Футбол оптом и в розницу - Рафалов Марк Михаилович - Страница 32

К сожалению, те детские увлечения оборвала бесцеремонно и трагически вторгнувшаяся в нашу жизнь война.

За юношескую команду СЮПа я выступал в матчах на первенство Москвы до конца сезона 1942 года. Нас тренировал строгий и взыскательный тренер Николай Канунников. Несмотря на разгоравшийся пожар войны, тяжелое голодное время, он требовал от нас строгой дисциплины, обязательной явки на тренировки в чистой опрятной форме и начищенных бутсах. Провинившихся ожидала неотвратимая кара. Помню, в одной из игр в 42-м году я не забил пенальти. В наказание меня не поставили в состав на очередной тур. Обидно было ужасно. Футбол мы все очень любили и хотели играть, но была и еще одна причина наших страданий. После каждой игры нам давали по одному пирожному и бутылку ситро на двоих. Не так уж и плохо для изголодавшихся ребят. Но все дело в том, что пирожное и ситро выдавали только тем, кто участвовал в игре. Поэтому мы и плакали, когда не попадали в состав.

В Челябинском танковом училище я тоже играл в футбол, но немного — сказывалось тяжелое ранение. А после капитуляции Германии нас направили на Дальний Восток, где шли бои с Японией. Я в составе танковой дивизии оказался на Забайкальском фронте. Но японцы после окружения Квантунской армии тоже капитулировали, и мои офицерские познания механика-водителя тяжелого танка в боях с самураями не понадобились.

Зато весьма пригодились навыки футбольные. Я начал играть за команду танкового полка, потом дивизии, а затем и армии. На их базе вскоре образовалась команда мастеров класса «Б», именовавшаяся Читинским ОДО (окружной дом офицеров), Поиграл я в ней недолго: в конце 1947 года по моей личной просьбе командующий округом маршал Родион Яковлевич Малиновский подписал приказ о моем увольнении в запас.

Должен признаться, что, несмотря на все тяготы военной службы, крайне тяжелые и неблагоустроенные бытовые условия и жизнь в землянках, страшные забайкальские морозы и прочие неудобства, — предстоящего расставания со своими боевыми друзьями я ожидал с тревожным беспокойством. Что предстояло мне встретить в Москве, как будет с работой и учебой, было еще далеко не ясно. А здесь, на 77-м разъезде, в далеком Забайкалье, хоть и жилось тяжеловато, но были верные друзья — Коля Максимов, Леша Редька, Вася Бирюков, привычный быт и любимый футбол. Плохо было только то, что из-за сурового климата футболу мы могли отдаваться не более трех-четырех месяцев в году. А зима с ее пятидесятиградусными морозами терзала нас более полугода.

Несмотря на все эти тяготы, двадцатилетний парень не мог равнодушно ожидать расставания со своей прославившейся на полях величайших сражений дивизией. Одно название нашего соединения побуждало желание немедленно вскочить, вытянуться, расправить плечи и, приняв стойку «смирно», с замиранием сердца слушать: «Пятая гвардейская Сталинградско-Киевская, орденов Суворова и Кутузова танковая дивизия!» Звучит! Не правда ли?

Надо отметить, что наша Гвардейская танковая армия, которой командовал дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Андрей Григорьевич Кравченко, снабжалась великолепно. И питание, и обмундирование у нас были отменными. Хотя, повторюсь, быт был тяжким. Война закончилась, нервы стали приходить в норму, простые житейские потребности все больше давали о себе знать, а кругом забайкальская степь, и никаких тебе радостей жизни.

Правда, у нас на 77-м разъезде красовался среди солдатских казарм и офицерских землянок Дом культуры. В нем регулярно крутили старые довоенные фильмы, проводились даже вечера танцев. Только танцевать было не с кем. Из женского пола мы почти ежедневно наблюдали лишь... верблюдиц.

