Иствикские ведьмы - Апдайк Джон - Страница 27

• Предыдущая
• 27/74
• Следующая

– Да тебя так накачивают лекарствами, что ничего не замечаешь, – раздраженно заметила другая женщина.

– Неправда, Джейн. Со мной было иначе. Мои роды проходили естественно, Оззи сидел рядом, давал мне сосать ледяные кубики (я была очень обезвожена) и помогал дышать. Когда я рожала двух последних, у нас даже не было врача, только патронажная сестра.

– Известно ли вам, – изрек Ван Хорн, впадая в тот педантичный рассудительный тон, который Лексе безотчетно нравился, она представляла себе застенчивого неуклюжего подростка, каким он, должно быть, был когда-то, – что сама профессия лекаря, в которой с четырнадцатого века господствовали мужчины, возникла от страха перед колдовством, ведь многие из сожженных заживо колдуний были повитухами. У них были спорынья и атропин и, возможно, верная интуиция, даже без знания теории. Когда лекари-мужчины брались за дело, они работали вслепую, обернув женщину до шеи простынями, и приносили от остальных своих пациентов все болезни. Бедные роженицы умирали пачками.

– Символично, – сказала твердо Джейн. Она, очевидно, решила, что своенравие поможет ей удерживать внимание Ван Хорна. – Что меня бесит в мужчинах-шовинистах больше всего, – говорила она теперь, – так это то, что они снисходительно принимают феминизм только для того, чтобы побыстрее забраться в женские трусы.

Но ее голос, как показалось Александре, замедлялся, смягчался, вода воздействовала снаружи, а травка изнутри.

– Детка, ты-то ведь трусов даже не носишь, – уточнила Александра. Это прозвучало как признание достоинств Джейн. Свет в комнате стал ярче, хотя никто не притрагивался к панели.

– Я не шучу, – продолжал Ван Хорн, в нем все еще чувствовался близорукий школяр, пытающийся понять. Лицо его покоилось на поверхности воды, как на блюдце, волосы, длинные, как у Иоанна Крестителя, перепутались с распрямившимся кудрявым мехом на плечах. – Это все идет из сердца, не правда ли, девочки? Люблю женщин. Моя мать была молодчина, умница и красавица, ей-богу. Я видел, как целый день она вкалывает по дому, а в шесть тридцать входит этот маленький мужичок в деловом костюме, и я про себя думаю: «Что здесь делает этот неудачник? Мой старый папаша – трудолюбивый неудачник». Скажите честно, что ощущаешь, когда течет молоко?

– А что ощущаешь, когда спускаешь? – раздраженно спросила Джейн.

– Эй, потише, давайте без пошлостей.

Александра уловила неподдельное смятение в тяжелом, покрытом морщинами лице, по-видимому, у него были свои слабости.

– Не вижу, что в этом пошлого, – упрямо продолжала Джейн. – Вам хочется побеседовать о физиологии. Я и предлагаю физиологическую параллель – вызвать в памяти ощущения, которые не могут испытывать женщины. Мы ведь и совокупляемся иначе. Совершенно. Разве вам не нравится слово, которым обозначают клитор, – гомологичный?

Александра решила вмешаться и предложила подходящее сравнение: кормление грудью – это… похоже на то, когда вы хотите писать и не можете, а потом вдруг получается.

– Вот что мне нравится в женщинах, – сказал Ван Хорн, – их безыскусные сравнения. В вашем словаре нет слова «безобразный». Господи, мужчины, они так брезгливы во всем – кровь, пауки, рвота. А знаете, у некоторых животных сука, или свиноматка, или как их там еще, пожирает собственный плод после рождения?

– Думаю, вы не отдаете себе отчета, – сказала Джейн, стремясь выдержать сухой тон, – что ваши слова сплошной шовинизм. – Но ее подчеркнутая сухость не произвела должного эффекта, скорее наоборот, как только она встала в ванне на цыпочки и из воды показались ее серебристые груди – одна немного меньше и выше другой. Она приподняла их обеими ладонями и, глядя в пространство, стала говорить, словно обращаясь к незримому свидетелю своей жизни:

– Мне всегда хотелось, чтобы у меня была грудь попышней. Как у Лексы. У нее красивые большие сиськи. Покажи ему, дорогая.

– Джейн, ну пожалуйста.Ты вгоняешь меня в краску. По-моему, для мужчины главное не их размер, а… чтобы они не висели и подходили к фигуре. И что сама о них думаешь – если ты довольна, другие тоже будут довольны. Права я или нет? – спросила она Ван Хорна.

Но Даррил, похоже, не годился на роль представителя всех мужчин. Он тоже приподнялся из воды и приставил волосатые руки к своим рудиментарным мужским соскам, крошечным наростам, окруженным влажными черными змейками.

