Пятый постулат - Орлова Анна - Страница 93
- Предыдущая
- 93/95
- Следующая
В общем разговоре она не участвовала: устала за день, к тому же близких подруг у нее здесь не водилось, не успели появиться. На нее посматривали с любопытством: мастерица, каких поискать, но очень уж нелюдимая. И коса… Девушки на фабрике стриглись коротко, так удобнее, а Маша, наоборот, волосы отращивала. Говорила, в ее родном городке так модно, только ей не очень-то верили.
Маша одной из первых вышла на проходную: хотелось поскорее оказаться на свежем воздухе. Сотрудницы все еще переодевались, пересмеивались, сплетничали о том, что такая-то из пятого цеха моток пряжи запорола, а ее даже почетного значка не лишили!
Девушка застегнула телогрейку, закинула на плечо сумку с книгой — она всегда была при ней, даже в цеху она ставила сумку под ноги так, чтоб не мешала. Из-за этой странности на нее тоже смотрели косо, но вслух ничего не говорили: все-таки это была книга Вождя…
На проходной мастер цеха о чем-то негромко разговаривал с молоденькой ученицей, совсем недавно пришедшей на фабрику. Маша невольно прислушалась.
— Да ты погоди отказываться, дуреха! — увещевал тот. — Ты свою выгоду пойми! Ты уже сколько в ученицах ходишь? Вот то-то и оно… А тут раз-раз, и разряд мастерский получишь… а там и следующий, если будешь умницей!
— Я… ну… — мялась девчонка. Она была очень хорошенькой: белокурые кудряшки, синие глазищи, стройненькая такая. — Не знаю…
— Что тут знать-то, — терял терпение мастер. — Ты вот что, приходи вечерком ко мне. Знаешь, где живу? В третьем общежитии, там спросишь дежурного… Вот приходи, там и побеседуем. У меня конфеты есть, чайку попьем!
— Ну это как-то неудобно… — тянула ученица. Она и отказываться боялась, и соглашаться не хотела, Маша видела.
— А будешь хорошо себя вести, глядишь, отдельная комната в общежитии найдется, — добавил мастер. — Поди, живешь с десятком девчонок? Хочешь в отдельную-то комнату?
— А кто же не хочет, — вздохнула девчонка.
— Только ты языком-то не трепи, — ласково сказал мужчина. — А то век из учениц не выйдешь…
И тут Маша не выдержала.
Да что же это такое?! Здесь, в Запряжинске, в хорошем общевистском городке, происходит в точности то же самое, что в иномирском Перепутинске и любом другом тамошнем поселке! Ты — мне, я — тебе, а тот, кто старше и сильнее, может делать что угодно? Тот, у кого есть власть, может диктовать условия, принуждать? Подкупать или запугивать?!
За последние полгода Маша частенько видела такое, о чем раньше даже подумать не могла, только держала язык за зубами. Она очень хорошо научилась помалкивать, только думала иногда: неужели всегда так было, только она этого не замечала? Не замечала, потому что представления не имела, что бывает иначе, чем в умных и добрых книгах, написанных умными и добрыми людьми, чем в рассказах учителей и наставников?
Но сейчас она не сдержалась.
— Это вы что девушке предлагаете? — спросила она зловеще, подступая к мастеру. Тот был на полголовы ниже Маши и заметно щуплее, поэтому невольно шагнул назад.
— А в чем дело, товарищ работница? — спросил он, нахмурившись.
— А в том, что вы ее склоняете к сожительству против ее воли, — сказала Маша, и не думая приглушить голос. — В обмен на улучшение жилищных условий и повышение разряда!
— Что за глупости? — Мастер заозирался. Показавшиеся из раздевалки девушки с интересом прислушивались к разговору. Ученица стояла молча и краснела. Мастер обратился к ней: — Девушка, я вам что-нибудь предлагал? Что-то обещал?
Маша уставилась на девчонку. Та опустила глаза и помотала головой.
— Дай честное общевистское, — сказала ей Маша, — что ничего не было. Вот на Книге Вождя клянись! И я даже извинюсь!
Ученица уставилась на нее несчастными глазами, но ничего не сказала. Дать ложную клятву она не могла.
— Вот так, да? — Маша посмотрела на нее, потом на мастера. — А вы что скажете? Тоже будете головой мотать или таки слово дадите?
— Даю честное общевистское слово, — громко произнес тот, — что ничего этой девушке не предлагал!
Повисла тишина, только шушукались сотрудницы в отдалении, да вахтер навострил уши в своей будочке.
— Все понятно, — сказала Маша. На душе у нее было поразительно гадко. — В таком случае прошу прощения. До свидания.
