Сокровища ангуонов - Матюшин Михаил Ильич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/24
• Следующая

Вдруг над самым моим ухом словно рванули кусок парусины — раздался взрыв, окна жалобно звякнули — я вздрогнул и посмотрел на отца. Он даже не поднял головы, по его губам пробежала быстрая усмешка. Потом он отложил карандаш, сказал внятно:

— Извольте бриться, господа.

— Сегодня близко, — заметил я как можно равнодушнее.

— Вполне закономерно, — согласно кивнул отец, будто сам только что подпалил бикфордов шнур и ожидал следующего взрыва, — вполне закономерно, друг мой, если звякают стекла… Так на чем же мы вчера остановились?

— На капюшонах… Знаешь, папа, это, наверно, у старых казарм! — не выдержал я, вспомнив о нашей с Коськой вылазке к старым казармам.

— По всей вероятности, — отец пытливо взглянул на меня, погрозил пальцем. — Так какого же цвета капюшоны полагалось надевать «детям бога», когда они совершали обряд…

Новый взрыв не дал ему договорить. На этот раз взрыв был таким сильным, что портрет Николая сорвался с гвоздя и шлепнулся на пол — во все стороны брызнули осколки стекла. Отец постоял над ним, потом поднял и повесил, продолжая:

— Ну вот, стало быть, верховный кармелин… Впрочем, я, пожалуй, поработаю, а ты займись чем-нибудь полезным. Кстати, ты еще не докрасил рамку его величества.

— Завтра докрашу, — пообещал я и незаметно показал царю язык. Из-за него-то мы и поссорились сегодня у сарая с Коськой. Коська обозвал меня монархистом и посоветовал захватить царский портрет с собой в Америку.

— Не хочешь? Ну что ж, тогда поупражняйся в каллиграфии… Чего ты все хмуришься, сынок?

Большой и сильный, он стоял передо мной, смотрел своими добрыми серыми глазами и виновато улыбался. С тех пор как не стало мамы, он часто смотрел на меня так, и я в такие минуты проникался к нему особенной нежностью. Как было бы хорошо нам, если бы жила мама и не было взрывов.

— Пап, когда все это кончится? — спросил я. Мне очень хотелось, чтобы он ответил на мой вопрос так же серьезно, как некогда отвечал маме, ведь он такой умный, он все понимал с полуслова.

— Скоро, Климент Андрианович, скоро, Климка! Вот сейчас разгадаю еще один пергамент, потом еще один…

— Нет, ты вправду, папа, — попросил я будто милостыню, и голос у меня стал хриплым, — вправду окажи, какой ты — белый или красный?

— По всей вероятности, в данный момент я малиновый. — Отец не хотел говорить со мной всерьез. Ему, должно быть, казалось, что я слишком молод, чтобы говорить со мной всерьез. Что ж, каждому свое. Он был хорошим археологом, ученым-археографом и совсем плохим педагогом.

Склонившись над столом, он разбирал свои закорючки и мурлыкал себе под нос какую-то чепуху:

У него была отличительная черта: когда увлекался или делал вид, что увлекся, то совершенно забывал обо всем, напевал, разговаривал сам с собой. Он и не подозревал, что я ловлю каждое его слово, запоминаю, сопоставляю их, пытаясь разобраться самостоятельно в том, в чем он не желал мне помочь. Вот и сейчас он напевал безобидную песенку, должно быть, начисто забыв о моем вопросе. Но я-то не забыл.

Какой король?

Такое не мог петь белый.

Белые за королей…

— Ну, вот и еще два знака готовы, — довольно проговорил отец, откинувшись на спинку стула, — неплохо, совсем неплохо в один день…

Он был доволен, он улыбался. Я не понимал, как можно было радоваться каким-то паршивым знакам, когда от взрывов звенели и лопались стекла, как можно было сидеть за столом и копаться в древних письменах, в то время когда на улицах города убивали людей?.. Он мог, мой старый добрый отец. Просто я многого не понимал тогда, я был ребенком.

