Мы идем на Кваркуш - Фомин Леонид Аристархович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая

И цветы. Дивной многоцветной вязью переплели они поляны, обрамляя солнечные стороны камней, мелькали под кустами. Непривычно было видеть среди залежей вязкого мокрого снега вытаявшие полянки с буйно и торопливо цветущими гвоздиками, подснежниками, медуницами.

Над Кваркушем порхало, пело и ликовало разнородное птичье племя. Над полянами светлой тенью проплыл луговой лунь и смело сел на заглаженный когтями камень. Лунь не хотел пропускать нас дальше своего камня, взмахивал седыми крыльями и предупредительно щелкал клювом. Здесь он хозяин, это его владения. И когда лошади, упираясь и отворачиваясь, обошли камень, лунь долго протестующе смотрел нам вслед янтарно-желтыми немигающими глазами.

А обок, в зарослях тальника, играли брачные напевы разноцветные, как попугайчики, корольки, тонко и умиленно созывали подружек черноглавые славки, с тихим ласковым щебетом хлопотали у гнезд с самочками доверчивые краснозобые коньки. Перелетая с куста на куст с тревожным посвистом, нас долго провожал оранжево-красный щур, обеспокоенный появлением нежданных пришельцев в его обжитом околотке. На Кваркуше еще не закончился дележ гнездовых угодий. Каждый маленький и большой пернатый житель этой обетованной земли охранял от вторжения уже захваченный участок.

Из-под ног лошадей лениво взлетали длинноклювые жирные дупели и, отлетев десяток-другой метров, точно подстреленные, отвесно падали на ржавые мочажины. На каменистых взгорках дрались, кричали и порхали токующие куропатки.

Редкое зрелище мы увидели с гребня Кваркуша. Над головой — чистоструйная ясность неба, а под нами, обволакивая горы, стлались космы туч. В «Командировке» моросил дождь. Странно было сознавать, что мы ушли от туч, забрались выше их. Это на лошадях-то! И только на востоке из туч в синеву неба пилами вздымались очертания каких-то еще более высоких гор.

— Тама Большой Кваркуш, — заметил Санчик, вытянув руку в сторону вершин. — А вона Вогульская шопка. Тама много рогов, костей. Вогулы оленей приводили богу...

— И ты водил? — спросил Саша.

Санчик, многозначительно промолчал.

Пастух радовался свежему ветру, голосам птиц, яркому солнцу. Он свободно откинулся в седле и тянул какую-то песенку. Сегодня ему вдвойне приятно видеть родное приволье, Санчику поручили дело, он едет выполнять его.

Александр Афанасьевич нагнулся и сломил ивовый побег. Санчик заметил это, резко остановил коня.

— Пошто так делаешь? — строго спросил он.

— Что? — не понял Саша.

— Пошто губишь ветку?

— Так это же погонять лошадь!

— Веревка есть, ремень есть — погоняй. Ветку кушать не будешь, на костер не положишь. Пошто шломал? Тут бы птичка сел, мурашик забрался. А вырастет ветка — зацветет, шемячко обронит — куст вырастет. А ты шломал... — И Санчик, к слову, рассказал несколько тяжелых примеров, когда приезжие люди — геологи, туристы, геодезисты — совсем ни к чему, ради какого-то непонятного ему интереса, без надобности губили лес, убивали животных.

— Шибко нехорошие люди есть, — заключил Санчик, качая головой. — На что рошомаха — воровка, жадюга, хитрая, как шайтан, и та, когда брюхо шитое, ни на кого не нападает...

— Правильно ты говоришь, — согласился Саша и виновато добавил: — А я ведь так, без умысла, потребовалось — и сломил. Не подумал.

Пастух проехал немного молча и опять напустился на учителя:

— Пошто шломал ветку? Ты ш ребятами пришел, учишь их, умный, штало быть, а говоришь «не подумал». Как можно умному не думать? Только дурак не думает.

— Санчик, честное слово, больше не буду! — взмолился Александр Афанасьевич. — Просто машинально получилось.

— Ладна. Тогда шкажи: пошто ходят шуда туристы? Ну эти, в башмаках резиновых, в майках ш колпаками? Застывают здесь... Не знают, что ли, Кваркуш?

— Знают, поэтому и идут.

— Так пошто идут, если нет дела? Вот вы пришли — у вас дело, телят пригнали, придут пастухи — тоже дело, пасти будут, мы едем за мяшом — опять дело. Пошто туристы приходят?

Саша замялся, подбирая ответ.

— Как тебе объяснить? Ну интересно посмотреть на горы, на реки, на Кваркуш... В общем, интересно это им.