— Я на вас жаловаться буду, — желчно сообщил ей мастер. — За клевету! Сообщу куда следует!
Она, не обратив внимания на его слова, прошла мимо мастера, так и не взглянув больше на ученицу.
— Так она же неблагонадежная, — послышался чей-то голос. — Чего от нее ждать!
Хлопнула тяжелая дверь, отсекая фабричный шум и голоса.
На улице было тихо. Маша полной грудью вдохнула морозный воздух и медленно пошла по улице к общежитию. Потом передумала и направилась к окраине поселка: возвращаться домой не хотелось. Да и какой это дом? Маленькая холодная комната, которую она делила еще с тремя фабричными работницами: одна храпела, вторая боялась простуды и запрещала открывать окно (а Маша отчего-то начала тосковать по свежему воздуху), третья любила читать по ночам, и свет мешал спать всем остальным. Впору было пожалеть, что нельзя взять одеяло и уйти ночевать в теплую конюшню, на мягкое сено, где уютно пофыркивают и хрустят овсом лошади. Пахнет, конечно, не слишком приятно, но и в общежитской комнате не сказать чтобы благоухало: баню топили раз в неделю, а зимой желающих обливаться холодной водой в летней душевой не находилось. (Запряжинск был меньше Верхнешвейска, водопровод тут провели пока только к промышленным объектам.) А еще одна соседка (которая боялась простуды) обожала розовую воду и брызгалась ею каждое утро (где только добывала!). Маша всякий раз начинала чихать и выскакивала из комнаты как ошпаренная.
Под черным зимним небом в ярких холодных звездах думалось хорошо. Маша и размышляла, загребая валенками снег на нечищеной дорожке, поглядывала по сторонам, подмечая, как тускло светятся окна: видно, опять напряжение упало. Местная подстанция частенько выходила из строя, а резервная с трудом выдерживала нагрузку.
Почему она раньше не замечала, как бедно они живут? Не в честной простоте, как завещал Вождь, а именно бедно! В том, другом мире даже в крестьянских домах топили печи, а на полу лежали хоть вытертые, да половички. Да и на стол худо-бедно можно было собрать: своя живность все-таки, не корова, так хоть коза или куры, да еще огород… Неподалеку ведь тоже обхоз находится, куда летом ездят на прополку, а осенью картошку копать! Там и коровы есть, и большущие курятники, и где это все? Почему в столовой каждый день, считай, одно и то же, пресное и водянистое? Хлеб и тот какой-то будто картонный… Маша вспомнила деревенские караваи и тяжело вздохнула.
Первое время по возвращении она думала, что это ей кажется. Насмотрелась на чужую мещанскую жизнь, отвыкла от присущей общевистам простоты, вот и давится комковатой кашей! Но шло время, и она постепенно начала понимать — нет, ей не кажется. А еще можно было смотреть по сторонам, и она частенько подмечала, как общежитская повариха таскает к себе какие-то кульки и кастрюльки. Догадаться, что в них, было несложно. А еще она подмечала, что некоторые отчего-то живут получше других, и это не всегда соответствует их заслугам перед обществом. У кого-то, хоть он всего-то слесарь пятого разряда, отдельная комната, а у кого-то даже две — в бараке на три семьи, хотя семьи у него как раз и нет. Все это было странно, но думать Маша умела, и выводы, к которым она пришла, ей совсем не нравились.
Правда, приглядываться Маша начала не так уж давно: сразу по возвращении ею занялись соответствующие органы. Она не возражала, честно отвечала на все вопросы, повторявшиеся по сотне раз. Она считала, что это правильно, ведь неизвестно, где она была, чего там набралась. Может, она забыла принципы общевизма. Или, того хуже, ее совратили с пути истинного и послали шпионить, чтобы потом вторгнуться в мир взошедшего солнца и вновь установить в нем волчьи законы капитализма!
И Маша снова и снова рассказывала, как старалась донести до чужих людей заветы Вождя, а над ней смеялись, как наконец нашла товарищей, но тех выследили власти и отправили в ссылку, а ее вернули обратно. Вот последнее очень интересовало сотрудников органов: почему это самую опасную в том мире общевистку отпустили с миром, а не казнили? Маша отвечала первое, что приходило в голову, все-таки немного она поняла тех людей: если б ее казнили, то товарищи бы ее не забыли, сделали символом, а тогда с ними стало бы сложнее бороться. А так ее уход наверняка преподнесли как бегство, а какая вера беглецу? Так вот подорвали устои едва зародившегося общевизма в том мире!..
- Предыдущая
- 93/95
- Следующая
