Только ты - Лоуэлл Элизабет - Страница 24

• Предыдущая
• 24/64
• Следующая

Лишь дважды он обнаружил Слейтера. Первый раз с ним было шестеро, второй раз – пятнадцать.

Рено сложил бинокль, сел на лошадь и резвым галопом поскакал догонять Еву с вьючными лошадьми. Услышав топот, она обернулась. Из-под шляпы блеснули золотые глаза, заколыхались роскошные медно-золотистые волосы, освещенные горячим августовским солнцем. Рено заметил также складку усталости, залегшую возле губ.

Когда Рено остановился рядом с Евой, у него возникло искушение нагнуться и снова ощутить привкус соли и сладости на своих губах. Он отругал себя за постоянно растущее неуправляемое влечение к девушке из салуна «Золотая пыль».

– Они приблизились? – озабоченно спросила Ева, изучая мрачное лицо Рено.

Она облизала сухие губы.

Зеленые глаза проследили за движением кончика языка.

– Они отстают? – с надеждой полуутвердительно сказала Ева.

– Нет.

Она скривила губы.

– Видно, теннессийские лошади оказались лучше, чем ты думал.

– Мы еще не в пустыне.

Ева удивленно посмотрела по сторонам. Они двигались по котлообразной долине, по бокам которой тянулись высокие кряжи. Растительность на кряжах была столь скудная, что не могла скрыть каменистые участки среди разбросанных тут и там чахлых кустов и сосенок. В целом кряжи казались пустыми, что объяснялось преобладанием каменных пород.

– Ты уверен, что мы еще не в пустыне? – спросила Ева. – Здесь так сухо.

Рено недоверчиво глянул на нее.

– Сухо? А что ты скажешь об этом? – произнес он и ткнул куда-то пальцем.

Ева взглянула в указанном направлении. По центру долины петлял ручей, вода в котором имела коричневый оттенок, а сам он был настолько узким, что лошадь, пересекая его, вряд ли могла одновременно замочить все четыре ноги.

– Это какое-то жалкое подобие ручья, – сказала Ева. – В нем больше песка, чем воды.

Чуть улыбнувшись, Рено снял шляпу, вытер пот рукавом и снова надел ее.

– Настанет время, когда ты увидишь такое количество воды и скажешь, что это божья благодать, – пообещал он.

Ева с сомнением смотрела на узкую грязную ленточку, извивающуюся по долине.

– Неужели так будет? – спросила она с недоверием.

– Если мы найдем кратчайший путь… А в противном случае мы увидим реку, которая создана скорее чертом, чем богом.

– Реку Колорадо?

Рено кивнул.

– Я встречал многих, кто любил и знал эту страну, но не видел человека, который пересек бы Колорадо в том месте, где она вытекает из каменного лабиринта, а потом вернулся и рассказал бы об этом.

Бросив искоса взгляд на Рено, Ева поняла, что он не шутит. Да и то сказать, кто бы стал тратить энергию на розыгрыш по такой адской жаре и при такой пыли.

Даже на Рено жара оказывала свое действие. Рукава его вылинявшей голубой рубашки были закатаны, воротник расстегнут на несколько пуговиц. Капельки пота крошечными алмазами поблескивали среди густой черной поросли, которая проглядывала в вырезе полурасстегнутой рубашки. За три дня пути Рено оброс такой щетиной, что его улыбка казалась скорее дикой, чем приветливой.

Сейчас ни у кого не возникло бы сомнений относительно того, что он собой представляет: сильный человек, призванный выходить победителем из схваток и перестрелок.

И тем не менее, несмотря на устрашающую внешность своего спутника и токи чувственной напряженности, которые невидимо проходили через них, Ева никогда не спала более спокойно, чем в последние несколько суток.

Впервые с того времени, как она себя помнит, она спала глубоким сном, не прислушиваясь к каждому шуму, не хватаясь за оружие, которое всегда было у нее под рукой, чтобы защитить себя и тех, кто был слабее ее, от хищников, что бродят вокруг костра.

Положиться на кого-нибудь – это ведь такая простая вещь, но как она меняет человека!

Рено увидел, как Ева сделала глубокий вдох, затем еще и еще, словно упиваясь этим воздухом.