— И замерзать тоже интересно? Пошто молчишь?. Говори.

Не понял Санчик. Не понял, для чего идут в тайгу люди, если нет никакого дела. Не понял и того, как можно идти в большую дорогу, не зная ее, неподготовленным, неприспособленным. И он умолк, перестал петь, крупной рысью погнал лошадь, мучаясь в догадках, зачем идут в тайгу люди без дела?

И тут мне вспомнился разговор с Абросимовичем. Борковский рассказывал, что он много раз поворачивал обратно в Красновишерск и Соликамск туристов, заходивших к нему за советом, как пройти через Кваркуш на Ивдель. Заманчивая эта штука, так запросто перемахнуть из Европы в Азию, да еще через Кваркуш. В кедах, в легких спортивных костюмах, с тощенькими рюкзаками, без оружия, без проводников, они отправлялись в это далекое и опасное путешествие. Бывало, и уходили такие одержимые горе-туристы, и через неделю возвращались — босые, раздетые, голодные. И тогда в поселке все радовались, что вернулись люди целы и невредимы.

Но, бывало, и не возвращались...

Прав Санчик, нечего делать таким туристам на Кваркуше. Он-то хорошо знает его.

Скоро и я перестал глазеть по сторонам: с каждым километром все больше давала знать непривычная езда в седле. Куда ни шло еще, если Петька не спешил. Тогда я мог попеременно вынимать из высоко подтянутых стремян ноги, вытягивать их и болтать ими, откидываться в седле и распрямлять затекшую спину. Но как только он брал рысью, — а это он делал без понуканий, повторяя ход лошади Санчика, — я не знал за что держаться. Меня бросало и било, я хватался за гриву, съезжал то на одну, то на другую сторону седла. Иногда конь Санчика находил нужным пройтись по чистому месту галопом. Немедленно переходил на галоп и Петька. А тут я и вовсе не ездок. Растрясло меня, укачало.

По установившемуся распорядку Саша Патокин ехал на своей маленькой мохноногой Машке сзади. Чтобы поспеть за нашими рысаками, ей без отдыха приходилось бежать. Я мысленно жалел Сашу, хотя по всему было видно, что он не очень-то страдает. Помогая лошади, Саша проворно отталкивался ногами.

Где-то на полпути к становищу пастухов въехали в болото. Кони тяжело грузли в коричневой, подернутой плесенью жижице. Мы спешились, повели их за поводья.

— Здесь Шепел начинается Речка такая, — пояснил Санчик. — Тама начинается, — и он указал на овраг, густо заросший вербняком.

В глубокой впадине из-под камней бил мощный родник. Из недр будто насосом выплескивало сразу по нескольку ведер воды. Родившийся ручей питали и снежники, ветвистыми языками отовсюду тянувшиеся к оврагу.

— И Язьву увидим, — пообещал Санчик. — Две Язьвы увидим...

Незаметно перевалили водораздел Кваркуша и снова стали снижаться. Скоро должны начаться Язьвинские поляны. И опять снизу потянуло туманом и сыростью.

— Далеко ли еще ехать?

— Хы, где далеко! Всего пять километров, — ответил Санчик.

Я уже знал сказку про пять километров и понял его как следовало: где пять, там десять. И не ошибся. Долго еще ехали, пока, наконец, не показалась первая альпийская поляна с высокой сочной травой. На ней густым белым облаком лежал туман. Облако затянуло окружающий поляну лес, скрыло небо, солнце.

По широкой морене, минуя громадные камни, спустились к другому ручью.

— Язьва, — сказал Санчик. — Дальше еще раз Язьва будет. Шеверная и полуденная Язьва. А потом они вместе побегут.

Малы, неузнаваемы были эти две Язьвы в истоках. Течь им надо да течь по горным долинам, чтобы набраться сил, вырасти в ту полноводную Язьву, которую мы видели внизу.

Мы немного не доехали до домика пастухов, уже видели его на склоне горы, когда в стороне раздался яростный лай отбившихся собак.

Санчика, как ветром, снесло с лошади.

— Оша оштановили, — сказал он, прислушиваясь к лаю. — Ешли Шарик прибежит — точно оша.

Едва он это договорил, как из кустов и вправду вылетел взъерошенный Шарик. Вид у него был жалкий: хвост поджат, задние лапы полусогнуты, виноватые глаза просили защиты. С перепугу Шарик не мог стоять на месте и, оставляя за собой мокрую дорожку, трусливой рысцой перебегал от лошади к лошади.

• Предыдущая
• 18/28
• Следующая