Рыцари былого и грядущего. Том I (СИ) - Катканов Сергей Юрьевич - Страница 29

Несколько тамплиеров, уцелевших в этом сражении, рассказали о доблести магистра, сообщив, что он пал на поле чести, как верный воин Христа. Один из выживших тамплиеров через несколько лет рассказал о гибели Жерара де Ридфора звонкоголосому труверу Амбуазу, и вот уже Амбуаз слагал возвышенные стихи:

В третьем крестовом походе король Ричард Львиное Сердце, прозванный поющим королём, любил петь эти стихи, сам положив их на музыку, и все тамплиеры подхватывали припев:

Жерар взял на себя подвиг выше боевого. Он мужественно и с величайшим терпением выдержал уготованное ему бесчестие. Главной битвой магистра, из которой он вышел победителем, была схватка с демоном гордыни в собственном сердце. Де Ридфор, согласившийся сражаться без права на славу, был бы, наверное, счастлив узнать, что после его смерти братья-тамплиеры прославили своего магистра. Но в той битве под Акрой, вопреки мнению крестоносцев, Жерар не погиб.

Слуги султана разыскивали труп магистра по всему полю боя. Его нашли живого, хотя и без сознания. По приказу Саладина, отданному на этот случай, промыли раны вином и перевязали, а затем на походных носилках принесли в султанский шатёр. Несколько глотков целительного отвара быстро привели Жерара в чувство. Раны нестерпимо болели, но сильнее этой боли был ужас от мысли, что он опять у Саладина и тот, судя по змеиной улыбке, опять намерен его отпустить — недаром раны перевязаны. Во время боя Жерар приготовился к смерти, а потому был совершенно не готов к повторению этой ужасной ситуации. И всё же выход из неё он нашёл мгновенно. Превозмогая боль во всём теле, магистр поднялся на ноги, после чего сразу же встал перед Саладином на колени и, поклонившись ему до земли, прошептал по-арабски:

— О, великий из великих, Аллах отверз мои очи и удостоил последнего из твоих рабов неслыханной чести — быть прахом у ног твоих.

Салах-ад-Дин совершенно искренне растерялся от столь неожиданного поведения высокомерного тамплиера. Султан был один в шатре, своего летописца, сидевшего в углу, он за человека не считал. А магистр, между тем, продолжил:

— Смиренно прошу тебя, о великий из великих, удостоить меня ещё большей чести — позволь мне прославить веру истинную и склонить свою голову перед величайшим из всех пророков. Вели позвать своих визирей, своих драгоценных братьев и сыновей — при них хочу воздать пророку заслуженную честь.

Султан растерялся ещё больше. Он не случайно был в палатке один, ибо намеревался объявить, что Жерар принял ислам и опять отпустить его на все четыре стороны. Даже приближённые султана, не зная, о чём тот говорил наедине с магистром, поверили бы в обращение тамплиера, потому что никак иначе не могли бы объяснить столь не свойственное султану человеколюбие. Расчёт Саладина был идеально точным — слухи о предательстве магистра, которые и так уже ползут среди крестоносцев, теперь, после второго пленения, превратятся в твёрдую уверенность. Султан знал психологию франков и не сомневался, что теперь они начнут весь Орден Храма считать шайкой предателей. Но с другой стороны, если этот храмовник на самом деле примет ислам — так ведь будет ещё лучше. Он, пожалуй, сделает из бывшего тамплиера знаменосца. Очень эффектно будет смотреться в эго руках султанское знамя. По всему исламскому миру тотчас разнесётся весть о том, что великий султан умеет побеждать не только на поле боя, но так же одерживает великие духовные победы. А этот тамплиер… он, видимо, понял, что среди франков у него теперь будет чести не больше, чем у последней свиньи, и здраво рассудил, что лучше уж остаться рядом с султаном. Ум султана был очень гибок и поворотлив, он быстро перешёл от растерянности к решению. Через минуту все приближённые султана были уже в палатке.

Жерар распрямил спину. Он начал говорить спокойно и негромко, но очень твёрдо, тщательно выговаривая каждое слово, чтобы его не блиставший совершенством арабский язык был понятен любому из здесь присутствовавших.