– Подумать только, как все это развивалось? – вопрошал он. – Создать такой организм, целую систему труб у одного пола, чтобы производить пищу, гораздо более подходящую для младенца, чем любая детская молочная смесь, которую можно получить в лаборатории. А подумайте, как эволюционировало сексуальное наслаждение. Разве оно есть у головоногих? У планктона? А мы только и думаем об этом. И чтобы заставить нас продолжать игру, какую приманку нужно соорудить!! Сюда вложено больше стиля, чем в какой-нибудь из этих дурацких самолетов-шпионов, который обходится налогоплательщику в тьму-тьмущую денег и который вскоре собьют. Представьте, что нет этой приманки, никто не станет ни с кем сношаться, и род человеческий прекратится совсем, и некому будет любоваться на солнечный закат и восхищаться теоремой Пифагора.

Александре нравился ход его мысли, ее простота и доступность.

– Обожаю эту комнату, – мечтательно объявила она. – Сначала она мне не понравилась. Все черное, кроме этих красивых медных труб, установленных Джо. Джо может быть милым, когда снимет свою шляпу.

– Кто это Джо? – спросил Ван Хорн.

– Наша беседа, – заявила Джейн со своим свистящим «с», – кажется, опустилась до довольно примитивного уровня.

– Я мог бы включить какую-нибудь музыку, – предложил Ван Хорн, трогательно озабоченный тем, чтобы гости не скучали. – У меня стереомагнитофон с четырьмя дорожками.

– Шш! – сказала Джейн. – Я слышу машину.

– Обычные ряженые, – предположил Ван Хорн. – Фидель угостит их яблочным пирогом, мы испекли.

– Может, вернулась Сьюки? – полувопросительно произнесла Александра. – Ты уникум, Джейн, у тебя такие хорошие уши.

– А разве нет? – согласилась Джейн. – У меня действительно хорошенькие ушки, даже отец всегда это говорил. Посмотрите. – Она откинула волосы сначала с одного, потом, повернув голову, с другого уха. – Единственный недостаток – одно немного выше другого, поэтому очки с носа съезжают как сумасшедшие.

– Они у тебя почти квадратные, – сказала Александра.

Сочтя это за комплимент, Джейн продолжала:

– И красивые, и хорошо прилегают к голове. У Сьюки они выступают чашками, как у обезьянки, замечала?

– Часто.

– И глаза поставлены слишком близко, а прикус следовало исправить еще в детстве. Ну, а нос так просто пуговка. Честно, удивляюсь, как она при всем этом ухитряется быть привлекательной?

– Думаю, Сьюки не вернется, – сказал Ван Хорн. – Она слишком нервна, как и все в этом городе.

– И да, и нет, – произнес кто-то. Александра подумала, что Джейн, но это был ее собственный голос. – Ну, разве не здорово? – сказала она, чтобы попробовать свой голос. Он звучал низко, совсем как мужской.

– Наш дом вдали от дома, – сказала Джейн саркастически, как показалось Александре. Действительно, рядом с ней совсем нелегко обрести эфемерную гармонию.

Сьюки не приехала, это появился Фидель, принеся «Маргариты» на огромном гравированном серебряном подносе, о котором с восторгом рассказывала Сьюки. По краям широких бокалов на тоненькой ножке Сверкал толстый ободок соли. Александре показалось странным – в своей наготе она чувствовала себя так естественно, – что Фидель не был тоже голым, его форменная куртка напоминала пижаму и хлопчатобумажный военный френч одновременно.

– Оцените, леди, – воскликнул Ван Хорн хвастливо, как мальчишка, и показывая при этом по-мальчишески белые ягодицы, – он вылез из воды и возился у шкалы панели на дальней черной стене.

Над головой раздался негромкий скрежет, и потолок в том месте, где не было лампочек, только тусклый рифленый металл, как в какой-нибудь инструментальной кладовой, раздвинулся, открыв чернильно-черное небо с мелкими брызгами звезд. Александра узнала тонкую, словно наклеенную паутину Плеяд и большой красный Альдебаран. И эти абсурдно далекие небесные тела, и не по-осеннему теплый, хотя и остро пахнущий воздух, и лабиринт черных стен в духе Невельсона, и округлые, в духе Арпа, формы ее собственного тела, соответствующие ее чувственному «я», – все было реальным, как дымящаяся ванна и холодящая пальцы ножка бокала, все было связано множеством эфирных тел. Звезды сгустились, превратились в слезы и наполнили ее горячие глаза. Ножку бокала она лениво превратила в стебель тугой желтой розы и вдохнула ее аромат. Она пахла соком лайма. На губах остались крупные кристаллики соли, как капли росы. Александра уколола палец шипом, капелька крови выступила в центре завитка на подушечке пальца. Даррил Ван Хорн все еще возился у панели, белый зад светился. Казалось, эта единственная часть его тела, которая не была волосатой и отталкивающей, заключена в оболочку внешнего скелета и является его истинным «я», тогда как у большинства людей мы воспринимаем голову как выражение подлинного «я». Ей захотелось поцеловать блестящую наивную задницу. Джейн передала ей нечто обжигающее, что она послушно поднесла к губам. Огонь в горле Александры смешался со злым горящим взглядом Джейн, рука которой скользила под водой, как рыба, по ее животу и вокруг грудей – предмету зависти Джейн, если верить на слово.

• Предыдущая
• 27/74
• Следующая