И вновь на весну надеюсь - Камша Вера Викторовна - Страница 1

Шагая людными улицами, Гротерих глядел только вперед и никогда — по сторонам. Эту привычку рётский наемник приобрел месяцев через пять после своего появления в Стурне и с тех пор от нее не отступал. Кому нравится ловить на себе косые взгляды и кто виноват, что стурнийцы не желают служить своему царю, а царь не настолько доверяет стурнийцам, чтоб оставлять принявших от него меч в столице? Город охраняют рёты, им за это платят хорошие деньги, а горожане эти деньги считают и злятся. Последнего Гротерих не понимал: если тебе что-то не нравится, исправь или уходи, как ушел он сам. Не захотел сидеть дома, стал воином тана, тан оказался тупым ублюдком — что ж, в мире много дорог, и половина из них ведет в Стурн. Туда Гротерих и направился.

Фенгл-громовержец любит беспокойных; молодому воину повезло занять место возвращавшегося в родные горы земляка и попасться на глаза Публию Фульгру. Знаменитый зодчий и скульптор искал, с кого лепить варвара, раздирающего пасть льву. Сперва Гротерих оскорбился, потом приказ десятника, пара лишних монет и лучшее в Стурне вино примирили его с необходимостью таскаться через весь город и часами в голом виде торчать на каменном обрубке, а затем все изменилось, потому что рёт полюбил Стурн. Неожиданно, ну так Фенгл неожиданностями и славен.

Пережив первую на чужбине зиму, слякотную и хмурую, северянин в один прекрасный день вышел к озеру и замер, покоренный сияющей синевой. И ведь не первый раз видел облицованный мрамором берег, Скадарийский мыс с его темными гоферами и белым храмом, упавшую в озеро облачную гряду; видел, да не замечал, а тут будто под дых садануло. Тогда Гротерих и понял, что жить можно только в Стурне. Или если не жить, то раз за разом возвращаться туда, где узкий мыс рассекает надвое то ли озеро, то ли небо.

С тех пор северянин не отказывал себе в удовольствии полюбоваться неоглядной лазурью, прежде чем отправиться в ставший ему почти родным дом. Сын Фульгра хотел управляться с мечом не хуже, чем с резцом и кистью. Гротерих согласился обучить стурнийца воинским премудростям, и уроки обернулись дружбой. За два с лишним года Гай стал неплохим бойцом, а заговоривший по-стурнийски северянин выучился читать и писать.

Время шло, а стурнии копились, Гротерих все чаще подумывал о женитьбе, а сегодня понял, какой будет его жена. Тоненькой, большеглазой и обязательно с черными завитками надо лбом… Такой, как девушка, с которой разогнавшийся северянин едва не столкнулся у старого рынка. Незнакомка, опустив глаза, шла рядом с матерью и вдруг улыбнулась встречному чужаку. Неудивительно, что в дом Фульгра рёт влетел в самом радужном настроении, которое никоим образом не разрушил громоподобный хозяйский рык. Не будь Фульгр величайшим скульптором, он со своим голосом стал бы отменным десятником.

— Урод! — бушевал хозяин, судя по всему, обосновавшийся во внутреннем дворике. — Вздевшая бармы узконосая обезьяна! Ходячее доказательство слепоты богов, сколько бы их ни мешало нам жить… Будь хоть Время, хоть Небо в своем уме, Мирон бы родился шакалозубым ослом, ибо это и есть его суть!

— Тише, — зажурчал голосок хозяйки, — тише, дорогой… Мы все тебя слышим…

— Слышат они… Нашлись небожители! — Знакомо грохнуло: скульптор расколотил что-то глиняное — горшок или кувшин. — Нет, предложить мне! Мне! Поднять руку на величайшее из творений величайшего зодчего! И ради кого…

— Слышишь? — Гай, в отличие от отца, голоса никогда не повышал. — Уже второй час так… И еще Стультия принесло.

Стультия Гротерих видеть не хотел, разве что темным вечером на пустой дороге. Рёт был далек от того, чтобы промышлять грабежом, но двинуть раз-другой пузатое трепло не отказался бы. Гай, к слову сказать, тоже.

— Может, к «Трем конягам» сходим? — предложил северянин. — Перекусим и вообще…

— Нельзя отца бросать, он вот-вот кусаться начнет! Я за дедом послал, но пока придет…

— Эгей! — прогремело со двора. — Кто там?!

— Гротерих…

— Давай его сюда! Ты твердишь, что каждый варвар… Ну вот тебе варвар! Спрашивай, но я и так знаю, что он ответит… У рётского молодчика — любого — в одном сапоге больше вкуса, чем у Мирона в башке…

— Больше я не потерплю проволочек! — Царь приложил печать к свитку. — Никаких!

Плисфий Нумма перевел взгляд с драгоценного свитка на собратьев-консулов. Довольны были все: затея Мирона оборачивалась ощутимой прибылью, а большего по нынешним временам не приходилось и желать. Тех, кто этого не понимал, было слегка жаль, но лучше жалеть, чем завидовать.

— Стурнон будет возрожден на прежнем месте, — заверил Плисфий, глядя в обрамленное темно-рыжей бородкой лицо внука вольноотпущенника, а ныне — божественного титанида, — но я бы предложил использовать стены и фундамент Скадариона. Пресловутый Клифагор был велик лишь одним: хитрец вовремя украл чужое и выдал за свое.

— То, что восходит к бессмертным, оставляйте. — Мирон был предсказуем, потому, когда перегрызшемуся Сенату потребовался царь, и оказался царем. Правда, более опасным, чем думалось вначале. — Все, что напоминает Идакловых пчел и лысых уродов, выбросить вон! Я сказал.

— Воля божественного.

— Что говорят звезды?

— Астрономы назвали наконец день и час! — Консул Менодим торжественно развернул пергамент. — Ближайший «триумф Небес» придется на одиннадцатый день месяца априоса будущего года. Луна и все пять блуждающих звезд сблизятся друг с другом и выстроятся в ряд по одну сторону от Солнца. При этом каждая из них соединится с неподвижной звездой. Подобное случается не чаще одного раза в тысячу лет. Божественные титаны особо чтили подобные дни и отмечали их пышными торжествами!..

От титанов и титанидов Нумму тошнило, хотя консулу, дабы не отстать от других, и пришлось отказаться от привычного имени Луций и возвести свой род к бессмертным, заодно убрав с глаз долой все, что напоминало о временах не столь древних. Гнева Неба Всевидящего свеженареченный Плисфий, само собой, не страшился, да и мозаики с пращуром Невкром красой не блистали, но возня вокруг титанов раздражала при всей своей необходимости. Без богов и предков не бывает императоров, тьфу ты, царей, а без царей начинается свистопляска, в которой все преимущества — за молодыми и наглыми. В свое время Нумма таким и был. Тридцатилетний секретарь старика-сенатора не просто уцелел под обломками империи, но и отхватил от бесхозного пирога немалый кусок; другое дело, что теперь, на седьмом десятке, он не желал ничего, кроме здоровья и денег. Некоторым еще требовалась власть, но власть слишком опасна для здоровья и ненадежна. Плисфий повидал многих старавшихся пролезть на самый верх, и где они сейчас? Яд, кинжал и удавка равно хороши и в империи, и в республике, и в царстве. Не стоит вытягивать шею дальше всех. И врагов без особой необходимости плодить тоже не стоит. Хочешь жить — умей делиться, и консул Нумма не стал возражать ни собрату Менодиму, когда тот вылез со своими каменоломнями, ни зануде Бротусу, взявшемуся за поиск уцелевших древностей…