— Я обещал прославить пророка. Я сделаю даже больше. Всем своим сердцем я прославлю всех библейских пророков, но прежде всего — Господа нашего Иисуса Христа, который есть больше, чем пророк, потому что Он воистину Сын Божий. Мне жаль вас, несчастные агаряне. Потомки авраамовой рабыни Агари так и остались рабами. Истина не сделала вас свободными, потому что вы ходите вдалеке от Истины и молитесь ложному пророку…

Ум Жерара был ещё проворней, чем у Саладина. Едва очнувшись в султанском шатре, он понял, что здесь — не поле боя, а потому не удастся, как всегда, противопоставить извилистой восточной хитрости безупречную рыцарскую прямоту. Пришлось чуть-чуть схитрить. Ведь если бы он какими угодно словами обругал лжепророка в присутствии одного только Саладина, султан потом всё равно сказал бы, что магистр прославил Мухаммада. А вот хулу на Мухаммада, изречённую при всех султановых приближённых, Саладин не имел возможности стерпеть при всём своём желании. Визири на завтра же свергнут султана, если он позволит в своём присутствии безнаказанно чернить создателя ислама.

Впрочем, Жерару совсем не хотелось ругать Мухаммада. Он теперь искренне жалел этого лжепророка, считая его странником, который заблудился на пути к Истине. И великий султан с его блестящей свитой теперь представлялись ему несчастными людьми, достойными всяческой жалости. В сердце магистра не было ни капли ненависти. Не появилось и страха, когда он увидел исказившееся от бешенства лицо Саладина. Последнее, что Жерар увидел в этой жизни — блеск саладиновой сабли.

Когда голова Жерара вместе с потоком крови упала на великолепный багдадский ковёр, магистр с радостным изумлением осознал, что он по-прежнему все видит. Только шатёр Саладина вместе с ним самим и его блистательными рабами куда-то исчез. Прямо перед Жераром стоял маршал Ордена Жак де Майи. В белом плаще и с такими же белыми ангельскими крыльями за спиной. Лицо маршала-ангела было очень мирным. Жак смотрел на Жерара с любовью. В глубине души Жерара родилось что-то похожее на слезинку:

— Прости меня, Жак. Тогда…

— Не надо, Жерар. Всё в прошлом. Я всегда любил тебя, мой брат во Христе. Из прошлого осталась лишь эта любовь. Я счастлив, что теперь мы вместе продолжим нашу службу у престола Божьего. Взгляни, — Жак указал рукой на небо.

Жерар увидел, как прямо с небес к ним скачут стройные шеренги всадников в развевающихся белых плащах. Все они, как и маршал, были крылаты. Напротив сердец пламенели тамплиерские кресты. Опытным взглядом полководца Жерар определил, что к ним скачет целый боевой монастырь — триста копий. Вскоре магистр уже различал лица рыцарей, погибших под бродом Иакова и обезглавленных после Хаттина.

Едва прочитав последние слова опуса, Андрей отодвинул от себя рукопись, резко встал и сразу же вышел в коридор. Ни единой секунды он не хотел оставаться наедине с памятью Жерара де Ридфора. Он сразу же почувствовал, что магистр де Ридфор — зеркало, в котором отразились его, капитана Сиверцева, черты, искажённые болью и ненавистью. Он так же никогда не терял чести, но и у него так же попросту отняли честь. Отняли подлостью и коварством. Причём, Андрей ни на секунду не верил, что его душа может когда-нибудь так же очиститься, как душа Жерара. Он был уверен, что только в дешёвом бульварном романе человек может за один день переродиться. Он уже считал себя верующим, но по-прежнему не понимал, почему эти парни, тамплиеры, так охотно умирали за Христа. Ему казалось, что здесь какая-то фальшь, неправдоподобица. Но он подсознательно ощущал, что фальшь на самом деле — в его душе, а не в их судьбах. Думать об этом не хотелось, но он знал, что, оставшись один, обязательно будет думать именно об этом.