Удивительные приключения пана Дыли и его друзей, Чосека и Гонзасека - Скобелев Эдуард Мартинович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая

— А вот я сейчас возьму да и тряхну стариной, — внезапно пообещал пан Гымза, отчего-то багровея. — Проверю, на что я еще способен!

— Имейте в виду, он и меня таким макаром в первый раз в кино повел, — скороговоркой проговорила пани Ядвига. — Не пойдешь, сказал, гудок на всю улицу подам и тебя опозорю! — Она достала из сумочки прищепку, защемила свой нос, прогнусавив, что уходит к соседке и вернется только к ужину следующего дня.

— Испугалась, — подмигнул пан Гымза, когда пани вышла из столовой. — А мне захотелось открыть еще жбанчик браги. Эта язва ни за что не позволила бы, — жадная. В любом деле, ребята, нужен свой метод!..

Председатель этого кооператива Бабэльмандебскеричевский, при старой королевской власти восемь раз судимый за спекуляцию и мошенничество, восемь раз досрочно освобождавшийся из мест заключения и семь раз менявший паспорт, удлиняя каждый раз свою фамилию, пригласил однажды Чосека на работу.

— Я загримирую тебя под сингапурского попугая, ты будешь висеть в клетке и говорить нужные слова, склоняя клиентов к сговорчивости! Теперь надо работать наверняка: если посадят, бесплатно, как прежде, только качая права, уже не выберешься, потребуется огромная взятка!..

Ситуация была сложная, сумму пообещали изрядную, и Чосек подписал контракт. Это случилось в отсутствие пана Дыли.

Через неделю от него пришло письмо, написанное особыми крючками, которые мог разобрать только Гонзасек: «Мой шеф продает иноземцам Жигули, но не автомобиль, а горы возле Волги, и я целыми днями внушаю президенту Волжской республики, что он будет утоплен, если не поставит своей подписи под документом, разрешающим сделку…»

Потом пришло еще одно письмо: «Карты раскрыты: накоплений не будет, с меня вычли за брань и за еду».

И, наконец, третье письмо: «Гонзас, уговори Дылю, купите поросенка. Назовите его «пан Бабэльмандебскеричевский». Когда я вернусь, я зарежу его своими руками! Гад повторяет, что свобода в обществе — это необходимость работать на таких типов, как он!..»

Чосек появился через месяц страшно исхудавший. Он махал руками и кукарекал, плевался и рассказывал низкопробные анекдоты. Друзья лечили его целый год, и он едва-едва вошел в норму.

— Самое скверное, ребята, — быть чужим попугаем, — повторял он после, вспоминая кооператив «Лимончик». — Если бы все знали, какая свобода воспоследует, нынешнее господство лямзелей и слямзелей было бы невозможно…

Гымза не раз говаривал такое, во что никто не верил, но что потом и осуществилось: «Мы пойдем навстречу близоруким пожеланиям массы и установим высокую стоимость самой искусной рабочей силы. Однако под предлогом борьбы с гультаями введем тут же безработицу и резко сократим количество рабочих мест, так что ишачить каждому придется в десять раз больше, чем теперь!..»

Чосек, работавший у пана Гымзы, не раз слушал эти откровения и тосковал. Особенно горько стало, когда он узнал, что Гымза записался в какую-то партию, выставил свою кандидатуру в городской магистрат, и выборщики, знавшие или слыхавшие, что Гымза прохвост и негодяй, отдали большинство голосов именно за него.

— И как это вы собрали больше всех голосов, хотя как знаменитого политического деятеля вас пока знают немногие? — прикинувшись пиджачком, спросил Чосек.

— А, эти дурни? — рассеянно ответил пан Гымза, подписывая какие-то счета. — Они ошалели от жажды богатств и умопомрачительной свободы, которую им внушили газеты. Они не соображают, что есть еще другие богатства, которые у них были и которых теперь у них не будет… Они еще десять лет будут голосовать за всякого, кто пообещает им «красивую» жизнь. И богатый теперь получит больше голосов, нежели бедный. Как рассуждает обыватель, не зная кандидатов? Раз этот сумел разбогатеть, стало быть, башковит…

Чосек исполнял, в основном, только личные указания пана Гымзы, носил кому-то письма и свертки и забирал от кого-то письма и свертки, следил за постройкой новой гостиницы, которую затеял Гымза, едва обосновавшись в городском магистрате. Ради этого были снесены три густонаселенных дома, жителей перевели в бывшие казармы королевского конного полка, а потом казармы продали каким-то типам из Польши, не говорившим, правда, по-польски ни единого слова.