— Чудесная наука археология, Клим! — говорил между тем отец. — Ты видишь сейчас город, а ведь когда-то здесь, быть может, простиралась долина, поросшая непроходимыми лесами, и бродили тут свирепые леопарды.

— Они и сейчас бродят, — заметил я хмуро.

— А может, здесь, где мы с тобой колдуем над загадочными письменами, протекала река, закованная в камень человеком. По берегам ее высились храмы и замки. И всюду мосты, мосты… Тебе не приходилось бывать в Венеции, юноша?

Я засмеялся и отрицательно мотнул головой. Отец оставался серьезным:

— Мне тоже, а жаль. Ты представляешь, Климка: тысячелетия изменяют до неузнаваемости рельеф и климат, и там, где протекали реки, образовывались горы, а горы, стертые временем, превращались в долины… И вот приходишь ты, начинаешь читать, страницу за страницей, чудесную повесть старушки Земли… Ничто, даже всесильное время, не способно устоять против разума человека!

Мне хорошо было в такие минуты с отцом: все горести, обиды, неразрешимые противоречия отступали на задний план. Увлекшись, отец вскакивал из-за стола и начинал быстро расхаживать по комнате, размахивая руками. Голос у него при этом дрожал, делался требовательным, будто не я сидел перед ним, а кто-то другой, скептически настроенный, ни за что не желавший признавать то, что археология — наука чрезвычайно интересная и полезная. В такие минуты я восхищенно смотрел на него и он представлялся мне могущественным чародеем, способным видеть то, что было скрыто от глаз обыкновенного смертного.

Но почему он не хотел видеть того, что видел даже я?

С Коськой мы были одногодками, но в политике он разбирался лучше, чем я. Когда я рассказал ему о том, что ответил мне отец на мой вопрос, белый он или красный, Коська заявил, что мой отец самый настоящий максималист и что это нисколько не лучше, чем белый.

— В общем малиновый. Это он правду сказал, — презрительно сплюнул Коська и схватился за удочку: должно быть, клевало.

Мы сидели на носу полузатопленной шхуны, той самой шхуны, которую видели тогда, когда нас шуганул от казарм грузчик Семен. Ловили красноперку. Глупая рыба красноперка: сколько крючков наживишь, столько и попадется. Только не надо сразу выбирать лесу, а как услышал, что клюнуло, — подсеки, потом еще…

Затонувшая шхуна была нашей штаб-квартирой, а рыбу мы ловили так, для отвода глаз. На самом же деле вот уже который день мы готовились здесь для налета на старые казармы, вернее, на их развалины. Золотые идолы, судя по всему, должны были быть где-то в ближайшей казарме, которая больше всего пострадала от взрыва. Так, по крайней мере, мы «прочитали» с Коськой отцовский план.

На этот раз мы со всей тщательностью продумали всю операцию. Достали даже фонарь и вещевые мешки для образцов, раздобыли слесарную пилу и решили: как только обнаружим идолов, будем отпиливать от них кусочки, складывать в мешки и перетаскивать на берег. Берег здесь был пустынный, над самой шхуной нависла скала. Словом, лучшего места нельзя было и придумать для временного хранения наших сокровищ. Ну, а там проще простого: подгоняй шлюпку и дуй в Рабочую слободку, от которой до Матросской рукой подать. Вот только шлюпки у нас не было. Я предложил сделать плот, но Коська не согласился.

— С этим плотом до зимы провозишься, да и управлять им плохо, а в случае чего, убежать трудно будет. Стащим шлюпку у приказчика Иохима для пользы революции, — заявил он, и я согласился. Коська был очень упрямый, если что задумал — не переубедишь.

Предварительный осмотр развалин пока ничего утешительного не дал. Мы нашли только фуражку да вонючую флягу из-под виски. Коська поднял меня на смех:

• Предыдущая
• 5/24
• Следующая