Незабудка - Лоуэлл Элизабет - Страница 19

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая

Взгляд Аланы был полон отчаяния: понимал ли Раф, как много значит для нее пение.

— Пение — это все, что у меня осталось после твоей гибели, — сказала она. — И сейчас я не могу петь. Не могу взять ни одной ноты. Ничего не могу. Сейчас ты живой, а я не выношу, чтобы до меня дотрагивались. И я не могу петь.

Раф прикрыл глаза. Он вспомнил прозрачную чистоту ее голоса, парящего в вышине вместе с нежными переливами его губной гармошки. Лицо ее сияло от счастья, музыки и любви, когда она пела ему.

Ему хотелось успокоить Алану, защитить ее, любить ее, вернуть ей песню и смех — все то, что прошлое безжалостно отняло у них. Но все, что он делал, лишь причиняло ей боль, внушало страх.

Она не могла петь.

Он не может обнять ее.

Раф зло выругался про себя. Когда он открыл глаза, взгляд его был ясный и холодный, только где-то в глубине затаилась невысказанная боль.

— Я отвезу тебя назад, в долину, Алана. И оставлю там одну, если это то, чего тебе хочется. Я не могу причинять тебе новые страдания.

— Раф, — произнесла Алана, задержав дыхание и касаясь дрожащими пальцами его щеки. — Ты ни в чем не виноват.

— Я виноват во всем, — резко ответил он. — Я настоял на том, чтобы Боб заманил тебя сюда. И вот ты здесь, и, что бы я ни делал, это лишь причиняет тебе боль.

— Это неправда, — возразила Алана. Осознавать, что она заставила Рафа страдать, было выше ее сил. Она никогда не желала этого, даже в самые худшие времена, после того как ее письмо вернулось нераспечатанным.

— Неправда? — спросил Раф.

Он, прищурившись, смотрел на нее своими янтарными глазами. Было видно, что он злится на самого себя: чувственный изгиб его губ вытянулся в жесткую прямую линию.

— Да, неправда, — прошептала она. Но слов было недостаточно, чтобы убедить Рафа. По мрачному выражению его лица Алана поняла, что он ей не верит. Если бы она смогла спеть ему о своих чувствах, он бы ей поверил, но петь она не могла.

Нерешительно подняла она руку к его лицу, которое улыбалось ей, смеялось и любило, — в ее воспоминаниях, в ее мечтах. Он всегда оставался песней в ее душе, даже в худшие времена.

Особенно тогда, когда на нее лавиной обрушивались душившие ее ночные видения. Раф так много дал ей: реальность, мечту и надежду. Без сомнения, кое-что из этого она могла вернуть ему сейчас, когда в его глазах застыли боль и гнев на самого себя.

Пальцы Аланы осторожно забирались под поля его шляпы «стетсон», пока та не очутилась на самом затылке и незамеченной не соскользнула на землю. Растопыренные пальцы успокаивающе проникли в теплую густоту его волос.

— Ты похож на норку зимой, Рафаэль, — шептала она, придавая его имени плавное испанское звучание, создавая песню любви из трех слогов. — Ра-фа-эль… Ра-фа-эль. Ты даже лучше, чем в моих мечтах, хотя мои мечты о тебе прекрасны. Они — единственное, благодаря чему я не сошла с ума после Разбитой Горы.

Алана почувствовала, как легкая дрожь охватила Рафа, как сдавленно выдохнул он ее имя. В какое-то мгновение она испугалась, что он дотронется до нее и разрушит очарование. Вместо этого он медленно, как большой кот, потерся головой о ее руку. Закрыл глаза и сосредоточился на ощущении нежности ее ладоней в своих волосах.

Его чувственная сила привела Алану в состояние незнакомой слабости: пламя желания лизало ее пальцы, охватывало ее тело, испепеляющее желание пылало глубоко внутри.

Густые темные ресницы Рафа дрожали, когда он пристально смотрел на Алану, в янтарных глубинах его глаз бушевала страсть.

— Я мечтал о тебе, — прошептал он. — Об этом.

Алана ничего не произнесла в ответ, просто не могла. Пальцы тщательно перебирали его волосы, как будто пытаясь найти в его густой шевелюре что-то давно потерянное; ее не покидала надежда однажды вернуть утраченное.

Шаги возвращающихся с прогулки Джанис и Стэна напомнили Алане, что они с Рафом не одни. Но даже тогда она не могла заставить себя отказаться от приятного ощущения свежести его струящихся волос.

Голос Боба вывел ее из этого состояния.

