Река моя Ангара - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/30
• Следующая

Если б я остался дома, мне б никогда не пришлось почувствовать на себе укусы мошки и ездить с «мошкодавами», помогать взрывникам отгребать от двери снег; я не мерз бы в палатке, спал бы в тепле и уюте, купался бы в теплой, можно сказать, кипяченой речушке Мутнянке, и все там было бы таким домашним, привычным, удобным…

Туда я всегда успею вернуться, там каждый дурак запросто проживет. А вот здесь…

Впрочем, последнее Колькино письмо — а пришло оно в апреле — разволновало меня. В нем сообщалось, что секретный завод окончательно закрывается, так и не выпустив ни одной космической ракеты. «Наш с тобой корабль, — писал он, — не достиг бы не только Меркурия или Сатурна, но не долетел бы и до Мокрого леса». А до него не больше трех километров. Обо всем этом Колька узнал в кружке юных техников. «А наши с тобой чертежи годятся только на растопку печки, до того в них все напутано, переврано…»

Далее бывший директор «Ракетостроя» сообщал, что в наш век техники без точных наук — математики, физики, электроники и тому подобного — ни туды и ни сюды. Пора браться за ум и со всей яростью налечь на эти самые точные науки.

Отложив письмо, я задумался. А ведь это так. Абсолютно так. Это относится и ко мне, и может, куда больше, чем к Кольке. С точными науками у меня не очень дружеские отношения. А все-таки Колька умница. Надо немедленно написать ему ответ…

Я полез в тумбочку за бумагой.

Громкий разговор за стенкой заставил меня насторожиться.

— Спасибо! — сердито басил Борис. — Спасибо за совет, трактор сейчас на лед не поставишь. Еще с марта запретили ставить на лед больше пяти тонн.

— Чего ж до сих пор дремали? — спросил Серега. — Как только мы отвзрывали, нужно было тащить трос.

— А приказ был?

— А вы из детского сада? У самих мозги не шевелятся?

Я сразу все понял: в пяти километрах от поселка Борисова бригада поставила у Ангары опоры и подвезла трос, к этому тросу нужно было подвесить десятипарный кабель для телефонной связи Левого берега с Правым. Потом, еще в марте, из-за взрывных работ на берегу трос сняли, и вот теперь, в разгар апреля, когда быстро таяли сугробы, пахло прелью и теплой глиной, и по небу с протяжным качающимся криком клиньями тянулись гуси, и лед на Ангаре потемнел, набух, напружился, — вот теперь-то оказалось, что нужно срочно перебросить многопудовый трос на Правый берег.

— Да будет вам! — подал голос из другого закутка дядя Коля. — Лед еще ничего, как-нибудь на себе перетащим…

Я насторожился: как это — на себе?

— В бурлаки решил записаться. Ты, небось, тащить не будешь, — обрезал его Борис, — ваша бригада всегда в тепленьких местечках отсиживается…

— Успокойся, — раздался голос дяди Коли, — буду.

Я сидел на корточках и забыл, зачем хотел полезть в тумбочку. Так вот оно что значит! Завтра по слабому льду реки будут волоком тащить стальной трос. А я бы и не знал, если б не этот случайный разговор… Ну и ну!

За стенкой капало: даже к вечеру мороз уже не имел власти. Каждый день я обивал палкой огромные сосульки с краев палатки. За ночь они нарастали и оттягивали многострадальный брезент.

Вошел Борис. Провел рукой по жестким волосам, достал с полочки резиновый клей и принялся латать сапоги с высокими голенищами.

— Марф, посмотри-ка мои шерстяные носки. Не прохудились ли где?

Марфа чистила на завтрак картошку.

— Куда тебе их, теплынь такая на улице.

— А вода в Ангаре, по-твоему, теплая?

— Собираешься купаться?

— Ага.

Вечером я решил не приставать к Борису с вопросами, а утром попытался определенней разузнать у брата что-либо о месте работы. Но Борис, пробуя латки на резиновых сапогах, только буркнул:

— Отцепись.

На уроке географии я бросил на Коськину парту записку с предложением пуститься на поиски. Я в таких красках расписал это «мероприятие» на Ангаре, что у любого мало-мальски нормального человека глаза от удивления выскочили б на лоб.

Коська обернулся в мою сторону и покачал своей круглой головой: нет.

