Ленинград действует. Книга 2 - Лукницкий Павел Николаевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/151
• Следующая

Я с Всеволодом расположился в большой палатке, превратив привезенные из Полян ворота в нары, застлав их плащ-палаткой и выделив себе ложе среди сваленных в кучу вещей.

Если выйти на край опушки, возвышенной над всей окружающей местностью, то отсюда видны десятки километров пространств. На переднем плане – грань внешнего кольца блокады: прямо против нас – церквушки деревни Лаврове, расположенной на нашем, восточном, берегу Ладожского озера. Этой деревушке суждено сыграть огромную роль в обороне Ленинграда: вдоль побережья строится важнейший для ладожских перевозок порт. В озеро вытягиваются длинные строящиеся пирсы – к ним после открытия навигации будут причаливать десятки военных и транспортных судов. Они привезут сюда десятки тысяч эвакуируемых ленинградцев и повезут отсюда к западному берегу озера сотни тысяч тонн продовольствия, боеприпасов и других грузов. Уже проложена зимою в Лаврово, в Кобону и далее, до косы Кареджи, ветка железной дороги от Войбокалы; с 17 февраля начались работы по организации в Лаврове крупнейшего эвакопункта. Скапливаются повсюду гигантские запасы муки, сахара, масла, всяческого продовольствия для ленинградцев.

Деревня Поляны, которую мы сегодня покинули, включается в новый дополнительный пояс обороны, призванный уберечь ладожские перевозки от вторжения врага. Уже присылаемые нашей армии войсковые резервы насытят этот пояс надолбами, рвами, дзотами, всеми видами инженерных сооружений…

Разложив на сыроватой земле карту и поставив как надо компас, я изучаю открывшиеся передо мною дали. Впереди, за деревней Лаврово, простираются бело-голубоватые полосы Ладожского озера, еще не стаявшие его льды. Вот уже больше двух недель никакого сообщения по озеру с ленинградским берегом нет. От Большой земли Ленинград все еще отрезан везде, его блокада – полная.

Понемногу доходят до меня подробности того, о чем писал раньше. Вот они…

20 апреля поверх льда на озере разлилась вода. Машины шли, поднимая колесами белые буруны. Шоферы умудрялись выискивать и огибать невидимые промывины и полыньи. 23-го много машин утонуло, па следующий день ледовая трасса была закрыта. Но и в тот и в следующий дни сотни людей, шагая по воде, пронесли последний груз на своих спинах. Этот груз – шестьдесят пять тонн драгоценного лука – был подарком населению Ленинграда к Первому мая.

Затем уже ни один человек не мог бы перейти озеро: 26 апреля оно вскрылось, и до сих пор через озеро нет никакого пути. Сгрудившиеся под напором свирепых ветров льдины забили всю Шлиссельбургскую губу, превратив ее в хаос торосов.

Гляжу я на это озеро и вижу: за ним синеющей полоской тянутся леса противоположного, западного берега, там – ленинградская сторона кольца блокады!

Вижу: впереди по ту сторону озера вдруг показался быстро движущийся паровозный дым. Поезд идет влево и постепенно уходит за горизонт. Определяю точно: этот поезд отошел от станции «Ладожское озеро» – приходящейся по компасу как раз на створе с деревней Лаврово. Он направился в Ленинград.

Что везет этот поезд «внутриблокадной» Ириновской железной дороги? Напрягшись, как туго натянутая струна, она вынесла на себе зимою два гигантских встречных потока – эвакуантов из Ленинграда и – от Ладоги в Ленинград – всего, что нужно для жизни и обороны города. Для ленинградцев эта железнодорожная линия стала вместе с ледовой трассой «Дорогой жизни». Но для многих самоотверженных железнодорожников, так же как и для шоферов ледовой трассы, преодолевавших путь к Большой земле и обратно под бомбежками с воздуха и обстрелом вражеской артиллерии, – «Дорогой смерти»…

Как странно, как томительно для души видеть мне сейчас этот поезд, что придет через несколько часов в Ленинград, бесконечно далекий отсюда, терпеливо ждущий, когда же на Ладожском озере стают льды! Сколько дней – неделю иль две? – надо выдержать до открытия навигации?.. И какие еще бомбежки предстоят тогда и этой маленькой деревушке Лаврово, в которую я всматриваюсь сейчас, и кораблям Ладоги, и тысячам людей портов, строящихся вдоль обоих ее берегов?

