Рыцари былого и грядущего. Том I (СИ) - Катканов Сергей Юрьевич - Страница 13

Впрочем, Сиверцев знал таких храбрецов, что просто кровь холодела. Но он никогда не видел хотя бы взвода, состоящего сплошь из таких храбрецов. Это понятно — героизм — дело штучное, его на конвейер не поставишь и в массовое производство не запустишь. А тут, скажем, 300 рыцарей в едином строю и абсолютно все — безумно храбрые герои. И это вовсе не было преувеличением европейских хронистов. Враги даже больше восхищались мужеством тамплиеров, чем европейцы.

Но наиболее невероятным было то, что сам Устав Ордена Храма предъявлял почти непомерные требования к храбрости своих рыцарей. Устав — сумма правил, обязательных для каждого. Представьте себе, что современный устав требовал бы от каждого солдата в каждом бою заслужить награждение орденом. Орденом… Мы уже забыли о том, что орден — не наградная железка. Орден — организация. А железка — знак Ордена, подтверждающий твоё членство в этой организации. Орденом не награждают. В Орден принимают. Да ведь и сейчас до сих пор говорят «кавалер ордена». Слово «кавалер» (во французской огласовке «шевалье», в испанской — «кабальеро») как раз и означает «рыцарь». И не случайно это слово однокоренное со словом «кавалерист», потому что рыцарь — именно конный воин. (Собственно, русское слово «рыцарь» произошло от немецкого «риттер» — всадник). Забавно, да? «Кавалер ордена «Красной Звезды» в общем-то означает «Рыцарь Ордена Красной Звезды». И само слово «орден» происходит от латинского «ордо» — порядок, то есть упорядоченное объединение.

Сиверцев поневоле отвлёкся, разбежавшись по сноскам и комментариям в разных книгах. Потом задумался: а ведь это не просто забавная путаница в словах. Разные значения слов «орден» и «кавалер» на самом деле логически взаимосвязаны. Если рыцаря принимали в Орден таких отчаянных храбрецов, это уже само по себе было наградой. Соответственно, в каждом бою его поведение должно быть таким, за какое сейчас вручают орден.

Так вот сумасшедший Устав Ордена Храма запрещал тамплиеру на поле боя отступать, если противник превосходил его силами менее чем в 3 раза. Значит, если 2 сотни бойцов отступают под натиском 5-и сотен — это уже нарушение Устава, потому что нет троекратного превосходства противника. Но даже в случае хоть десятикратного превосходства противника нельзя было отступать без приказа командора. Порою Устав вполне позволял командору храмовников отдать приказ об отступлении, но он не отдавал этого приказа (ну не хотел!) и его рыцари в строгом соответствии с Уставом и со спокойной душой гибли один за другим, забирая с собой каждый по десятку врагов.

Сиверцев подумал о том, что за такое поведение в бою сейчас действительно награждают орденом «Красной звезды». Он вспомнил красный крест на белом плаще Дмитрия — знак Ордена. Потом вспомнил про медицинскую организацию «Красный крест», и от бесчисленных сравнений у него закружилась голова — такое умственное напряжение после тяжёлого ранения было уже чрезмерным. Он закрыл глаза, думая минутку передохнуть, но отключился на несколько часов.

Очнувшись, Андрей увидел рядом с собой юношу с черной бородкой. Он был в таком же плаще, как и у Дмитрия, только чёрного цвета. Юноша спокойно и сноровисто ставил на столик перед кроватью Андрея маленькие тарелочки с разной протёртой едой. Заметив, что Сиверцев проснулся, юноша никак на это не отреагировал. Андрею это не показалось обидным, он приветливо улыбнулся:

— Здравствуйте, рыцарь.

— Здравствуйте, господин капитан. Только я не рыцарь. Я сержант Ордена.

— У вас тоже есть воинские звания?

— Нет. В Ордене «сержант» — не воинское звание. Сержант — воин, не имеющий рыцарского посвящения.

— Вроде рядового?

— Не обязательно. Сержант может быть и командором. Он только рыцарями не может командовать.

— Ты, кажется, русский? Много нас тут таких?

— Только мессир Дмитрий и я. (Сиверцева юноша сосчитать не захотел). Но, господин капитан, вас ведь просили ни кому не задавать вопросов?