Вообще-то регулярные экзотические визиты в расположение нашей танковой дивизии монгольских крестьян, привозивших нам верблюжье молоко, вносили известное оживление в наш армейский уклад. Дело в том, что в послевоенный период советско-монгольская граница была, можно сказать, абсолютно прозрачной, что позволяло монголам беспрепятственно верхом на верблюдах регулярно навещать нас. Несмотря на караульные службы и часовых, во весь голос оравших приближающимся к стоявшим в степи танкам монгольским всадникам уставные: «Стой, кто идет?!» или еще страшнее: «Стой, стрелять буду!», монголы посещали нас регулярно. Они спокойно слезали с верблюдов, привязывали их к дульным тормозам танковых пушек и отправлялись торговать замороженными плошками верблюжьего молока.

Мало того что монголы грубо нарушали границу и игнорировали уставы караульной службы, они еще позволяли себе порой вести у нас в частях «антисоветскую агитацию». Их любимым изречением была традиционная жалоба: «Ваш Сталин нашего Чойбалсана совсем обобрал: весь баран забрал». Замечу, что вместо глагола «обобрал» они использовали более ходовое выражение нашей российской лексики.

Жизнь в степи многотысячной армии здоровых молодых мужчин, вынужденных обходиться без представительниц прекрасного пола, стимулировала другое отрицательное явление. У многих наших однополчан, особенно среди офицерского состава, росла, как сегодня бы назвали ее, алкогольная зависимость. Прежде всего это проявлялось в явно повышенном спросе на «Тройной» одеколон, который, едва появившись в офицерской лавке; мгновенно с полок исчезал. Спиртное к нам вообще не завозили. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. Среди молодых танкистов вдруг сразу распространилась эпидемия... кариеса. А так как штатных стоматологов в армии тогда не было, офицеры вынуждены были целыми группами отправляться поездами на расположенную в 80—90 км от Читы узловую железнодорожную станцию Карымское, где работала стоматологическая поликлиника. Разумеется, что каждая «жертва кариеса» не забывала прихватить с собой в дорогу по четыре бортовых танковых канистры. Эти плоские штатные емкости для питьевой воды крепились вдоль бортов на всех боевых машинах. Они были очень удобны для Перевозки самогона или «водяры», так как четыре плоских канистры легко укладывались в обычный стандартных размеров чемодан. Не нужно знать бином Ньютона, чтобы рассчитать, что каждый визит к стоматологу пополнял личные запасы «тяжело больных» на... 16 литров остродефицитного «горючего». Стоит ли говорить, как разнообразили нашу холостяцкую жизнь подобные «посылочки»?

Здесь я хотел бы коротко упомянуть, как мне удалось «объехать» строгие воинские уставы и воспользоваться правом, дарованным мне сталинской конституцией. Как известно, воинские уставы запрещают обращаться к вышестоящим начальникам не по инстанции. Пользуясь добрым ко мне и ко всем футболистам отношением начальника политотдела дивизий Полковника Супруна, я два или три раза пытался через него подавать прошения о демобилизации. Но бдительные чиновники неизменно возвращали их командиру моего 110-го полка подполковнику Попову. А его как раз никак в любви к спорту и футболу я упрекнуть не смею. Частенько на офицерских собраниях он, бросая в мою сторону испепеляющие взоры, строгим голосом сообщал: «Кто служить нормально не хочет, тот либо пузырь гоняет, как Рафалов, или Глотку дерет, как Мишнев». (Последний был отменным тенором и частенько уезжал с военным ансамблем на различные конкурсы и концерты.) Ну а я, разумеется, тоже не мог особо усердствовать в боевой и строевой подготовке и изучении славной биографии генералиссимуса, ибо почти все летние месяцы отлучался на сборы и многочисленные соревнования. Словом, моя затея с демобилизацией казалась лишь несбыточной надеждой.

Признаюсь, что мои отнюдь не любовные отношения с подполковником Поповым однажды претерпели существенные изменения. Дело в том, что с первых дней службы в прославленной дивизии я регулярно вел занятия по политподготовке с сержантским составом нашего 110-го танкового полка. Относился я к этим обязанностям с большим рвением и интересом. У нас в части была хорошая библиотека, где я имел возможность уделять много времени не только для подготовки к семинарам, но и для чтения художественной литературы.