Пятый постулат - Орлова Анна - Страница 27

• Предыдущая
• 27/95
• Следующая

Маша недоуменно следила за белобрысым — тот, передав ей вожжи, зачем-то полез в свой сундук. Ей приходилось выворачивать шею, сидеть так было неудобно, но девушка не сдавалась.

Весь вел себя странно: вытащил ту самую зеленую рубашку с красными рукавами, щедро украшенную золоченой тесьмой, и облачился в нее. (Хоть Маша и отвернулась деликатно, но на этот раз ясно увидела — какой-то рисунок на груди и даже на руке у мужчины есть, вот только что он собой представляет, она рассмотреть не смогла.) Поверх напялил камзол без рукавов (да как же он называется, ведь говорил ей Малух!), оставил нараспашку, подпоясался широкой полосой материи какого-то невообразимого изумрудного цвета (должно быть, это Рала купила, как и тесьму, сообразила Маша). Наряд вышел кричащим донельзя!

Затем Весь вытащил из волос свои драгоценные заколки и принялся ловко заплетать косу. Она вышла любой девке на зависть: до пояса, толщиной в руку! Маша только вздохнула — ее коса больше напоминала толстенькую сардельку, мотающуюся на затылке. Ну да ничего, отрастет! Правда, на погляд Весь эту красоту не оставил, ловко свернул косу на затылке, заколол парой шпилек и туго повязал голову ярко-красной косынкой.

— Ну как? — спросил он весело.

Маша взглянула на него и ахнула — ну совершенно другое лицо! Даже на мужчину стал похож, пусть и выряженного в чересчур яркие тряпки, а не на томную девицу. И — она потянула носом — запах духов куда-то делся. Выветрился, что ли? Как она ни принюхивалась, чувствовала только аромат разогретых солнцем полевых трав, свежескошенного сена, еще чего-то… Словом, летом пахло, и только!

— Держи. — Он протянул ей такую же красную косынку. — Красное на рыжих волосах — ужас кромешный, но так принято.

— Где принято? — удивилась Маша, зажала вожжи между коленями, чтобы не упустить, и повязала голову. Сразу почувствовала себя как на фабрике — там тоже девчонки, у кого волосы подлиннее, носили косынки.

— Не где, а у кого, — загадочно ответил Весь, перебираясь на облучок. Свои сверкающие цацки он куда-то спрятал, на виду остались только серьги, пара колец из самых аляповатых и цепочка на шее. — Ты, Маша, что делать умеешь? Кроме как скверно шить, еще более скверно готовить и сносно прибираться?

— В смысле? — не поняла она. — Вы о чем? И про кого вы говорили сейчас?

— Про бродячих артистов, — выдал тайну Весь. По лицу его было видно, что затея доставляет ему большое удовольствие.

— Вы собираетесь выдавать себя за циркача? — поразилась Маша.

— Не себя, а нас, — поправил он. — Поэтому спрашиваю: что ты умеешь делать? Нет, конечно, можно выступать с номером «Самая сильная женщина в мире», но, боюсь, какая-нибудь деревенская баба испортит нам выступление.

Девушка призадумалась. Выходило, что Весь не так уж неправ. Не надо пытаться отвлечь от себя внимание, лучше, наоборот, привлекать его, но так, чтобы люди запомнили кричащую одежду и разные трюки, а не лица. Вряд ли придется давать концерты, но если вдруг…

— Я в художественной самодеятельности выступала, — сообщила Маша, радуясь, что ее таланты могут пригодиться. — Играла в пьесе!

— Пьесы мы разыгрывать не станем, — поморщился Весь. — Еще что?

— Ну, стихи могу читать, — призадумалась девушка.

— Обойдемся без декламаций, — передернулся мужчина. — Особенно если стихи вроде тех, что ты себе под нос бормочешь, когда полы моешь.

Маша покраснела: чтобы водить тряпкой ритмичней, она читала стихи великого революционного поэта Фонарщикова, и это помогало!

— Петь умею, — обиженно сказала она.

— Да ну? — удивился тот. — А ну спой что-нибудь!

Маша прокашлялась, подумала и завела негромко, зловеще, как полагалось начинать эту песню:

— Вперед, навстречу солнцу, товарищи в борьбе! Мы трудовой рукою проложим путь себе! Пусть сгинет угнетатель рабочих и крестьян…

— Глядите: эти двое — смутьянка и смутьян, — закончил Весь. — Ты в своем уме? Мы из-за чего вынуждены бежать, а? И ты намерена такими песенками народ развлекать?..

