Поход в Страну Каоба - Травен Бруно - Страница 23

• Предыдущая
• 23/58
• Следующая

Энганчадоры — штатные вербовщики монтерий — покупали индейцев в деревенских тюрьмах, уплачивая алькальду или другому правительственному чиновнику — почтмейстеру, телеграфисту, статистику — штраф, наложенный на заключенного. Ведь любой чиновник рассматривал штрафы, наложенные на индейцев, как основную статью своего дохода. Поэтому стоило вербовщику внести сумму штрафа, и ему охотно выдавали индейца; а вербовщик мог, в свою очередь, беспрепятственно продать выкупленного им индейца на монтерию. На монтерии индеец обязан был прежде всего отработать внесенный за него штраф, затем деньги, и немалые, которые полагались вербовщику как комиссионные, и, наконец, налог, которым облагалось заключение контрактов. Только после погашения всех этих «долгов» индеец мог рассчитывать хоть на какой-то заработок.

Койоты пытались ловить людей так, чтобы тратить поменьше, а заработать побольше. Они, например, никогда не выкупали индейцев, содержавшихся в тюрьмах, а внезапно появлялись в небольших селениях, врывались ночью в карсель и силой уводили заключенных. Наутро местный чиновник, придя в тюрьму, обнаруживал, что двери взломаны, а заключенных нет; как и все жители деревни, он тут же приходил к выводу, что заключенные совершили побег или что их освободили друзья. Даже родные исчезнувших не ждали, что беглецы вернутся назад, — ведь тогда им пришлось бы платить дополнительный штраф. Так эти люди пропадали навеки.

Каждый рабочий с монтерии, у которого истекал срок контракта, больше всего на свете боялся койотов. О проделках койотов в лагере ходило бесчисленное множество рассказов, и каждый пеон был твердо уверен, что нет такого преступления, такой подлости, на которые не пошел бы койот, если надо поймать рабочего, уходящего с монтерии. Пеоны знали, что только смерть или самоубийство могут их оградить от происков койотов.

Нет на земле страны, где бы «койотизм» так сосал кровь из народа, как в Мексике.

Койоты орудовали там не только на монтериях. «Койотизм» проник во все сферы хозяйственной, политической и даже личной жизни мексиканцев. Крупные койоты занимали посты генералов, министров, губернаторов, мэров, начальников полиции и даже директоров больниц. И не приходится удивляться, что самые мелкие койоты рассматривали монтерию как свою вотчину и что никто в стране не решался с ними бороться.

Вот из-за этих-то койотов Селсо решил не говорить никому, что он навсегда покидает монтерию. Кроме того, он опасался и начальника отряда. Селсо заметил, что начальник обращается с ним неплохо — ставит его на выгодную делянку и указывает лучшие деревья. Видно, начальник считал Селсо хорошим работником и хотел удержать его в своем отряде на несколько лет.

Проработав на монтерии полтора года, Селсо стал говорить, что ему необходимо отправиться на месяц домой, проведать отца с матерью и отнести им заработанные деньги, чтобы они могли купить быков и овец. Но при этом Селсо всегда добавлял, что этих денег ему не хватит, что придется еще года два тянуть лямку на монтерии, чтобы отец смог купить участок земли, который он облюбовал. Только тогда Селсо, вернувшись домой после четырехлетней отлучки, сможет жениться и обзавестись собственным хозяйством.

И вот наконец настал день, когда завершился второй год пребывания Селсо на монтерии. Решись он идти через джунгли один, он бы тотчас отправился в путь. Но Селсо счел нужным обождать еще несколько дней и уйти вместе с большой группой рабочих, которые также отправлялись домой и намеревались по пути посетить Хукуцин в дни праздника Канделарии.

Для лесорубов праздник Канделарии в Хукуцине был не менее желанным, чем рай для грешника или южноамериканский порт для моряка, возвращающегося из долгого плавания.

