Ступеньки, нагретые солнцем - Матвеева Людмила Григорьевна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/44
• Следующая

А Тимка и правда танцевал. В современных танцах главное-настроение. Им не надо учиться. А настроение у Тимки было самое прекрасное. Близко, почти рядом с ним, танцевала Катя. Да, она танцевала. Катя. Да, она танцевала сама по себе. Тем и хороши современные танцы, что не обязательно приглашать кого-то. Все танцуют и всё. Тимка ни за что не решился бы пригласить Катю. От одной мысли об этом он стекленел, застенчивость сковывала его движения. Но вот Катя танцует, и он танцует, и все вокруг топают и веселятся, и вполне можно считать, что Тимка танцует с Катей. Тимка не знает, считают ли так другие, но он, Тимка, считает. А Катя? Она улыбается чуть-чуть, лицо кажется серьёзным, а в глазах невидимая улыбка. Тимка чувствовал эту улыбку и чувствовал, что она предназначена ему. Катя как будто говорила: «Как всё прекрасно, видишь?» А Тимка соглашался: «Прекрасная музыка. И всё вокруг. Но прекраснее всего ты, Катя, в твоём костюме Ночи».

Золотцев разошёлся; танцы танцами, но его энергия не умещалась в танце.

— Я могу на голову встать! — крикнул он. — Хотите, покажу?

— Все умеют, — сказал Сергей и встал на голову.

И Золотцев тоже встал на голову. Было смешно смотреть, как Вика танцует на ногах, а Золотцев рядом с ней стоит на руках и на голове.

Тимка тогда тоже сказал не совсем уверенно:

— И я могу стоять на голове.

Но он не умел и попытался и, перекувырнувшись, шлёпнулся на пол. Все засмеялись. А Катя? Она наклонилась над ним и тихо спросила:

— Ты не ушибся?

Он ушибся, но сказал:

— Ну что ты, ерунда.

Потом они все сидели за своими партами и пили лимонад и ели конфеты. Тимка обернулся и отдал свою конфету Кате. И она взяла. Тогда Серёжа тоже протянул ей конфету:

— Бери, бери.

— Спасибо, я не хочу. Куда мне столько?

В Тимке всё перевернулось от полного счастья. Состояние восторга, полной удачи и веры в себя нашло на него. Ещё секунда, и Тимка скажет или сделает какую-нибудь глупость — соврёт, пообещает что-нибудь невыполнимое. И сам в эту минуту будет верить в свои слова. Вот сейчас он всё испортит. Но пока ещё полное счастье, ничем не затенённое. Тимка смотрит на Катю и может смотреть, сколько хочет. А Катя? Она смотрит на Тимку не хмуро, не осуждающе, не отчуждённо. Она смотрит весело и немного лукаво. Одна щека у неё толще другой, она держит за щекой конфету.

Катин костюм Ночи кажется ему волшебной фантазией. Синяя ночь. Звёздочки на плечах, крупные звёзды на юбке. Синее с золотом. Смысл не во времени. Часовщик из сна, Яков Бернардович.

— Время! Время!

Тимка вздрагивает. Галина Ивановна стучит по столу ладонью. Праздник кончился.

Они все выходят на улицу. Снега почти не осталось. И холодный ветер пахнет весной. Сырой асфальт пахнет весной. Бензиновое, облако, осевшее от проехавшей машины, тоже сегодня пахнет весной.

Тимка несёт под мышкой резиновые сапоги. Без них ногам легко. Тимке кажется, что, если бы он захотел, он мог бы сейчас взлететь и немного полетать над городом. Ему хочется сказать об этом Кате. Лёгкость и радость, свет и музыка. А Катя? Катя идёт рядом. Но куда она смотрит? Она смотрит не на Тимку, а куда-то в сторону. А что там в стороне? А там идёт им навстречу Надежда со своей нотной папкой. Она ест мороженое, улыбается Тимке, кивает, останавливается:

— Что это вы гуляете так поздно? Да ещё с девочкой! А зачем сапоги? А как зовут эту девочку?

Катя молчит. А Тимка бормочет:

— У нас был праздник. Двадцать третье февраля. Восьмое марта.

— Ну ты даёшь! — смеётся Надежда. У неё белые зубы, а в синем воздухе пахнет весной. Огни в окнах тёплые, золотые. Синее с золотом. И ветки качаются тревожно.

А Катя? А Катя медленно уходит. Уходит не оборачиваясь, всё дальше, дальше от Тимки. Вот сейчас он рванется, догонит. Но Надежда держит его за рукав. Дело, конечно, не в том, что держит за рукав. Но она что-то говорит. Да и не в этом тоже дело. Тимка не слушает, что она говорит. Но почему-то он не может решиться повернуться и уйти. Он оглядывается. Кати уже не видно. И когда Кати становится не видно, Надежда спрашивает:

— Куда же она ушла? Даже «до свидания» не сказала! Какая невоспитанная девочка.

