Поход в Страну Каоба - Травен Бруно - Страница 50

• Предыдущая
• 50/58
• Следующая

Андреу задумался; помолчав немного, он сказал:

— Убей меня бог, если я хоть что-нибудь понимаю… Я ведь всерьез думал, что это ты помог судьбе свершить ее приговор…

— Я? Да за кого же ты меня принимаешь, Андручо? Неужто я стану марать руки об этого шелудивого койота? Ну, брат, и попал же ты пальцем в небо! Если бы что было, я бы тебе сам сказал, я ведь тебе доверяю. Но чего не было, того не было. Зря хвастаться я не буду.

— Эх, хотелось бы мне узнать, кто расправился с этим подлецом!

— Кто? Ты хочешь знать, кто? Нас идет на монтерию не то сто пятьдесят, не то двести человек. Спроси любого: перерезал бы он глотку Эль Сорро, если бы представился удобный случай? Сам знаешь, ни один не отказал бы себе в таком удовольствии. Возьми, к примеру, меня или себя… Вот теперь и догадайся, какой болван сунул его левую ногу в правое стремя. Уж не думаешь ли ты, будто я такой дурак, что не могу отличить правую ногу от левой? Ошибаешься! Скорей всего, это сделал какой-нибудь мальчишка, какая-нибудь вислоухая овца, впервые покинувшая свою богом забытую деревеньку. Словом, глупый юнец, который никогда не видел, как всадник сидит в седле. Но опытный волк, вроде меня, побывавший и на кофейной плантации и на монтерии, умеет и лассо смотать и стремена различить. Ну, а раз все это не имеет ко мне ни малейшего отношения, расстелю-ка я сейчас свою подстилку и засну сном праведника.

— И то дело, Селсо. Я тоже устал, — заметил Андреу.

И они пошли назад к своему костру.

— Однажды хозяин кофейной плантации, на которой я работал, — сказал Селсо, — праздновал день своего рождения. По этому случаю к нему приехал священник и произнес проповедь. В то утро я распорол себе ногу мачете и не вышел на работу. Я стоял в дверях церкви, неподалеку от ладино, и слушал священника. А сказал он примерно следующее: «Чистая совесть — лучшая подушка!» Я хорошо это запомнил — уж больно красиво он выразился! Так вот, сегодня я буду спать крепко, потому что совесть моя чиста, и, прежде чем мы дойдем до озера Санта-Клара, совесть станет у меня еще чище. Спокойной ночи, Андручо!

На следующий день дорога была такой же однообразной, томительной и тягучей, как и все предшествующие дни, с тех пор как они миновали последнее селение.

Колонну теперь замыкал Эль Камарон. Гибель его сообщника вселила в его душу страх. Ночью он плохо спал, все думал о судьбе своего товарища. Со дня несчастного случая он чувствовал себя неуверенно, что-то угнетало его, а что, он и сам толком не понимал. Во время пути он все размышлял о том, как могло случиться, что Эль Сорро, такой опытный и ловкий наездник, упал с лошади. И даже если он и упал — в конце концов, всякое бывает, — то почему ему не удалось остановить лошадь и вытащить ногу из стремени? Объяснение могло быть только одно: падая, Эль Сорро ударился головой о скалу и потерял сознание.

Ехать по джунглям в хвосте колонны почти так же опасно, как ехать одному. Если с замыкающим что-нибудь случится, никто этого и не заметит. Команда продолжает идти вперед. Только к вечеру, на месте ночлега, обнаруживается, что кто-то отстал. Отставших ждут несколько часов, надеясь, что они появятся сами. Если их долго нет, то в конце концов отряжают двух пеонов — иногда верхом, а иногда и пешком — на поиски. Тем временем успевает спуститься ночь, пеоны вынуждены вскоре вернуться в лагерь и отложить поиски на утро. А за ночь с отставшим происходит все то ужасное, что только может приключиться с человеком, заблудившимся в джунглях.

Страх терзал Эль Камарона. Он не хотел ехать в хвосте.

Но дон Габриэль умел с ним разговаривать.

— Ты, может, думаешь, негодяй, что мы возим тебя с собой удовольствия ради? Трус паршивый! Отправляйся-ка восвояси. Мы тут как-нибудь и без тебя обойдемся.