— Внимание, через двадцать минут в путь, — кричал он, стоя около навьюченных лошадей. — Кто не позавтракал, будет жалеть об этом.

Медленно, неохотно выпустила Алана из рук шелковистые пряди волос. Прежде чем ее рука упала вниз, кончики пальцев на секунду задержались, чтобы пригладить колючую ниточку его усов; прикосновение ласковое, как солнечный блик.

Он слегка покачал головой, его губы скользнули по нежным подушечкам ее пальцев. Алана опустила руку, Раф быстро наклонился, поднял свою шляпу и легким движением водворил ее на место.

— Боб прав насчет еды, — произнес он слегка охрипшим голосом. — Ты не завтракала.

Алана покачала головой, хотя это был не вопрос.

— Я забыла взять завтрак, — сказала она.

— Мери наготовила еды человек на двадцать и упаковала все в мой седельный вьюк. — И, улыбнувшись, добавил с заговорщицким видом: — Давай позавтракаем вдвоем, Алана. Даже цветы должны чем-то питаться.

За поддразниванием скрывалась реальная забота. Алана очень похудела, такой он ее никогда не видел. Слишком худая, слишком измотанная, похожая на загнанное во время охоты животное.

— Ростбиф, яблоки, домашний хлеб, шоколадное печенье, — перечислял он.

У Аланы потекли слюнки. Она облизала губы, в первый раз за долгое время ощутив голод.

— Уговорил, — выдохнула она.

Они с Рафом завтракали в тени сосны, ветви которой нежно шелестели при дуновениях легкого ветерка. Они сидели на походном ящики бок о бок, почти касаясь друг друга. Мятный чай, который Мери заварила для Рафа, был необыкновенно вкусным на свежем горном воздухе.

Алана ела с аппетитом, впервые за многие недели наслаждаясь едой. Раф, улыбаясь, наблюдал за ней. Это тоже было частью его мечтаний. Алана, горы и он.

Когда все вокруг дышало смертью и предательством, он мечтал о ней.

— Седлать коней! — крикнул Боб. Рука Аланы замерла на полпути к бумажному кульку с домашним печеньем. Раф поднял кулек и вручил его ей.

— Возьми с собой, — улыбнулся он.

— Можно? Я не хочу, чтобы ты голодал из-за того, что я, глупая, забыла свой завтрак.

— Здесь есть еще печенье, — заверил Раф, указывая на стоящий около ноги вьюк. — И яблоки тоже. Он залез в кожаную сумку и вытащил оттуда два яблока.

— Вот, пожалуйста, — сказал он. — Одно для тебя и одно для Сид.

Раф встал и одной рукой помог подняться Алане, отпустив ее прежде, чем она успела бы испугаться.

— Я лучше помогу Джанис, — проговорил он. — Она, похоже, неважно себя чувствует.

Алана слегка поморщилась, сгибая ноги.

— Не она одна, — проворчала Алана. — Хотя, если учесть, что такая тяжелая поездка была у меня год назад, я практически не устала.

Затем Алана услышала эхо собственных слов. Выражение лица изменилось, оно опять напряглось.

— Это не так, да? — глухо спросила она. — Не год назад. Не прошло и месяца. Почему я не могу вспомнить?

— Алана, — настойчиво произнес Раф. Он склонился над ней так низко, что мог видеть пульсирующую на шее жилку, ощутить мятный аромат ее дыхания. Он старался не касаться ее, чтобы случайно не обнять и не спугнуть мечтания, на смену которым опять придут ночные кошмары.

— Алана, не надо. Самобичевание не поможет исцелению.

Она сделала несколько глубоких вдохов. Открыла глаза, очень темные, но отнюдь не безумные Сдержанно кивнула, затем повернулась и пошла к своей лошади, зажав пакет с печеньем в одной руке и два забытых яблока в другой.

Остальная часть поездки превратилась для Аланы в оживший кошмар. Началось это в районе первого из пяти озер, получивших название «Отче наш», поскольку они растягивались вереницей, как бусинки на четках, сверкая кругами голубой воды, соединяясь между собой серебряными водопадами.

Первое — нижнее — озеро лежало на высоте шести тысяч футов, а верхнее — на высоте более восьми тысяч. По берегам нижних озер сосны спускались к самой воде, и темно-зеленые их макушки ярко отражались в нежной глади озера, ласково омывающего серебристо-серые валуны. Первое озеро было необыкновенно красиво, в нем отражалась голубизна высокого, безграничного неба, безоблачного и спокойного.

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая