Незаконная планета - Войскунский Евгений Львович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/63
- Следующая
Тесное помещение было набито людьми сверх меры. Несколько ребят из обсерватории сидели на книжных стеллажах, а один оседлал кинопроектор. Черноволосый крепыш, сидевший в заднем ряду, поднялся, уступая мне место, но я покачала головой — не хотелось сидеть. Так и осталась стоять у двери. Этот крепыш и есть Мухин. Я смотрела на его характерный профиль с выпирающей нижней челюстью, смотрела со смутным ощущением вины. Что ни говори, а выбор мой сделан пристрастно. Знаю: Мухин рвется в экспедицию так же пылко, как и Алеша, и выходит, что я его облагодетельствовала. Но в то же время… Ох, запуталась я что-то.
Алеша сидел спиной ко мне, я видела его высокий затылок с ложбинкой. Странно, но я вдруг испытала почти материнское чувство, глядя на эту совершенно детскую ложбинку. Рядом с Алешей примостился сухощавый остроносенький человек, я знала его главным образом по восторженным отзывам Алеши. Это был Лавровский, довольно известный биолог, тоже входивший в состав Второй Плутоновой. Он, как я знала, принял какое-то участие в странной истории, приключившейся несколько лет назад с Алешей и Заостровцевым у Юпитера. Иногда мне попадаются статьи Лавровского, но читать их я не могу — не по зубам.
Шандор кончил говорить и сел. Раздался резковатый голос Бурова:
— Следует ли понимать вашу речь, учитель Шандор, в том смысле, что мы наблюдаем непредвиденный пик Активной Материи?
— Я этого не говорил, — сухо ответил Шандор. — Наблюдаемый стохастичный выброс тау-частиц пока не дает оснований менять принятую периодику Активной Материи.
— Пока! — Буров порывисто поднялся. Волосы над высоким его лбом торчали вперед и, в стороны, а худое лицо казалось перечеркнутым длинной линией рта. — Прошу обратить внимание на это многозначительное «пока»! Сегодня менять периодику не будем. Завтра — тоже. Пусть пройдет приличный академический срок, появится не менее полутора тонн новых трудов, не вносящих в проблему ни единого бита новой информации, — и тогда учитель Шандор соблаговолит подогнать под наблюдаемый выброс новую периодику…
— Да ты что, Илья? — вскочил Костя. — Что за тон у тебя?
Но Илья и глазом на него не повел. Есть старинное выражение — закусил удила. Вот и он так. Заявил, что никто тут, в обсерватории, не желает утруждать себя размышлением, никто и попытки не делает понять то, что наблюдает, и понадобился космический катаклизм, чтобы пробудить их от спячки.
— Спячки? — пророкотал мощный бас Виктора Чернецкого. — Многолетнее накопление фактического материала — это, по-твоему, спячка? Усовершенствованный тау-приемник — спячка?
— Я имею в виду теоретическую мысль, а не героические потуги практиков, — сказал, как отрубил, Илья. — Длинная цепь заблуждений, начатая Шандором Саллаи и приведшая к застою теоретической…
Тут поднялся такой шум — я просто не узнавала ребят. Чернецкий, наставив на Бурова палец, кричал, что создавать бойкие гипотезы, конечно, легче, чем годами сидеть у большого инкрата. Костя пытался успокоить ребят, вид у него был растерянный.
Я посмотрела на Инну. Она сидела между Ильей и Костей и, часто моргая, глядела куда-то вверх. Должна признаться: никак не могу освоиться с мыслью, что Инна стала космогонистом и участвует в теоретических дискуссиях. Впрочем, она не вмешивалась в спор — и, по-моему, правильно делала.
Старый Шандор вдруг поднялся и пошел к выходу. Я встревожилась и выскочила за ним в коридор. Внешне Шандор был абсолютно спокоен. В медпункте я налила ему стакан экстракта, он молча выпил и опустился в кресло. Я воспользовалась случаем и подключила к креслу датчики. «Не надо, — сказал Шандор, — все в порядке». Но я упросила его посидеть немного. Он вытащил из кармана книжку в мягком переплете и стал читать, а я тем временем просматривала записи. Особых отклонений от нормы я не обнаружила. Но каждому понятно, что волнения и обиды отнюдь не способствуют приживлению новой печени. Да еще когда обиду наносит твой бывший ученик. Все-таки возмутительно ведет себя Илья. Даже если он в чем-то прав. Хорошо еще, что Шандору никогда не изменяет выдержка.