Чосек каждый день торчал на стройке и докладывал пану Гымзе, как продвигается дело.

— Мне не нравится моя работа, — однажды признался он хозяину. — Получается, будто я шпионю. Я докладываю, а вы кнутом гоняете людей.

— Правильно, — сказал пан Гымза. — Это при прежнем режиме считалось доносом. Теперь это называется иначе — рациональное ведение хозяйства.

— Отныне я не буду делать работу, которая вяжет петлю другим людям. У меня сердце болит.

— Да ты, оказывается, осколок старого режима! — поднял брови Гымза. — Зачем думать о других? Они обязаны думать о себе сами, в этом вся сущность свободы, которой добивался народ!.. Хорошо, если мне не потребуется работник на кухне, сегодня же получишь расчет! Я профсоюзов не держу: кто не доволен мною, того коленом под зад!

На следующий день Чосека поставили мыть и чистить посуду. Жена Гымзы, пани Ядвига, сказала:

— У нас подох поросенок, освободилось скотоместо. Пойди на базар и купи нового поросенка.

— А сколько он стоит?

— Вот тебе деньги. Он стоит ровно столько. Дороже не покупай, а если сэкономишь, получишь десятую часть от экономии.

Пан Дыля в то время хворал, и Гонзасек был не у дел, так что лишиться вовсе куска хлеба было рискованно, и Чосек отправился на базар.

Подойдя к базару, он увидел мороженое с орехами…

И вот — ряды, где продают поросят. Но Чосек уже решил во что бы то ни стало сэкономить. Конечно же, не ради кошелька Гымзы.

Поросята стоили точно ту сумму, которую получил Чосек. Но он не поленился, обошел всех торговок и, наконец, увидел рябого заморыша без глаза.

— Без глаза и родился, — сказала старуха-крестьянка. — А стоит столько же, потому что неприхотлив и метить не нужно: черно-белого издалека видать.

Чосек уговорил крестьянку скинуть три рубля. На эти деньги он и купил для себя и своих друзей три порции мороженого с орехами. Тогда еще держались такие цены.

К вечеру Чосек принес поросенка. А через час его вызвал пан Гымза.

— Ты нанес мне большой ущерб: купил паршивого поросенка! Он не стоит отпущенной тебе суммы!

Чосек хотел было уже признаться, полагая, что и на базаре хозяин держит осведомителей, но в душе все заупрямилось: получать миллионные доходы и занудливо подсчитывать копейки? «Какая же жадина!..»

— Пойми, я не из-за жадности, я ради порядка: где нет счета копейкам, там не нарастут тысячи!

— Все верно, пан Гымза, хотя копейки считаю я, а тысячи идут тебе. И все же поросенок стоит своих денег. Во-первых, его метить не надо. Во-вторых, он неприхотлив и ест не хапом, а сосом, что увеличивает мясистость.

Пан Гымза впервые услыхал такое и озадачился.

— Все равно, — сказал он. — Я вычту из твоего заработка три рубля! Поросенок слеп на один глаз!

— Хозяин, — вскричал Чосек, — у меня ежемесячно делают вычеты! Что, разве поросенку нужно читать «Московские новости»? Одноглазый поросенок более застенчив, меньше суетится и быстрее набирает вес! Кто меньше знает, тот лучше работает, разве не вы повторяли это, застав меня однажды за чтением книги?

— Так, — кивнул пан Гымза, — но одноглазый поросенок может упасть в канаву и поломать ноги. И потому я обязан проучить тебя!

У пана Гымзы работал некий Булькин, слесарь — золотые руки.

Увидев, что Булькин сделался хмурым и молчаливым, Чосек спросил:

— Что стряслось, Булькин? Говори, помогу, потому что вижу: ты честный человек.

Булькин оглянулся по сторонам, показал рукою, что в его брюки, купленные некогда по размеру, можно спрятать еще ягненка. Оттянул ворот рубахи:

• Предыдущая
• 32/62
• Следующая