В Хукуцине на празднике Канделарии рабочие заключали контракты. Здесь они узнавали о существовании земных радостей и, если решались тратить деньги, могли даже изведать эти радости. Человеку, бывавшему в других городах на подобных религиозных празднествах, праздник Канделарии покажется, быть может, убогим и жалким. Но сотни завербованных пеонов впервые в жизни присутствуют на празднике в городе. Вырвавшись из своих маленьких селений, из бедных пальмовых и глинобитных хижин, индейцы воспринимают этот праздник как событие грандиозное, прекрасное, величественное и вместе с тем греховное.

Праздник Канделарии как бы завершает прежнюю жизнь завербованных и начинает новую, которой суждено протекать где-то на краю света, в такой глухомани, что, казалось, это будет уже не на матери Земле, а на ее осколке; он откололся, когда Земля столкнулась с другой планетой, и теперь движется самостоятельно в воздушном пространстве, и никакой связи между жителями этого осколка и населением Земли не существует. Завербованным чудилось, что они попадут в места, откуда нет возврата, что они идут навстречу неведомым приключениям, переживаниям, страданиям и мукам, о которых имеют лишь самое смутное представление. Ведь источником всех их сведений были слухи и россказни людей, которые сами монтерии не видели, но встречали пеонов, проработавших там долгие годы.

Чем дольше работают пеоны в глубине джунглей, чем больше времени проходит со дня их вербовки, тем более блестящим и великолепным встает в их памяти праздник Канделарии в Хукуцине. Возникнет у пеона какая-нибудь прихоть — днем на работе или ночью на отдыхе, — и он неизменно вспоминает праздник Канделарии. Захочет ли он купить пестрое одеяло или напиться до потери сознания, поиграть в карты или поглядеть на танцовщиц и комиков, вдохнуть запах воска и ладана или поглядеть, как торгуются у лотков женщины и девушки, послушать, как играет на улице босой смуглокожий музыкант, или часами, ничего не делая, стоять на мостовой, или насладиться тающими звуками песен — корридос, или… Да мало ли еще какие желания могут вдруг возникнуть у пеона за долгие месяцы тяжелого труда в джунглях! Чтобы все они исполнились, не хватило бы, пожалуй, и вечности в раю.

По мере того как приближался праздник Канделарии, рабочих на монтериях охватывало все большее возбуждение — им казалось, что наступает час исполнения всех их желаний. Лесорубы с монтерий совсем забывают, что, прокутив несколько дней в Хукуцине, они вынуждены искать энганчадора и вновь вербоваться.

Вот почему энганчадоры во время праздников рыщут по кабакам, как голодные волки в поисках заблудшей овцы. Они дают ей пятьдесят песо аванса в счет нового контракта, и заблудшая овца снова пускается во все тяжкие, а затем отправляется в обратный путь на монтерию… На третьи сутки заблудшая овца приходит наконец в сознание и с ужасом понимает, что вела себя, как баран, а на второй день работы в джунглях снова начинает мечтать об усладах и развлечениях, которые ее ждут на празднике в Хукуцине.

Но Селсо не прельщал праздник в Хукуцине. Он уже не был неопытным крестьянским пареньком, не изведавшим жизни и ее радостей. Он видел подобные празднества в маленьком городке Соконуско, где работал на кофейной плантации; он бывал и на пышных праздниках в честь святого Хуана в Чамуле, и на ярмарках в Ховеле, и в Балун-Канане. Праздник Канделарии был для Селсо слишком слабым соблазном, чтобы заставить его забыть все, что он пережил, забыть, как тяжка работа на монтерии и ради чего он за нее взялся.

В то время как большинство парней в джунглях мечтали об удовольствиях на празднике в Хукуцине и все время думали о том, как они вознаградят себя сторицей за все лишения, испытанные в течение года, а чаще всего — многих лет, Селсо думал о своей девушке и о своих пятнадцати еще не родившихся детях. Все два года работы на монтерии он думал только о пугливом и ласковом взгляде своей невесты, которым она подарила его украдкой, и о сдержанной сердечности ее отца. Только об этом и вспоминал Селсо, когда укладывался ночью на свою циновку. И тогда веселый праздник Канделарии казался ему всего лишь ярко размалеванным воздушным шариком. Хотя он и выглядит красиво, к вечеру он все равно лопнет и попадет в мусорную яму.

• Предыдущая
• 23/58
• Следующая