Вечером у меня был обычный пациент — Володя Перегудов. Мои девочки ушли ужинать и танцевать с приезжими, и я сама обработала ультразвуком его очередной синяк на лодыжке. Вдруг распахнулась дверь, вошел Илья.
— Ты занята? — спросил он.
Я познакомила его с Володей.
— Читал вашу статью о селеногенных породах, — сразу сказал Илья. — Любопытно. Впрочем, мысль о лунных анаэробных микроорганизмах высказывал еще десять лет назад Стаффорд Хаксли.
— Я не претендую на первооткрытие, — проворчал Володя. — Я излагаю факты.
— Ну да, конечно, здесь только и делают, что излагают факты.
Володя поспешил уйти. Прямо из-под вибратора.
— У тебя удивительная способность — ярить людей, — сказала я.
— Ты находишь? — Илья прошел к креслу, взял с него книжку (видно, Шандор ее забыл), полистал, отбросил. Сел и уставился на меня, прищурив глаза. — Ты почти не изменилась, — сказал он, помолчав. — Златокудра и зеленоглаза… Довольна жизнью?
— Да.
Он сообщил, что в Космоцентре хотят поставить памятник Федору, я сказала, что видела проект. Опять мы помолчали.
— Значит, доктор. Лунный доктор Марта Роосаар.
— Хочешь сказать, что это не так уж много?
— Ну, почему же, — возразил он. — Не каждому греметь на всю Вселенную. С Алешкой часто видишься?
— Каждый день. А что?
— Решительно ничего.
— Хочу попросить тебя, Илья: перестань наскакивать на Шандора. Разве ты не понимаешь…
— Понимаю, понимаю. Меня всегда поражало, почему теоретики так не любят выходить на пенсию… Ладно, перестану. — Он ухмыльнулся: — Когда-нибудь.
В медпункт заглянул Веригин:
— Илья, ты с Инной расположишься в моем кабинете. Уюта не гарантирую, тесноту гарантирую, микрофон общей связи не работает — ну да он тебе и не нужен.
— Спасибо, Костя, меня вполне устраивает.
— Фу, кажется, всех разместил. — Веригин исчез.
— Пойду, лунный доктор, — сказал Илья, поднимаясь. — Работать надо.
Я его окликнула, когда он был уже в дверях:
— Это правда, что ты никуда не отпускаешь Инну одну?
— На Луну бы, во всяком случае, не отпустил, — сказал он подчеркнуто и вышел.
Я взяла со стола книжку, забытую Шандором. «Сказания Южных морей». Наверное, почитывает для отдыха. Машинально полистала и заметила, что в тексте кое-что подчеркнуто. Это было «Ронго-Ронго», один из расшифрованных древних текстов острова Пасхи. Подстрочный перевод, предшествовавший литературному. Что же тут заинтересовало старого Шандора?
«Солнце бог их создал их любил с неба не уходил ночи не было давал пищу себя давал пресной воды сладкой много было больше ничего людям не надо солнце бог пищу себя жизнь давал».
Эти строки были подчеркнуты красным, а рядом, на полях, Шандор мелко написал: «Странно, что такое могли придумать. А если (дальше несколько неразборчивых слов) фант. преломл. мечта о непосред. получении „в пищу“ (опять неразборчиво)».
Я пробежала текст, там говорилось дальше, насколько я поняла, о том, как род пошел на род, начались распри и войны, и Солнце-бог отвернул от людей светлое лицо. «Ночь пришла люди боятся никогда ночь не видеть звезды не видеть от звезд холод болезнь смерть луна тоже море на берег тащит плохо страшно страшно…» Эти строки Шандор тоже подчеркнул и написал рядом: «Перед, момент». В конце текста было еще подчеркнуто: «Только днем меня видеть себя пищу жизнь не дам много много злой я стал сами пищу себе искать зверя убивать рыбу убивать себя пищу жизнь не дам больше солнце бог не буду буду огонь бог Иллатики». И рядом — быстрая запись: «Оставш. приспособ. (неразборчиво) биофорн. свойств». И еще раз — крупно: «Биофор».
Не знаю, что хотел сказать Шандор своими комментариями на полях. Надо бы показать их Алеше, он ведь любит всякие древности.
Я отложила книжку, задумалась. И вдруг…
Всегда я считала, что унаследовала от своих эстонских предков уравновешенность. Но когда сотрясся пол и задребезжала ложечка в стакане, я взвизгнула и испытала нелепое желание кинуться на грудь кому-нибудь сильному — а ведь я прекрасно знала, что это стартовал рейсовый на Марс. Хорошо, что никто не слышал моего визга. Полноземлие ужасно все-таки будоражит…
- Предыдущая
- 26/63
- Следующая