Девушка пристыженно умолкла.

— Давай что-нибудь про любовь, — велел он. — Знаешь ты песни про любовь?

Маша насупилась: они с девчонками певали по вечерам старинные песни, очень уж здорово звучала многоголосица, но вообще-то это не поощрялось — в таких песнях речь шла обычно о муках, страданиях, прочих мещанских пережитках прошлого и всяких предрассудках.

— Давай, давай, — подбодрил Весь. — Вижу, знаешь. Пой!

Тяжко вздохнув, девушка припомнила начало и запела:

— Ой, береза белая, что же я наделала? Ой, гуляла с милым я, доля моя девичья…

Песня была длинной, некоторые куплеты Маша не помнила толком, но от этого ничего особенно не менялось. Постепенно девушка увлеклась, голос ее раскрылся в полную мощь, а был он у Маши красивый, глубокий (слишком низкий, считали подруги), и под открытым небом звучал как-то особенно проникновенно. Может, потому, что раньше ей не приходилось петь такие песни в полный голос…

— Пойдет, — кивнул Весь, когда закончились слова последнего припева. — Еще похожие знаешь?

— Ага… — Маша украдкой вытерла нос рукавом — песня была жалостливая. Но стыдно разнюниваться из-за выдуманных историй! Чтобы отвлечься, девушка спросила: — А вы что будете делать?

Весь хмыкнул и неуловимым движением вытащил откуда-то несколько монет. Те, сверкнув на солнце, взлетели в воздух и заплясали в проворных пальцах.

— Ух ты! — непритворно восхитилась Маша. — Откуда вы такое умеете?

— Вообще-то вместо монет должны быть стилеты или кинжалы, — хмыкнул мужчина, взглянув на нее. Монеты продолжали мелькать в воздухе. — Прекрасно развивает ловкость. Но увы, кинжалов я не достал. Пришлось переучиваться.

Да, несмотря на несерьезный внешний вид, Весь оказался человеком предусмотрительным, запасливым и… опасным, пожалуй! Но она понимала, что этот мужчина вырос в мире, где каждый сам за себя, где всем надо иметь при себе оружие, чтобы защититься в случае чего… Ужасно! Как жить, если любой незнакомец может тебя ударить, ограбить? Если опасно обратиться к встречному с вопросом?..

— Где вы научились так вот… жонглировать? — полюбопытствовала Маша, отогнав неприятные мысли.

— Не твое дело, — ответил мужчина невежливо.

— А вы только это умеете или еще что-нибудь? — поинтересовалась она. — Хотите, тоже петь будете? Может красиво выйти!

— Боги голосом обделили, — усмехнулся Весь. — Петь будешь ты, а я подыграю, если что.

— Подыграете? — изумилась Маша, а он, небрежно ссыпав монеты в кошель, вынул что-то из-за пазухи, поднес к губам.

Это оказалась флейта или что-то вроде нее, белая, резная, то ли из кости, то ли из какого-то странного дерева, но это девушка разглядела уже после. Сейчас она могла только слушать: флейта плакала человеческим голосом, жаловалась, негодовала, умирала в муках неразделенной любви…

— Н-да, это, пожалуй, сложновато для крестьян, — задумчиво произнес Весь, когда флейта умолкла. — Напоешь мне потом свои песенки, подберу мелодию.

Маша поймала себя на том, что сидит с разинутым ртом, а поводья вот-вот вывалятся у нее из рук.

— Что? — удивился мужчина, взглянув на девушку. Видимо, на лице ее было написано слишком явное удивление, и он снизошел до объяснений: — Любой благородный человек должен уметь музицировать и петь. Голос у меня, как я уже сказал, преотвратный, но хоть слух есть. Так что я выбрал такой инструмент, чтобы удобно было всегда носить с собой и при случае поражать прекрасных дам. С клавесином такие штуки не пройдут.

— А-а… — протянула Маша. В ушах все еще раздавался плач флейты, а перед внутренним взором вставало лицо Веся, каким оно было в тот момент: сосредоточенное, одухотворенное даже… ни следа злой иронии, которую девушка привыкла видеть.

— Ну что, — произнес Весь и взглянул на небо, — сворачивай-ка во-он туда, в лесок. Надо с большой дороги убираться. Ну что ты делаешь? Тяни за вожжу!

— Я трактором умею управлять, — с достоинством произнесла Маша. — А лошадьми, извиняюсь, не доводилось!

• Предыдущая
• 27/95
• Следующая