– Похоже, что будущие засухи тебя не очень беспокоят, – сказал Рено.

– Что? А-а, – Ева слегка улыбнулась. – Дело не в этом. Я просто думала о том, как это здорово – спать ночью и ни о чем не беспокоиться.

– О чем не беспокоиться?

– О том, что какой-нибудь хулиган или развратник похитит малолетку из сиротского приюта, или о том, что какой-то бродяга шляется около костра Лайэнов.

Рено нахмурился.

– А это часто случалось?

– Хулиганы и развратники?

Он молча кивнул.

– Они скоро поняли, что меня нужно оставить в покое… Но вот дети поменьше… – Ева замолчала. – Я делала, что могла. Но этого было недостаточно.

– А старый Лайэн был развратником?

– Совсем нет. Он был добрым и деликатным, но…

– Но не силен в драках, – закончил Рено фразу Евы.

– Я этого от него и не ожидала.

Рено удивленно прищурил глаза.

– Почему? Он был трус?

Теперь пришла очередь Евы удивляться.

– Нет. Он просто был добрым. Он не был сильным или твердым, или подлым, как большинство мужчин. Он был слишком… цивилизованным.

– Ему надо было поехать жить на Восток, – пробормотал Рено.

– Он жил там. Но когда у него руки стали совсем плохими, а донна постарела и подурнела, они снова вернулись на Запад. Здесь легче обслуживать людей.

– Особенно когда они купили тебя в сиротском поезде и научили отвлекать мужчин и жульничать в картах, – грубо сказал Рено.

Ева сжала губы, но не стала спорить.

– Да, – подтвердила она, – им стало легче, когда у них появилась я.

Выражение лица у Рено было такое, что Ева поняла: он не испытывал сострадания к Лайэнам за то, что им трудно жилось.

Поколебавшись, она заговорила снова, пытаясь объяснить ему, что Лайэны не были порочными или жестокими с ней.

– Мне не нравилось то, что они заставляли меня делать, – медленно сказала Ева, – но это было лучше, чем сиротский приют. Лайэны были добрыми.

– Есть слово, применимое для таких людей, как дон Лайэн, но это вовсе не слово «добрый»!

Рено натянул повод и пустил лошадь галопом, не дожидаясь ответа Евы. Он не доверял себе и не хотел слушать, как она защищает своего сутенера.

«Он был добрый и деликатный».

Но, несмотря на быструю езду, он не мог отделаться от голоса Евы, который как эхо звучал в нем.

«Им стало легче, когда у них появилась я.

Мне Не нравилось то, что они заставляли меня делать.

Он был добрым».

Мысль о том, что Ева была настолько одинокой, что радовалась даже крупицам человеческого отношения и называла это добротой, непонятно почему разволновала Рено. Он не знал, откуда в нем возникло желание защитить девушку из салуна, которую учили лгать, жульничать и «отвлекать» мужчин.

«Я просто думала о том, как это здорово – спать ночью и ни о чем не беспокоиться».

Рено знал: мысль о том, что он принес девушке из салуна подобный покой, не должна его трогать.

Но она почему-то трогала.

Горы остались позади, и можно было лишь вспоминать о вершинах, об источниках с кристалльно чистой водой, о деревьях, растущих так густо, что лошадь не могла преодолеть эту чащу. Здесь, в сухих балках и на вершинах плато, лошадям было где разгуляться. Насколько хватало взгляда, не было ничего, кроме простора.

– Смотри! – воскликнула Ева.

Она подъехала к лошади Рено и показала рукой:

– Вон там.

Рено стал всматриваться, но видел лишь рыжевато-коричневые полосы песчаника, просвечивающиеся, словно кости, сквозь тонкую кожу земли.

– Что там? – спросил он.

– Да вот же, – сказала Ева. – Неужели ты не видишь? Какие-то каменные здания. Это те руины, о которых ты говорил?

Наконец Рено понял, что Ева имела в виду.

– Это не руины, – объяснил он. – Это пласты песчаника, отшлифованные ветром и бурями.

Ева хотела было возразить, но затем задумалась. Когда Рено впервые сказал ей, что они двинутся по долине, где не будет ни ручейка, ни крохотной лужицы в низине, она решила, что он разыгрывает ее.

• Предыдущая
• 24/64
• Следующая