— Всё, умолкаю. Выдай только одну военную тайну: как тебя зовут?

— Саша, — юноша каждое слово произносил как будто с трудом, но, намолчавшись досыта, Сиверцев не унимался:

— Когда появится Дмитрий?

— Если Богу будет угодно, мессир Дмитрий появится тогда, когда он вам сказал, — кажется юноша, не имея возможности заткнуть Сиверцеву рот, избрал иную тактику: отвечать, не отвечая.

— Тебя приставили ко мне?

— Именем Господа.

— А если ты мне понадобишься?

— Я вам не понадоблюсь. У вас есть всё необходимое. Позвольте откланяться.

Юноша в буквальном смысле поклонился Сиверцеву и выплыл из комнаты. Он очень понравился Сиверцеву и несколько даже поразил. Его немногословная манера общения была необычным сочетанием полной покорности, подчинённости и бесспорного чувства собственного достоинства, не лишённого даже некоторой величавости. В армии Сиверцев встречался либо с раболепным холуйством, либо с высокомерной спесью. В Саше не было ни того, ни другого. «Особый тут народ», — подумал Сиверцев.

Он решил встать. Голова снова закружилась. Парализующая слабость сразу же разлилась по всему телу. Однако, ни в одном месте ничего не болело. Он осторожно дотронулся до пробитой груди. Нет, ни сколько не больно. Значит, рана затянулась, пока он был в коме. Держась за стенку, сделал несколько шагов. Понял, что хватит для первого раза. И вдруг почувствовал, как ему хочется опять погрузиться в мир причудливой тамплиерской сути.

Он продолжил чтение Устава Ордена: «Если кто-то из братьев-сержантов не вооружён мечём и его совесть говорит ему, что он не может оказать помощь братьям, он может отступить с поля боя. Рыцарь не может действовать так, вооружён он мечём или нет, ибо он не может оставлять знамя ни по какой причине без разрешения: ни из-за раны, ни из-за чего-либо иного».

Сиверцев перечитал этот пассаж несколько раз. Тут всё было удивительно. Казалось бы, рыцари-господа должны понукать сержантами, а всё оказывается наоборот: господа относились к слугам гораздо более снисходительно, чем к самим себе. Сержант, став бесполезным на поле боя, мог отступать без приказа. А рыцарь, хоть со сломанным мечём, хоть с раной в боку, без разрешения отступать не мог. При этом было понятно, что командор сам в это время дрался и ему было не до того, чтобы раздавать подобные разрешения. Значит, рыцарь обязан был погибнуть, даже когда его смерть была, казалось, бессмысленной.

Не менее удивительным было то, что Устав — сухой свод подробных боевых предписаний, содержал слово «совесть». Сия категория представлялась весьма расплывчатой, неуставной. Но, видимо, для рыцарей-тамплиеров совесть была очень конкретной категорией, всеми одинаково понимаемой и не допускавшей разночтений. Один из пунктов устава так и звучал: «Каждый должен следовать своей совести».

Да вот и Бернар Клервосский писал про тамплиеров: «Сколь спокойна жизнь, когда незапятнанна совесть! Сколь свято и спокойно рыцарство это». У Сиверцева задрожали губы, когда он это прочитал. В глазах появились слёзы. У него, у боевого офицера, ни какой совести, по его собственному суждению, не было. Сиверцев убедил себя, что им, воякам, иначе — никак. Да любой советский командир покрыл бы своего подчинённого семиэтажным матом, если бы тот во время обсуждения боевой задачи что-нибудь про совесть сказал. Такого романтика послали бы, наверное, даже не под трибунал, а к психиатру. Не потому ли они возвращались с войны нравственными инвалидами: растерзанными, опустошёнными, припадочными. А Бернар этот, видишь, что писал: «Сколь спокойно рыцарство это». Но рыцарство-то это тоже, как и они, было по уши в крови, годами не вылезая из рукопашной мясорубки. Однако тамплиеры не теряли спокойствия духа. Не превращались в свору кровавых маньяков и припадочных неврастеников. Ведь как бы ни был страшен бой, но если без подлости, без предательства и всякой бесчисленной гнусности… Каждый тамплиер мог сказать своему командору: «В соответствии с уставом я обязан поступать по совести».