Вот левее видны темные полосы запятых немцами южных, шлиссельбургских берегов губы. Немцы в Шлиссельбурге и в Липках, конечно, тоже видели этот поезд, прослеживали его путь и, наверное, обстреливали его из своих дальнобойных орудий!..

… Небо – в облаках, между которыми гуляет слабо светящее солнце. Воздух чудесен. Сижу на болотной кочке, подложив под себя шинель. На коленях – лист фанеры, в нем вырезана дырочка. В эту дырочку вставлена чернильница. Пишу.

Кругом, в радиусе ста метров, на пеньках, на кочках, на дощечках сидят и пишут сотрудники редакции. Налево, у большой палатки синеет свитер Маруси, поставившей пишущую машинку на табурет. Она стучит под сосенкой, как быстрый дятел. Там же, налево, в лесу виднеются другие палатки. Одна из них – радистки Екатерины Ильиничны и машинистки Маруси – вынесена форпостом в мелколесье направо, ее не видно.

– Как мухоморы всюду выглядывают! – смеется, подойдя ко мне, Ильинична. Села на пень и рассказывает Всеволоду содержание сводки – «упорные бои на Крымском полуострове» и о том, как зябко ей здесь и как надо сделать нары повыше!

В РАЗВЕДОТРЯДЕ

ВО ВЗВОДЕ ЛЕЙТЕНАНТА ПРЕССА.

ВЗВОД ПИШЕТ ПИСЬМА.

В ОЖИДАНИИ ГРУППЫ.

ГРУППА НЕ ВЫПОЛНИЛА ЗАДАЧУ.

ПРОЩАНИЕ С ЧЕРЕПИВСКИМ.

(За р. Назил. 8-я армия. 13-17 мая 1942 года)

Во взводе лейтенанта Пресса

13 мая. Вечер

Сегодня, в 12 часов 40 минут дня, я выехал на передовые позиции в армейский разведотряд, которым командует капитан Ибрагимов и где военком – политрук Бурцев. Приехал ровно в два часа, поместился в шалаше командира второго взвода лейтенанта Пресса.

Ехал сюда на грузовике разведотряда. Командир отряда капитан Ибрагимов был в штабе армии, а потом по указанию политотдела заглянул в редакцию газеты, сказал, что из немецкого тыла вернулась группа разведчиков и есть интересный материал. Никто в редакции желания ехать не высказал. Редактор газеты Гричук не захотел никого посылать. Тогда вызвался ехать я. «Может быть, вы дадите материал и нам, для «Ленинского пути»?» – спросил Гричук. «Конечно, дам!» – ответил я ко всеобщему удовлетворению.

Губер Османович Ибрагимов – полурусский, полутатарин, человек небольшого роста, с симпатичным лицом – сразу понравился мне вежливостью и корректностью. Он ленинградец, в Ленинграде прожил всю жизнь, кроме тех лет, когда, служа в погранохране, находился на эстонской границе. Ехали мы с ним через Городище – Троицкое – Мучихино – Валовщину к железной дороге, оттуда в деревню Поляны, где у Ибрагимова было какое-то дело, затем обратно на Валовщину и дальше через Путилово в Каменку.

Вдоль дороги – воронки от бомб, наполненные водой, превратившиеся в озерки. И вот деревни, полусожженные, полуразбитые осенними бомбежками – яростными, варварскими, сносившими подряд шеренги домов. От одних деревень остались только кирпичные трубы, да фундаменты, да кое-где обрушенные каменные стены. В других избы повалены, изломаны, искорежены. То крыша, целиком слетев, лежит на земле, то верхний этаж боком въехал в нижний, иные улицы состоят из одних только кирпичных развалин да все победивших громадин берез по сторонам. Коегде между развалинами попадается уцелевший дом, в нем живут люди, и перед ним резвятся, как ни в чем не бывало, дети да ковыляет какая-нибудь старуха с клюкой…

Полностью сметены кварталы большого села Путилово, состоящего из многих рядов улиц. Фашисты бомбили его с особенным ожесточением.

– А немец-то теперь не тот! – говорит мне красноармеец, едущий со мной в кузове. – Тогда по самым верхушечкам деревьев летал!

Теперь не летает так. Летает высоко: боится винтовок, автоматов и пулеметов. Да и бомбы теперь зря не бросает, бережет их. А артиллерийские обстрелы тоже стали иными: зря снарядами немец не сыплет, а уж если сыплет, то массированным ударом, по определенным целям.

• Предыдущая
• 34/151
• Следующая