Надежда отпускает его. Больше не держит рукав и ничего не рассказывает.

— Пойду, — говорит Тимка и ещё некоторое время стоит на месте.

Только когда Надежда первая пошла, махнув рукой, он делает шаг от неё и идёт вслед за Катей. И знает, что не догонит.

Какие тяжёлые, оказывается, эти папины сапоги, которые Тимка несёт под мышкой.

Тимка спит и видит сон. Жёлтая комната — не то обои жёлтые, не то просто много света. Коричневая мебель, круглый стол посредине. За столом сидит Ван Ливаныч и ест жёлтую дыню. Тимке очень хочется дыни, но он стесняется попросить. А Ван Ливаныч не видит Тимки. Тимки хочет сказать: «Ван Ливаныч, я здесь». Но, как бывает во сне, сказать он не может. И сам понимает, что это сон. На стене висит портрет. Сначала Тимке кажется, что это Лермонтов. Но он не совсем похож на Лермонтова — немного похож, а немного не похож. Почему-то для Тимки это важно — выяснить немедленно, Лермонтов или нет. Но выяснить он не может. А Ван Ливаныч знает, но он ест дыню и молчит, и не смотрит на портрет. На пиджаке Ван Ливаныча много орденов, Тимка видел их только один раз, в День Победы. И вот теперь увидел во сне. Тогда, в День Победы, Тимка встретил Ван Ливаныча на улице, ордена горели на солнце.

— Что ты так смотришь? Я был кинооператором на фронте. Мы снимали бои и атаки, передышки и подвиги. Никаких подвигов я не совершил… Завтра занятия, не забудь.

Как же никаких подвигов, когда столько орденов?

Но Тимка тогда ничего не спросил, постеснялся. Сказал «до свидания» и пошёл себе.

Это было наяву. А в Тимкином сне Ван Ливаныч с аппетитом ел дыню. Потом вытер усы носовым платком и стал ходить по комнате из угла в угол. А Тимка лежал на большой оранжевой тахте и спал во сне. Это было удивительно: он знал, что видит сон, и спал во сне. И хотя спал, видел, как Ван Ливаныч ходит по комнате. Потом неслышно отворилась дверь, и вошла Катя. Она сказала:

«Ван Ливаныч, я ищу Тиму».

Тимка собрался крикнуть:

«Я здесь! Вот я!»

Но он не мог ничего крикнуть. Страшная скованность, которая бывает только во сне, напала на него. И Ван Ливаныч ничего не сказал Кате, а только пожал плечами, потому что он не видел Тимку. Неужели и Катя не увидит его? Раз Ван Ливаныч не видит, то никто не увидит. Тимка для них как бы человек-невидимка. Вал Ливаныч стал на стол и снимал кино: Катю, желтую комнату, портрет Лермонтова (или не Лермонтова?). Тихо журчала кинокамера. Тимка очень хотел, чтобы Катя не уходила, чтобы она увидела его. Неужели так трудно увидеть Тимку? Он мысленно твердил: «Вот же я, вот я, вот он».

И Катя увидела его. Она подошла к оранжевой тахте и сказала:

«Тимка, проснись. Что ты всё спишь?»

Он хотел проснуться и не мог. Хотел встать на ноги и не мог. Жёлтая бабочка билась о стекло. Стояло у стены коричневое кресло в жёлтых полосках. А за окном рос подсолнух, как в деревне у деда Тимофея.

Катя поправила волосы, как поправляла всегда. Тимка любил смотреть, как она поправляла волосы. Поднимет руку и сердито отведёт чёлку со лба. А когда опустит руку, чёлка опять станет, как была.

Ван Ливаныч сказал:

«Надо верить в себя. Если веришь в себя, можно идти вверх. Если не веришь в себя, будешь идти вниз. Понимаешь?»

Катя кивнула. Хотя Тимка знал, что эти слова Ван Ливаныч сказал для него, а не для Кати. Тимка даже во сне знал, что Ван Ливаныч и Катя не знакомы друг с другом.

Потом стали бить большие часы в углу, Ван Ливаныч куда-то исчез, а Катя осталась. Она стояла совсем рядом. Тимка никогда не видел её так близко. Катя улыбалась, уголки рта были приподняты, в глазах светились тёплые лучи. Тимка видел в Катиных глазах отражение жёлтого окна и подсолнуха — вот как близко были Катины глаза.

• Предыдущая
• 24/44
• Следующая