Возвращаться назад одному было еще страшней, чем ехать в хвосте. Эль Камарону ничего другого не оставалось, как подчиниться приказу.

Он старался подружиться с индейцами, замыкающими колонну, чтобы они не бросали его одного — больше всего он боялся отстать от команды.

Но пеоны, проворные, как кошки, привыкшие с детства к большим переходам, то и дело сворачивали с тропы, чтобы сократить путь. Хотя все они тащили тяжелые тюки, они легко лазили по скалам, переправлялись через болота, переползали через гигантские стволы упавших деревьев. А Эль Камарон был вынужден все время ехать верхом, причем пустить лошадь рысью удавалось очень редко — местность этого не позволяла. Вот почему он то и дело отставал от команды минут на пятнадцать — двадцать. Когда завербованные шли по глухим тропинкам, его особенно мучил страх. В эти минуты ему слышался в шелесте листьев какой-то таинственный голос, который нашептывал ему, что Эль Сорро погиб вовсе не от несчастного случая, а в силу странного стечения обстоятельств. Эль Камарон так резко изменил свое поведение с индейцами, что сам казался себе смешным. Всеми правдами и неправдами он старался никогда не оставаться один во время пути. Он раздавал индейцам сигареты, вступал с ними в беседы, расспрашивал об их семьях и ни разу не ударил ни одного пеона.

Эль Камарон не ругался даже, если кто-нибудь останавливался. Он только придерживал свою лошадь и молча поджидал отставшего. И все же ни один пеон не обманывался насчет истинных причин перерождения Эль Камарона. Все понимали, что этот дьявол прикидывается ангелом лишь из страха и что стоит ему добраться до монтерии и получить должность капатаса, как он быстро наверстает упущенное. Индейцы не были ни лицемерами, ни подхалимами. Они не принимали дружбы Эль Камарона и отказывались от его сигарет, ссылаясь на то, что недавно курили. Если же он пытался завести с ними задушевную беседу, они делали вид, что не слышат его или что устали и не в силах разговаривать. И, как только попадалась тропинка, сокращающая путь, они тотчас же устремлялись по ней и скрывались в кустах.

Поведение завербованных лишь усиливало тревогу и страх Эль Камарона. Он вдруг понял, что Эль Сорро покинул эту землю не без помощи пеона, а может быть, даже и нескольких. И в нем стала крепнуть мучительная уверенность в том, что ему самому вскоре предстоит последовать за Эль Сорро.

Селсо казался Эль Камарону наименее опасным из всех. Он производил на погонщика впечатление туповатого парня, работающего, как вол, довольного уже тем, что его не бьют.

Кроме Селсо, в команде были еще пеоны, которых он и покойный Эль Сорро подлым образом заманили в свои сети.

Он мысленно перебирал всех пеонов, которых они вели на монтерию, силясь понять, кого именно следует остерегаться. Несколько человек казались ему подозрительными, в том числе и Андреу. И постепенно Эль Камарон пришел к убеждению, что Андреу представляет для него самую большую опасность. Андреу был развитей других, нередко дерзил, умел постоять за себя, да к тому же отправлялся на монтерию почти добровольно, вместо отца.

К берегу реки Санто-Доминго караван подошел очень рано, примерно к часу дня.

Погонщики мулов работали, не жалея сил, чтобы ни свет ни заря выйти с места ночевки: им предстояло форсировать Санто-Доминго.

Ночевать они должны были на другом берегу.

Работа в этот день заключалась не в том, чтобы совершить очередной переход, а в том, чтобы переправиться на другую сторону реки.

Даже для двух-трех человек, идущих по джунглям, эта переправа представляла большие трудности. А чем больше был караван, тем больше возникало здесь сложностей.

Дело в том, что подойти к берегу одновременно могли только несколько навьюченных мулов — тропа была узкой и топкой, а полянка, на которой животные дожидались переправы, имела всего около трех метров в ширину и метров восемь в длину. Окаймлявшие ее заросли были настолько густыми, что расширить площадку не было возможности — на это ушло бы слишком много времени.

Итак, прежде всего развьючили всех мулов.

Обрывистый берег подымался над рекой метра на два, а вода была черная, мутная и заросшая тиной. Джунгли подступали к самым берегам реки, и от этого она казалась еще мрачней.

• Предыдущая
• 50/58
• Следующая