряжения. — Но я была молода. Я думала, что у нас впереди еще так много времени. Вся жизнь. А Грант…

Когда прозвучало это имя, голос ее оборвался, но лишь затем, чтобы обрести спокойствие. Она вновь заговорила — бесстрастно и уверенно.

— Грант хотел, чтобы в первый раз все было как в сказке, — сказала Энджел. — В нашем собственном доме, в собственной постели. Чтобы у нас были все законные права не спеша отдаться друг другу, испытывая прекрасное чувство любви.

Хок на мгновение прикрыл глаза, вспоминая тот момент, когда, снедаемый похотью и злостью, он овладел Энджел. Что было — то было, и ничего уже не исправишь.

Какой смысл терзать себя тем, чего изменить нельзя? Изменить можно только будущее, а в нем — ангел со сломанными крыльями и зелеными глазами, видавшими ад, и ястреб, который так и не познал рая, когда вонзил в теплую плоть ангела свои черные когти.

— Ты не ответила на мой вопрос. Почему ты рассердилась, когда я назвал тебя Ангел?

— Все зовут меня Энджи. Между нами не произошло ничего такого, что давало бы тебе право называть меня как-то иначе.

— В том, что ты отдала мне свою невинность, нет «ничего такого»?

— Это должно было стать чем-то важным, — в тон ему с горьким сарказмом промолвила Энджел, — но оставило воспоминаний не больше, чем содранная коленка.

— Еще немного, и ты узнаешь, что такое предел моего терпения, — многозначительно предупредил Хок.

Энджел сощурилась и едва заметно холодно улыбнулась при мысли о том, что она узнает, где же у Хока предел.

И еще оттого, что сделала ему больно.

— Допустим, я узнаю, где предел твоего терпения. И что тогда? — небрежно спросила она. — Хок, никогда не угрожай таким людям, как я. Мне нечего терять, а значит, нечего и бояться.

— А как насчет Дерри? — ласково спросил Хок, глядя на нее.

Энджел разом обуздала пробудившееся в ней желание снова уколоть его. Как могла она забыть, что боль легко может обернуться жестокостью и что острый, словно бритва, язык может ранить до крови?

А жестокость порождает еще большую жестокость, калеча людей вокруг, разъедая их души и в конце концов уничтожая тебя самого.

Ясное сознание того, что она не извлекла уроков из прошлого, было подобно пощечине.

«Чего бы мне это ни стоило, я не потеряю себя из-за Хока, — думала Энджел. — И скорее умру, чем позволю ему причинить боль Дерри».

— Я сама стала называть себя Ангелом после автокатастрофы, когда наконец решила, что буду жить, — сказала она.

Энджел говорила тихо, спокойно, отрешенно, и Хок чувствовал, как холод сковывает его тело.

— Ангел — это живое существо, которое однажды умерло. Как я. Живое, затем мертвое, потом снова живое.

Хок отчаянно боролся с желанием заключить Энджел в объятия, но его удерживал страх, что она, как загнанный зверь, бросится на него.

Он не винил Энджел. Он жестоко обидел ее и не знал, как залечить эту рану. Он не мог предложить ей ничего, кроме жадного, из глубины души идущего любопытства, требующего ответа на вопрос: что же это за штука такая — хрупкое, иллюзорное и вместе с тем властное чувство, которое зовется любовью?

— А ради Дерри ты будешь снова спать со мной? — спросил Хок.

В его вопросе Энджел уловила больше любопытства, чем желания.

— Ты сам не хочешь меня, — ответила она, — поэтому этот вопрос не возникнет.

— С чего ты решила, что я тебя не хочу?

Хриплые звуки, сорвавшиеся с губ Энджел, едва ли можно было назвать смехом.

— От того мерзкого действа на катере ты получил не больше удовольствия, чем я, — сказала она, — так что не беспокойся. Я не наброшусь на тебя. Никаких спектаклей не будет — обещаю.

Энджел склонила голову и посмотрела на золотые часы на руке у Хока.

— Прилив начнется через двадцать минут, — деловым тоном сказала она. — Так что, будем ловить рыбу или сматываем удочки?

— Конечно, ловить рыбу.

Хок наклонился так близко, что сквозь тонкую материю платья почувствовал тепло тела Энджел. Близко, очень близко, но все же не коснулся ее.

— Ангел, ты действительно подумала, что влюбилась в меня?

Чудесная роза, которую мысленно воссоздала в своей голове Энджел, взорвалась тысячью острых осколков. Энджел вдруг почувствовала, что больше не может выносить близости Хока, повернулась и бросилась к тропе.

Каждое ее движение исторгало серебристый крик пришитых к платью колокольчиков. Нежные звуки воспринимались Хоком, как крошечные взрывы, от которых нельзя было увернуться. Они оставляли крошечные ранки, которые кровоточили.

Хок бросился за Энджел, боясь, что она поскользнется на узкой тропе и упадет, потому что ее крылья сломаны и она больше не может летать.

Но даже когда он догнал и крепко схватил ее, она как бы не заметила этого.

Хок больше не задавал вопросов. Он уже знал, что правда, высказанная Энджел, причиняет ему не меньшую боль, чем ей.

— Дай-ка я понесу, — сказал Хок.

Он взял тяжелую, два на два фута квадратную панель из рук Энджел. Она не возражала. Это не имело смысла, Хок был много сильнее ее.

Он равнодушным взглядом окинул подарок, предназначавшийся миссис Карей. В холл проникал слабый, словно сумеречный свет. Кусочки стекла казались темными, почти бесцветными, как обычный карандашный рисунок на дешевой бумаге.

Но вот Хок вошел в полосу света, заливавшего ступени, и панель в его руках засверкала, краски ожили, поражая буйством цветов.

Хок остановился, захваченный игрой цвета. Прошла минута, вторая, третья, он все стоял, не в силах пошевелиться, не замечая времени. Он наклонял панель так и эдак, пораженный волшебным многообразием красок, собранных в его руках.

• Предыдущая
• 27/45
• Следующая