Гошка как назло в эти дни починял ограду возле дома. Конечно, мне ничего не стоило пойти и одному — чего бояться, — но с приятелем всегда веселее. И мне пришлось распроститься… Да, да, распроститься с одной из двух запасных батареек от карманного фонарика. Жаль, да что поделаешь!.. Вернувшись в палатку, я подарил батарейку Коське, и тот тотчас перестал сопротивляться. Хоть бы поломался немного для приличия. Так нет же…

В темных таежных овражках лежал тяжелый, усыпанный хвоей снег, а на открытых полянках журчали ручьи и, роясь, как кроты, в сугробах, скатывались к реке. В ноздри широко и откровенно бил запах сосновой смолы, размокшей коры и хвои. Следы сапог быстро наполнялись водой.

Местами, на прогретых солнцем взгорках, под ногами совсем по-летнему чавкала грязь. После длинной морозной зимы даже это хлюпающее чавканье было приятно.

Шли долго, выбирая дорогу поудобней. Скоро Коська устал, захныкал и потребовал отдыха. Затем минут через двадцать сказал, что дальше не пойдет: видно, заблудились, пора возвращаться.

— А батарейка, — крикнул я, — ты ведь поклялся, что не отступишь!

— Мало ли что. Я, может, нарочно.

— Нет, ты взаправду говорил. Нарочно не клянутся.

— А я играл, — ухмыльнулся Коська.

— В клятву не играют.

— А я играл.

— Знаешь, кто ты после этого! — закричал я, готовый стукнуть его.

— Можешь брать свою батарейку обратно. Я не дурак. Промочу ноги, заболею.

Вдали послышались голоса.

— Они! — Я не посмотрел даже на приятеля и ринулся в чащобу.

Я не хотел быть обнаруженным и шел, прячась за деревьями. Однако скоро понял: опасаться нечего, монтерам не до меня.

На отвесном берегу у огромной деревянной опоры стоял человек. Он был высок, в полушубке. Двумя руками травил он с большого барабана трос, а семеро монтеров тащили его на плечах по реке. Они шли, упираясь в бугры и ямки во льду, поскальзывались и падали.

Барабан на козлах медленно поворачивался, визжа и вздрагивая, и человек в полушубке, очевидно, бригадир, все время придерживал его рукой.

Я подошел к самому берегу и присел за толстой лиственницей. Вздрогнул, услышав сзади шорох: за мной стоял Коська. Ага, побоялся тащиться домой один!

Ярко светило солнце. Свежо пахло тающим снегом. Мокрый лед на реке ослепительно, до рези в глазах горел, и почему-то казалось: вот-вот расползется он, как сопревшая материя, растает под сильными лучами, и река, широко разлившись и затопив прибрежные луга, легко и быстро помчится к океану, играя на солнце сверкающими гребешками волн.

И вдруг я отчетливо увидел Бориса…

Впереди шел какой-то человек и шестом ощупывал промоины, темные пятна слабого льда, что-то кричал людям и, огибая опасные места, они сворачивали то вправо, то влево. За ним с тросом на плече шагал коротенький человек в треухе, а метрах в семидесяти от него шел Борис в распахнутой стеганке. Он был рослый, широкий. Если первый человек ступал согнувшись, то брат держался прямо. На нем были резиновые сапоги с голенищами до пояса и круглая кубанка на голове.

Дальше через каждые пятьдесят метров, двумя руками ухватив лежащий на плече трос, шли остальные монтеры. У последнего — а это был не кто иной, как дядя Коля, — трос лежал почти на спине, и шел он согнувшись в три погибели.

— Борис, — прошептал я. — И не боится… а?

— А чего бояться? — засопел у плеча Коська. — Подумаешь…

— Пустить бы тебя туда! — зло сказал я и сплюнул.

Ух, как я был зол в эти минуты на Коську!

— Гляди, — горячо засопел он, — упал!..

Я замер. Человек, следовавший за Борисом, поскользнулся и животом плюхнулся на лед. Выпустил трос, поднялся, отряхнул с ватника жидкую ледяную кашу, взвалил на плечо ношу и, слегка хромая, пошел дальше.

Извиваясь, оставляя глубокий, протертый в рыхлом льду след, трос потянулся дальше. Правый берег темнел в километре от Левого. Монтеры не преодолели и трети пути. Потом упал дядя Коля, упал под трос. Высвободившись, пригнулся, накатил его на плечо и двинулся вперед.

• Предыдущая
• 29/30
• Следующая